Отражение - Френсис Дик - Страница 25

Гляди не сверзись с этих виндзорских гиен, — предостерег меня Гарольд. — И на кой они тебе сдались. Знаешь ведь, что все мои лошади в твоем распоряжении.　Деньги нужны, — лаконично пояснил я.　Хм!　

Гарольд не любил, когда я выступал за другие конюшни, но сделать ничего не мог: я был вольнонаемным жокеем. Особенно его раздражало, что на стороне я выиграл несколько представительных скачек, и когда потом его донимали расспросами, он заявил, что я выступал на лошадях второго состава, а с ними каких только неожиданностей не бывает.　

В следующую субботу в Аскоте скачешь на лошадях Виктора, — сказал он. — На Панцире и… Рассвете.　

Я искоса взглянул на него, но он отвел глаза.　

Ясно, в Сандауне он мог выступить получше, — продолжал Гарольд. — Силенок у него пока хватает.　В Аскоте соперники будут куда серьезней. Ему трудней придется.　

Он кивнул и, помолчав, осторожно сказал:　

Панцирь может стать фаворитом. Смотря, как у него эти четыре дня пройдут, как отдыхать будет… Подождем до пятницы, а там посмотрим…　

Воцарилось молчание.　

Что посмотрим? — наконец выдавил я. Выигрывать или проигрывать?　

Филип…　Проигрывать я не буду, — отрезал я.　Но…　Послушай, Гарольд, — перебил его я. — Если ты мне друг, скажешь в субботу рано утром, как решил. Поставишь на проигрыш — я скакать не смогу, заболею. Острая боль в желудке, колики, понос. Ну… сам понимаешь.　А как же Рассвет?　На прошлой неделе я выиграл четыре раза, — процедил я, закипая. — Мало тебе этого?　Но Виктор…　Если игра будет честной, я выложусь до конца, — резко сказал я. — Так Виктору и передай! — Я не смог усидеть и вскочил. — И не забывай, Гарольд, Панцирю пока всего четыре года, данные у него отличные, но он норовист, как черт. Обогнать его нелегко, но он частенько обносит препятствия, а порой и лошадей кусает. Короче, Панцирь не подарок, но я люблю его за смелость… И помогать портить его не буду. А при таком отношении вы наверняка его испортите, сделаете из него аутсайдера. Он привыкнет жульничать. Это, наконец, просто глупо.　У тебя все?　В целом да.　Значит, так. Насчет Панциря я с тобой согласен. Я так и передам Виктору. Но, сам понимаешь, это его лошадь.　

Я молчал и думал о том, что любое мое слово может сыграть против меня. Но пока я выступаю за эту конюшню, еще не все потеряно.　

Пить хочешь? — спросил Гарольд.　Кока-колу.　

Мы больше не касались этой щекотливой темы и спокойно обсудили трех остальных скакунов и их шансы на выигрыш. Лишь когда я собрался уходить, Гарольд вновь вернулся к разговору, которого я так страшился.　

— Если выхода не будет — заболеешь, — с трудом выдавил он. — Я тебя предупрежу.　

На следующее утро я участвовал в трех заездах на Фонтуэллских скачках. Первый — на скакуне Гарольда — я проиграл, упав вместе с лошадью за три мили до финиша, а в двух других пришел, соответственно, вторым и третьим. Я был вознагражден хлипкими аплодисментами и, конечно, не получил никаких предложений выступить в следующих заездах. Средний день, бывает и хуже. Упал я удачно и отделался всего-навсего синяком.　

День прошел спокойно: в весовой не обсуждали никаких свежих слухов. Казалось, не было ни кабацкой драки между новоизбранным членом «Жокей-клуба» и кинорежиссером, который к тому же поставляет кокаин, ни пожилого лорда, танцующего вокруг аппетитной куколки, ни унылого жокея со сломанной ключицей, ни его избитой матери.　

Мне даже почудилось, что Виктора Бриггса я придумал себе сам.　

Тихий день на ипподроме.　

Во вторник я был свободен от скачек, поэтому весь день выезжал лошадей Гарольда и отрабатывал технику прыжка. Пасмурное промозглое утро тянулось бесконечно долго, и даже Гарольд не получал удовольствия от работы. Ведя под уздцы по Лам- бурну оседланную лошадь, я думал о том, что наше настроение передалось всей деревне — в такие дни от ее жителей редко услышишь «доброе утро».　

С двенадцати часов день целиком принадлежал мне.　

Подкрепившись тарелкой пшеничных зерен и сухофруктами, я уставился на оранжевую коробку Джорджа Миллейса, но потом решил отложить свои эксперименты — слишком уж нервы взвинчены.　

Потом вспомнил об обещанном визите к бабушке　

и тут же нашел удобный предлог, чтобы отложить и его.　

Передо мной возник немым укором образ Джереми Фоука, и я, собравшись с силами, решил, наконец, выполнить свое обещание: поискать дом, где жил в детстве. На успех я не рассчитывал и убедил себя, что просто совершу приятную прогулку в свободный от забот день.　

Согласно намеченному плану, я поехал в Лондон и стал объезжать улочки в районе между Чизиком и Хаммерсмитом. Мне показалось, что я уже бывал здесь, среди стоящих в ряд аккуратных домиков, где селятся люди среднего достатка, в основном трехэтажных, с подвалами и арками. Вдоль домов к маленьким садикам тянулись обманчиво узкие палисадники. Где-то здесь я жил в детстве, но теперь даже название дороги не мог вспомнить.　

За прошедшие годы все изменилось до неузнаваемости: исчезли целые улицы, а на их месте　

возникли широкие автострады. Редкие заброшенные дома сиротливо жались друг к другу. Закрылись кинотеатры — вместо них открылись восточные магазины. Лишь автобусы ходили как раньше.　

Автобусные маршруты.　

Я вдруг вспомнил, что тот дом стоял третьим или четвертым от конца дороги. Прямо за углом — остановка, там я садился на автобус.　

Куда я ездил? На речку или просто погулять.　

Я стал припоминать события более чем двадцатилетней давности. Днем мы отправлялись на речку — поглазеть на плавучие дома, парящих чаек, на ил, который обнажал отлив, а то бежали на мост Кью-Бридж и любовались раскинувшимися внизу садами.　

Оттуда я и решил начать. Доехав до моста Кью-Бридж, я развернулся и пристроился к автобусу.　

Ехал я медленно, поскольку всякий раз, когда автобус останавливался, мне тоже приходилось тормозить. Так я катался целый час, но все без толку: автобус ни разу не остановился на углу. Наконец я оставил это бесполезное занятие и просто принялся кружить по улицам, но здесь все было незнакомо. Может быть, я ошибся районом и стоило поискать в Хэмпстеде, куда меня тоже возили в детстве?　

Помогла чистая случайность. Я проезжал мимо старого паба «Резвый конь», выкрашенного в темно- коричневую краску, и вдруг вспомнил, что бывал здесь раньше. Витрину паба, как прежде, украшал запотевший бокал с узорчатым ободком. Остановив машину за углом, я дошел до дверей шоколадного цвета и стал думать, куда идти дальше.　

Через несколько минут мне удалось сориентироваться. Повернув налево, я прошел метров триста и, перейдя дорогу, завернул направо в первый поворот.　

Я оказался на улице, вдоль которой в ряд вытянулись самые обычные трехэтажные аккуратные домики с арками. На обочинах и во двориках стояли машины, на тротуаре из островков земли торчало несколько чахлых деревьев. У обнесенных изгородью домов росли кусты, к дверям вели три ступеньки.　

Я пересек дорогу и медленно пошел по улице. Я не знал, туда ли попал и какой дом мне нужен. Чувствуя растерянность, я замедлил шаг.　

До конца улицы оставалось четыре дома. Я　

свернул на дорожку, ведущую к одному из них, поднялся по ступеням и позвонил в дверь.　

Мне открыла женщина с сигаретой в руке.　

Извините, — начал я. — Саманта здесь живет?　Кто?　Саманта.　Нет. — Она подозрительно оглядела меня с　

головы до ног и захлопнула дверь.　

Я зашел еще в шесть домов. В двух мне сказали «нет», в остальных «убирайся!», «нет, милый, меня зовут Попей, хочешь зайти?», «нам не нужны щетки», и «это кошка?».　

На восьмой раз я нарвался на старуху, которая заявила, что если я и дальше буду болтаться по домам, она вызовет полицию.　

Я ищу женщину по имени Саманта, — объяснил я — Она здесь раньше жила.　Я с тебя глаз не спущу, — пригрозила она. — 　

Только попробуй влезть в окно, полицию вызову!　

Ее личико перекосилось от злости. Я зашагал дальше, а она вышла на улицу и стала следить, куда я пойду.