Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Аксеничев Олег - Страница 15

Князь Старицкий, не простившись, вскочил на коня, которого даже не успели обтереть после долгой дороги, рванул поводья...

Вечером сообщили, что князя больше нет. Умер.

Ивану Васильевичу донесли по секрету, что он принял яд. Тот самый. Заготовленный для царя.

По грехам, как говорится, и воздаяние.

Теперь же искупать грех свой придётся целому городу. Да какому — Новгороду Великому, одному из красивейших и богатейших городов русских!

Иван Васильевич хорошо знал цену своему воинству. Знал, что, несмотря на монашеские порядки, заведённые в Александровой слободе, многие опричники остались жестокими и корыстолюбивыми — иноческие рясы не меняют душу. Понимал, какой страшный погром уготовил новгородцам, сколько из них лишатся не то что имущества (то дело наживное), но головы, а она лишь у Змея Горыныча вновь отрастать умеет.

Страшный, но необходимый выбор: спасать или тело, или душу. Сразу всё — нельзя, слишком поздно. Стоили ли несколько десятков лет мирского благополучия вечных мук в аду? Или, претерпев мучения, души согрешивших новгородцев вознесутся на небо, к ангелам, в рай, славя Господа и милость Его, простившего грешников не знаемо уж в какой раз ?

Для царя выбора не было. Помазанник Божий, он правил волей Его.

После смерти человек, сказывали царю, окажется перед огненной рекой. Михаил, Архангел Грозной Смерти, перевозит душу через пламенный поток на суд Господа. Как помочь грешнику, спасти его от вечных мук?

Смертию смерть поправ...

Гибель от руки царя или его воинов очищала. Надо было претерпеть и очиститься от греха. Надо!

Царь Иван Васильевич собирался устроить в Новгороде ад на земле, чтобы уберечь горожан от ада подземного.

Но, занятый такими важными планами, государь не забывал о делах текущих.

Когда царский поезд остановился, дав отдых лошадям, Иван Васильевич подозвал к себе Умного.

   — Помнится, боярин, сказывал ты, что есть ловкий человек в моей тайной службе.

   — Есть, государь!

Повинуясь знаку боярина, Андрей Остафьев, он же Молчан, споро соскочил с коня, упал на колени перед царскими санями.

   — Так молод, — недоверчиво проговорил царь.

   — В Ливонии он был ещё моложе, — возразил Умной-Колычев. — Но с заданием справился изрядно. Два года уж прошло, опыта набрался, охолодел чувствами...

   — Два года, — повторил царь. — Летит время. Как вчера всё было...

Продолжая пристально разглядывать уже сильно замерзшего на снегу Андрея, Иван Васильевич поинтересовался:

   — Как думаешь, боярин, поверили в твою опалу?

   — Филипп — упокой, Господи, душу его — и тот верил... А уж иноземцы-то тогда — и подавно!

   — Бог дай, чтобы ты не ошибался, боярин. И жизнь юноши этого зависеть будет от твоей ошибки либо правоты. Голову подними, отрок!

Андрей повиновался.

Глаза юноши были светлы и чисты. Царь не прочёл в них ни страха (что хорошо), ни подобострастия (что ещё лучше, в тайной службе рабам делать нечего).

А если глаза лгали, так ещё лучше. Обманув своего господина, юноша любого врага перехитрит.

   — Уж послужи мне, отрок, — добродушно попросил царь. — А я, как вернёшься, вознагражу. Как умею, по-царски!

Видно, ещё что-то хотел сказать; пожевал губами, махнул рукой, приказал:

   — Ступай с Богом, боярин всё тебе расскажет!

Вскочивший в седло Андрей думал, что некстати государь захотел говорить с ним при всех. Разные людишки водились среди стрельцов и опричников, может, кто и иноземцам продался. Не опознали бы в чужих землях, случайности губят на его работе чаще злого умысла.

Ещё же надо срочно растереть колени. Снег холоден, и даже тёплые порты не спасут. Затем же при перемене погоды или от сырости отмороженные колени начнёт ломить, а кто знает, что придётся делать Андрею в это миг? Может, лезть по стене. Точнее, уже падать — как удержаться, если сведёт ноги?

А боярин Умной-Колычев, встретившись глазами со своим подопечным, вспомнил слова митрополита Филиппа: «Благословляю добрых на доброе».

Благословил бы умерший Андрея Остафьева?

Человека с нечитаемыми глазами...

Сначала Малюта Скуратов с тысячей всадников выставил посты на всех дорогах, ведущих в город. Опричники врывались в пригородные монастыри, опечатывали казну, закрывали ворота, не дозволяя монахам разбредаться. Затем уже прибыл Иван Васильевич с полутысячей охраны и ближних людей. На Торговой стороне, в Городище, где в стародавние времена новгородской независимости жили приглашённые на службу князья, царю приготовили укреплённый лагерь.

Господин Великий Новгород замер, не зная, на что надеяться. Слышались призывы закрыть ворота и не пускать в город опричников. Но больше голосов было иных — встретить государя со всем уважением и покорностью, как и положено верноподданным. А если кто виновен перед царём — так за то и ответит.

Архиепископ Пимен был бледен и беспокоен. Недавно только он вернулся из Москвы. Вернулся, обласканный царём, привезя много денег на нужды епархии. Что же переменилось в государе? Наговорил кто? Или... Страшно было подумать, что — узнал.

Ещё страшнее, если узнал обо всём.

Не только о переписке с Сигизмундом, королём польским.

Но и о ведуньях, что здесь же, на архиепископском дворе, обретаются.

И о Михайловском монастыре.

Только бы не о нём!

К Михайловскому монастырю приближалась сотня опричников во главе с царевичем, Иваном Ивановичем. Работа предстояла привычная — игумена да келаря с трапезником к ответу, ключи забрать, казну — в обоз. Да по подклетям и амбарам пошарить, чтобы соблазна не было спрятать чего.

С наследником трона, как обычно в походах, ехал Скуратов-Бельский. Бог не дал Малюте сына, так что всё нерастраченное отцовство опричник выплёскивал на царевича. Бывало, что и ворчал, и бранился даже (царь Иван только ухмылялся в бороду, слыша доносы об этом), но, не задумываясь, отдал бы жизнь за благополучие Ивана Ивановича.

Малюта Скуратов и распоряжался в монастыре, широко распахнувшим ворота перед государевыми хоругвями. Царевич только вертел головой, смотрел и вслушивался, учился, как надо работать.

Вот на санях оказался сундук с монастырской казной.

   — Изрядно, — подивился Малюта. — Не бедно жили иноки!

   — Думаешь, всё отдали, без утайки? — спросил царевич.

   — Тут предчувствиям доверять нельзя. Прикажи постройки досмотреть!

   — Исполняй!

Опричники, только ждавшие приказа, разбрелись по монастырю. Настежь распахивались двери, выпуская тепло из келий, заголосила потревоженная скотина... Но игумен, как видно, отдал всё до последнего, и опричники от помещения к помещению веселели. Не грабить же приехали, воров государевых на чистую воду вывести.

Кто-то из опричников походя пнул дверь в небольшой белёный сарай, стоящий в глубине двора. Удивился, что заперто, пнул ещё.

Малюта, заметив заминку, знаком подозвал келаря.

   — Что там? — показал на сарай.

   — Не знаю, батюшка, — поклонился монах.

   — Как это?!

Малюта был удивлён. Хозяйство монастырское келарь держал в полном порядке, бумагу изводил на любой расход или приход. А тут — не знает?

   — Коптильня была ещё недавно. Потом люди архиепископа приехали, смотрели долго, и что уж там хранить собрались — Бог весть.

   — Люди Пимена-архиепископа? — переспросил Малюта.

Не для себя переспросил, а чтобы царевич Иван внимание обратил. А царевич слушал, не отвлекался.

   — Гойда! — воскликнул Иван Иванович. — Тащи бердыши, ломай дверь!

Приказывать дважды опричникам не надо. С утра приморозило, и помахать топором на длинной ручке, что на Руси называли бердышом, а в Европе — алебардой, было в удовольствие и для здоровья полезно.