Учение о цвете. Теория познания - фон Гёте Иоганн Вольфганг - Страница 30

И вот, для оправдаппя сказанного пусть послужит эпиграф, mi риющнИ роль как бы эгиды в деятельности того выдающе- нн н чемош'кп, которому мы обязаны вышеприведенным сообщением, который с этим лозунгом идет впереди других н» научном поприще и создает неоценимое:

Sans franc — penser en 1’exercice des lettres

II n’y a ni lettres, ni sciences, ni esprit, ni rien [37]).

Plutarque.Веймар, 12 ноября 1826 г.

Опыт и идея [38](1828)

Эмпирическая ботаника (Erfahrungs — Krauterkunde) исходит как и всякое человеческое стремление, из полезного, она ищет пищи в плодах, врачебной помощи в травах и кореньях, и такое направление ни в коем случае нельзя считать низким; здесь мы открываем идею, направленную на полезное — быть может, самое первоначальное из всех направлений — и тем пе менее стоящую уже очень высоко, так как она обозначает самое непосредственное отношение предметов к человеку, в предчувствии его гордого притязания — господства над миром.

* **

Мы переживаем время, которое с каждым днем дает нам все больше стимулов рассматривать оба мира, к которым мы принадлежим, высший и низший, как связанные между собою, признавать идеальное в реальном и, поднимаясь в бесконечное, умерять наше обычное недовольство конечным. Великие преимущества, которые можно будет извлечь из этого, мы с’умеем ценить при самых различных обстоятельствах, и в особенности — применять их, разумно действуя, к наукам и искусствам.

Возвысившись до этого воззрения, мы не станем больше, при разработке естествознания, противополагать опыт идее; мы привыкаем, напротив, находить идею в опыте, убежденные, что природа поступает по идеям, как преследует какую — либо идею и человек во всем, к чему он приступает. При этом нужно, конечно, принять во внимание, что идея в своем происхождении и своем направлении представляете а в различных видах, и в этом смысле может различно оцениваться.

* **

Здесь же мы прежде всего признаем п выскажем, что мы сознательно захватываем область, где скрещиваются метафизика н естественная история, где, стало быть, серьезный, добросовестный исследователь охотнее всего останавливается: здесь его не пугает больше напор безграничных частностей, так как он научился ценить великое влияние простейшей идеи, которая самыми различными способами может сообщить многообразному ясность и порядок.

Укрепляясь в этом образе мышления, рассматривая предметы в высшем смысле, естествоиспытатель приобретает доверие и идет, благодаря этому, навстречу эмпирику (dem Erfahrenden), который лишь с значительной скромностью решается признать какую — либо всеобщпость.

Последний хорошо делает, называя гипотезой то, что уже обосновало; с тем более радостным убеждением найдет и он что здесь имеет место истинное согласование. Он почувствует это, как чувствовали и мы в свое время.

После этого не проявится и следа противоречия, понадобится лишь кое — где выровнять незначительные разногласия, и обе стороны смогут радоваться взаимному успеху.

* **

Все время, однако, добросовестный исследователь должен наблюдать самого себя и заботиться о том, чтобы, подобпо тому, как взору его открываются пластичные (bildsam) органы, так и сам оп сохранил пластичность своего воззрения и ие застывал на одном способе об’яснения, а в каждом случае умел выбирать способ, самый удобный, наиболее аналогичный паглядному представлению.

Так, например, удобно представлять себе лпстики некоторых чашечек как сначала, по тепдепцпп природы, отдельные, и лишь потом более пли менее соединенные, благодаря анастомозу. Напротив, листья пальмы, в их прогрессивном росте, нужпо представлять себе как произведенные природой в виде единства, и лишь затем расходящиеся и разрывающиеся на многие частп. Но все сводится вообще к тенденции ума: склонен ли он идти от единичного к целому или от целого к единичному. Таким взаимным признанием устраняется всякое столкновение образов мышления, и наука приобретает солидное положение, наука, страдающая, больше, чем думают, от такого раздора [39]), который сводится больше к словопрениям.

Это имеет место при об’яснепии известных явлений, где встречаются более низкие способы об’яснения, которые все же сообразны человеческой природе и из нее ведут свое происхождение. Ставится, например, вопрос: об’яснить ли известное единство, в котором обнаруживается многообразие, из уже наличного многообразия, сложности, или же рассматривать и принимать его как развившееся из продуктивного единства. И то, и другое допустимо, поскольку мы хотим и должны признавать различные проявляющиеся у человека способы представления, именпо, атомистический и дипамический, которые различаются только тем, что первый в своем об’яспепни привносит таинственное соединение, второй же предполагает его. Первый может, чтобы снискать расположение, сослаться па анастомоз, второй — на допущенное множество и единство; но если тщательпсе всмотреться, то окажется всегда, что человек предполагает то, что он нашел, и находит то, что он предполагал. Естествоиспытатель, в качестве философэ, не должен стыдиться двигаться взад и вперед в этой качелеобразпой системе, и там, где научный мир пе понимает себя, приходить к соглашению с самим собою. Зато ои, с другой стороны, предоставляет описывающему и определяющему ботанику право «находить прибежище у позитивных решении, если не хочет впасть в вечное кружение и колебание».

* **

Рассмотрим прежде всего, согласно пашей ближайшей цели, чтб выиграет от этого изучение органических существ. Вс енаше дело состоит здесь в том, чтобы самое простое явление мыслить как самое многообразное, единство как множество. Уже раньше мы без обиняков высказали положение: все живое, как таковое, есть уже нечто множественное; и этими словами мы, на наш взгляд, удовлетворяем основному требованию мышления об этих предметах.

Представлять себе это многое последовательно в одном, как зарапее вложенное, — воззрепне несовершенное и не сообразпое ни Фантазии, ни рассудку; зато мы должны допустить развитие в высшем смысле: множественность в единичном, внутренняя и впешняя (in und am Einzelnen), пе приведет пас больше в замешательство, если мы выразимся следующим образом: нисшее живое отделяется от живого, высшее живое лрпчленястся к живому, и так каждый член становится новым живым элементом.

* *

Не смогли удержаться и другие классификации, которые, основываясь па известных частях и признаках, исходили пз первого способа рассмотрения, пока, наконец, все отступая назад, не достигли, как предполагалось, первых и первоначальных органов, и не начали брать растение — если пе до его развития, то, по крайней мере, в момент его развития; тогда оказалось, что либо его первые органы пельзя было заметить, либо онп находились в двойном, тройном и большем числе.

Это был, при великой последовательности природы, вполне правильный путь, ибо как данное существо начинает в своем явлении, так оно продолжает и кончает.

Здесь тем более должно было удаться заложить прочный фундамент, что хотя заметные, бросающиеея в глаза члены дают некоторый повод к классификации и систематизации, тем не менее первоначальные члены обладают тем особым преимуществом, что, пригашая пх во внимание, можпо сразу разбить все существа иа большие группы; при этом основательнее познаются их свойства п отношения, что и происходило пепрерывпо, на пользу науки, в течении последнего времени.

Чтобы избегнуть участи того мальчика, который взялся вычерпать раковипой море, будем из неисчерпаемого черпать пужное, полезное для наших целей.

Обратимся сразу к расчленению, так как оно непосредственно вводит пас в жизнь растительного царства; расчленение более благородного растения не является здесь бесконечным повторением одного и того же члена. Расчленение без потенцирования не представляет для нас интереса, мы причаливаем там, где нам больше всего по сердцу: потенцированное расчленение, последовательное, расчлепеннос потенцирование, — отсюда возможность завершающего образования, где в свою очередь многое отделяется от многого, из единого выступает многое.