Дело Эрбэ и К° - Протусевич М. - Страница 16

Уже темнело, когда среди низкорослых деревьев послышался окрик и трое вооруженных людей окружили его. По разношерстной одежде и разговору в них нетрудно было узнать сторожевое охранение бело-зеленого отряда. У одного на френче ясно видны были следы споротых погон. Валико дал обыскать себя и назвав пароль, сообщенный ему Кириакопуло, решительно заявил:

— Этот пакет лично полковнику.

Через полчаса провожатый провел его в лагерь. Самодельные шалаши были великолепно замаскированы, а несколько военного образца палаток покрыты ветками и зеленью.

Полковник, еще молодой, крепкого сложения офицер, сперва подозрительно поглядывал на Валико, но, когда тот, отклоняя вопросы о расположении красных частей, сказал, что только вчера прибыл из Батума и назвал несколько знакомых полковнику имен, разговор принял дружеский характер.

— А почему никто из офицеров не носит у вас погоны? — спросил его Валико.

— Видите ли, здесь довольно сложная ситуация. Приходится работать не только с нашими, но и сторонниками кубанской рады и социалистами. Зачем отпугивать от себя? Мы свое возьмем!

Дав лошади отдохнуть, Валико собрался в путь и только к вечеру попал в Геленджик. — Вместе с Клячко они всю ночь просидели у телеграфного аппарата. Распоряжения были даны. «Волчьи Ворота», где группировались зеленые, были со всех сторон окружены войсками. Рано утром телеграфист читал донесение:

— Взято в плен 643, убитых 158, раненых 235. В районе расположения зеленых был задержан подозрительный человек, по документам Кириакопуло. Пытался бежать, — убит.

У высокого берега Черноморья в Геленджике, именуемого «Толстым мысом», стояли Клячко и Валико.

Молодой грек ездил в телеге, до верху нагруженной хлебом, неистово крича:

— Хлеб кончается… Хлеб кончается…

Начиналось пряное Геленджикское утро. Из двухэтажного белого домика, где помещался Морпункт, в трусиках, высыпали молодые ребята. Бодрые крепкие песни, разрезавшие безоблачное Геленджикское утро, — звучали в такт настроениям, стоявших у «Толстого мыса» Клячко и Валико.

— Вот что значат «Волчьи Ворота», дружище Валико, — сказал Клячко, устремив усталый, — с радостным, бодрим огоньком, взор в точку моря, сливавшегося с безоблачной синевой горизонта, к таким же «Волчьим Воротам» надо прижать и раскромсать московскую «челядь».

XII. Развязка[4]

Военком был в столбняке. Красные пятна зловеще играли на лице. Наконец, он задыхающимся голосом произнес:

— Вот оно что. Да, да. Понятно. Все теперь понятно.

— Что это вам, товарищ, понятно, — иронически спросил Костин.

— Да поймите же: шкаф всегда на замке. Без пропуска никто войти не может, а Новиков?

— Оставьте вы Новикова в покое. Он арестован мною для отвода глаз.

Военком развел руками. На лице его распласталось недоумение, потушив все признаки мысли. Костин невольно улыбнулся.

— Да, о Новикове я имею точные сведения. Он тут не при чем. А вот относительно других сотрудников вашего учреждения я не совсем уверен.

— В таком случае я ничего не понимаю.

— От этого нам нисколько не легче. А кто до Новикова заведывал архивом?

Военком презрительно улыбнулся.

— Ну, о том беспокоиться не приходится. Есть здесь у нас старичок-полковник. Душа в теле еле держится. Труслив, как заяц. К тому же был болен и дела все при мне сдал.

— А давно он заболел?

— Да вот несколько дней до кражи.

Костин с Сергеем переглянулись.

Когда военком ушел, Костин обратился к Сергееву.

— А, что ты скажешь?

— Скажу, что преступники действовали наверняка. Великолепно знали расположение комнат. Кто-то «дал дело». А твоя теория, что всякое преступление сопровождается действием, заметающим следы, и что отсюда нужно начинать расследование — на этом деле великолепно подтверждается.

— Нет, что ты здесь считаешь этим действием?

— Внезапная болезнь старика. Нужно его сейчас же арестовать, пока не поздно.

— Ну, брат, ты чересчур торопишься. Нужно ему только переменить соседа по комнате. Ты за это возьмёшься?

— Ладно. Сделаю. Кстати, какое впечатление на тебя произвела Екатерина Дмитриевна?

— Женщина умная… Боюсь — только не чересчур ли…

— Что ты этим хочешь сказать?

— Пока ничего… Но мне показалась подозрительной ее настойчивость… Она бьет все время в одну точку…

— В какую именно.

— Ее интересует только дело с покушениями на вождей революции… Впрочем, завтра я думаю кое-что узнать. Я нарочно не взял у нее адреса, но, конечно, узнал его. Думаю, грянуть неожиданно. Это действует на психологию. А с женщинами без психологии не обойдешься.

Сергеев сокрушенно и недоверчиво покачал головой.

На следующий день Костину сообщили по телефону, что «хозяйка дома» и он отправились с «визитом».

— Можно? — постучался он в одну из комнат квартиры известного артиста Юшина.

— Войдите.

Катя вздрогнула и побледнела.

— Вы! Но как?

— Шел мимо, решил вас навестить? Вы не в претензии?

— Нет… пожалуйста… садитесь.

Через минуту уже Катя взяла себя в руки и все лицо ее осветилось обворожительной, ангельской улыбкой.

Она подсела близко к Костину.

— Однако, вы быстро, — глаза ее смеялись, как будто говоря: «я же понимаю, какой вы молодец».

И только рука, державшая букет цветов, дрожала.

— Пустяки, — сказал Костин, — вполне естественно, что я знаю адреса своих знакомых.

Он закурил трубку, оглядывая комнату. Внимание его привлекла пепельница и не столько сама пепельница, сколько то, что он в ней увидел.

Продолжая разговор, он незаметным движением руки подвинул к себе пепельницу. Потом спокойно взял лежавший в ней окурок и начал его разглядывать.

— Итак, вы говорите, что в провинции активной работы нет…, — говорил он с удивлением, читая английскую надпись на папиросе.

Катя вскинула на него свои длинные ресницы. За ними метнулся страх. Но страх в ту же минуту был убит развязным смешком. Грациозным движением всего корпуса достала из кармана платья синюю коробочку.

— Не хотите ли английскую папиросу. Сегодня на улице какой-то мальчишка продавал.

Катя, вскинула на него свои длинные ресницы: «Не хотите ли английскую папиросу?»

Костин невольно залюбовался смелой и настойчивой противницей.

Поговорив еще минут пять — он попрощался и вышел.

— Усиленное наблюдение за квартирой Юшина — коротко приказал он агенту. Затем он быстро направился к себе, где его ждал Сергеев.

— Слыхал ли ты, — спросил он Сергеева, — чтобы на улицах Москвы можно было купить настоящие английские папиросы?

— Нет. А что?

— Ничего особенного, но уездная глушь, в которой пребывала Екатерина Дмитриевна, на карте РСФСР, вероятно, не помечена, — и он протянул Сергееву папиросу.

— Это у нее такие?

— Да.

— Постой… постой… Я где-то видел такую же. Да, да вспоминаю. На вечере у скрипача Янковича. Он привез из Батума несколько коробок и угощал своих знакомых.

Из Батума — чуть не подпрыгнул Костин, — скрипач из Батума, английские папиросы и сельская учительница… да-с….

— Но ведь она меня познакомила с Янковичем. Быть может, он просто дал ей пару коробок?

— Тогда при чем тут мальчишка-папиросник.

Наступившее молчание прервал вошедший шифровальщик.

Радиотелеграмма из Новороссийска. Шифр Сомова.

— Ага! Комсомольцы — вскричал Костин. — Вот что нам теперь нужно.

Телеграмма гласила:

«Выехали в Москву двое белых, скрипач Янкович и блондинка Катя. Везу почту. Белые явки. Буду седьмого. Морев».

— Морев? Кто это?

— Условная подпись, едет посланный… Распорядись установить наблюдение за этой музыкальной знаменитостью.