Чужой (СИ) - Соболев Сергей Викторович - Страница 28

Тахир взял с собой лишь одного человека — Ваху. Это тот самый парень, которому досталось в пятницу, когда какой то «отмороз», какой то хлопец из местных, разбил во время драки на дискотеке об его голову бутылку с шампанским. Но ничего, ничего… они за все заплатят. У Вахи — он тоже родом из Хасавюрта, акинец — голова крепкая, и сам он — как молодой дубок. Врач в травмопункте обработал раны, наложил с полдюжины швов. У Вахи, который уселся за руль, и сейчас на лбу, повыше правого глаза, белеет полоска пластыря. Но это мелочь, пустяк. Через неделю две эти царапины окончательно затянутся, заживут. А вот тому, кто это сделал, тому, кто кидается, как зверь, на нормальных людей, пришедших в ДК культурно отдохнуть, потанцевать с девушками… будет ему — «кирдык». Вообще без головы останется. Зачем русскому «отморозу» башка, если в ней нет мозгов?!

Дядя Руслан, правда, ввел запрет на всякие разборки с местной молодежью. Не надо, сказал он, обращать внимание на этих шавок. Собаки лают, караван — идет. В крайнем случае, — сказал Сайтиев старший — можно будет наускать на русскую гопоту, на скинов и прочих бритоголовых молодчиков милицию, прокуратуру, правозащитников и прессу.

Умом Тахир соглашался с дядиными доводами: в интересах их общего бизнеса следует покамест вести себя осторожно, аккуратно, не давать повода для шумных разбирательств. Но ведь эти свиньи, — особенно русские «нацики» — вконец распоясались! Они сами провоцируют «инородцев», то нападая на «чурок» исподтишка, то — сбиваясь в стаи — лезут в открытую, назначают «стрелки», набрасываются сообща на базарных торговцев или на тех, кто делает за копейки самую черную работу!.. А потом сами воют, скулят от страха, когда на разборы приезжают настоящие мужчины и режут их, как глупых баранов…

Было около трех пополудни, когда они добрались до места. Серый «лендкруизер», за рулем которого сидит Ваха, свернул к комплексу бывшей колхозной фермы, строения которой последние лет десять были в сильном запустении и теперь нуждались в основательном ремонте. Он затормозил возле старой кирпичной водонапорной башни, рядом с которой их дожидался один из двух кунаков, которым было поручено привезти сюда и допросить русского парня.

— Салям алейкум, Тахир! Де дик дойл!

— Дукх вахийл, Саид! — поприветствовал Сайтиев кунака, выйдя из салона. — Как здоровье твоего отца, уважаемого Товсултана? Как твоя семья?

— Благодарю, Тахир, все в порядке, слава Всевышнему.

— Ты кому нибудь еще, кроме отца, говорил, к о г о вы прячете на этой ферме?

— Нет, никому. Отец прислал парня, — Саид повернулся в полкорпуса и показал рукой на выгон, где среди пасшихся овец и коров была видна одинокая человеческая фигурка. — Это мой двоюродный брат. Он не только пасет скот, но и наблюдает за дорогой. Я дал ему рацию. Он издалека заметил вашу машину и доложил мне. Но о том, кого мы привезли на ферму, он не знает. Я ему этого не сказал.

— Хорошо, ты поступил как умный человек. Ну а что сам «пленник»? В каком он сейчас состоянии?

— Чувствует себя неважно, — Саид криво усмехнулся. — Мы, как смогли, обработали ему раны. Сделали перевязку. Без операции, без помощи медиков, он долго не протянет. Дня два или три… максимум.

— Ну что ж. Показывай дорогу: я хочу сам на него посмотреть.

Они втроем направились к длинному строению, в котором некогда размещалась молочная ферма. Прошли вовнутрь, миновали пустующие стойла с деревянными желобами кормушек. Примерно половину всего строения занимают выгородки, поставленные для содержания овец. Пахнет сеном, навозом, овечьей шерстью. Вошли в помещение, разделенное выгородками на три комнатушки. Здесь их встретил второй кунак, который вместе с Саидом минувшей ночью благополучно перевез сюда связанного, как барана, по рукам и ногам пленника.

Он поприветствовал Тахира Сайтиева и его шофера Ваху.

— Ну что? — спросил Тахир. — Как он? Жив еще этот шайтан?

— Да живой… Я только что пытался его накормить. Ничего не ест, однако. Только пить все время просит.

— Где он?

Парень, перепоясанный ремнями, поддерживающими кобуру с увесистым «стечкиным», сдвинул ногой пыльный коврик, лежащий на полу посреди комнатушки. Взял в руки короткий ломик. Присел на корточки. Продел ломик в металлическое кольцо, с усилием подважил плотно пригнанную к доскам пола люковину…

Открылся лаз. Он первым спустился в «зиндан» по короткой деревянной лесенке. Высота потолка здесь едва достигает двух метров. Стены помещения, размеры которого составляют четыре на три метра, обшиты нестроганной доской. На дощатом полу — соломенный тюфяк, застеленный куском старого брезента. На тюфяке распластался пленник, почти двухметрового роста детина, голый до пояса, весь перевязанный бинтами, успевшими обильно пропитаться кровь. В зиндане стоит тяжелый дух: смешанный запах мочи, плесени и — опять же — крови. Ноги у пленника связаны чуть ниже колен. На руках — наручники. Лицо у Супруна землистое, под глазами залегли черные тени, губы в коросте, дышит тяжело, натужно, с посвистом…

Саид раскрутил переноску, подсоединил ее к переходнику, на который подается питание с электрического щита. Провод с патроном на конце передали тому, кто спустился в зиндан первым. Он вкрутил лампочку, закрепив провод — сделав петельку — на вбитом в стену гвозде «сотке»…

Сделав необходимые приготовления, слегка пнул по ноге пленника.

— Хватит дрыхнуть! — сказал он по русски. — Тут тэбе нэ курорт!

Тахир снял пиджак, передав его Вахе. На нем черная рубашка; он расстегнул пару верхних пуговок и закатал рукава выше локтя. Ему не очень то хотелось лезть в эту зловонную яму. Но ничего не поделаешь: он старший в этой компании, с него и самый строгий спрос, если что пойдет не так.

— Ваха, дай сюда камеру!

Шофер протянул ему портативную видеокамеру, которую они специально прихватили с собой в эту поездку.

Тахир приказал парню выбираться наружу. Потом сам спустился по лесенке… Супрун был в сознании; коротко простонав, он даже попытался было приподняться… но у него ничего из этого не вышло.

— Ну чё, твари?! — с трудом разлепив разбитые, покрывшиеся корочкой засохшей крови губы, произнес он. — Явились… Убивать пришли?! Ну так стреляй, сука! Да хоть на куски режьте…

— Нэ так быстро, Супрун, — перейдя на русский, сказал Тахир. — А пагаварить?!

— Кто здесь?! — Алексей вновь попытался приподняться на локтях: что то у него с ногами было не так, совсем он их не чувствовал. — Чё то голос мне твой знаком?! Никак это ты… джигит?

Тахир включил камеру и направил ее на пленника.

— Имя? Как тэбя за авут?

— Да пошел ты…

— Фамилия?

— Иди на фиг!!

— Тэбя звать Алексей Супрун… так?! Наза ави сваих саобщников?!

— Отвали!

— Кто вас па аслал жечь и убивать таджиков в Выселки?!

— Идите в жопу!! Кончайте, мля… Я вам все равно ни хера не скажу!

В раздробленном пулей плече у него временами как будто кто то огненными щипцами орудовал… Супрун сцепил зубы, чтобы перетерпеть очередной взрыв адской боли. Он узнал того, кто только что спустился в зиндан и включил видеокамеру. Сначала по голосу, а потом, когда хорошенько пригляделся, узнал его и визуально. Это был ни кто иной, как Тахир Сайтиев. Тот самый тип, который не так давно приходил с дружками в ДК «Машиностроителей» (и получили там там тренделей!)… Тот самый субъект в маске, который расхреначил бейсбольной битой фары и стекло джипа, когда транспорт «грифоновцев» блокировали на трассе лихие джигиты, которых Мансур выбрал себе в качестве новой «крыши»…

«Худо дело, — подумал он, превозмогая боль в простреленном плече (еще одна пуля, как он понял, застряла где то в поясничном отделе… может, из за этого ранения он и не ощущал свои ноги, никак их совершенно не чувствовал). — Лучше бы сразу — наповал! А теперь эти з в е р и будут измываться… Будут пластать ломтями, по кусочку. Чтобы по максимуму продлить мучения… а заодно и попытаться выпытать у жертвы какие нибудь ценные для них сведения».