Ранчо «Неизвестность» (ЛП) - Каллинан Хайди - Страница 36

Меня охватило замешательство. Страх. Я паниковал, что все испортил, но не мог произнести ни звука. Это походило на какой-то жуткий поединок, только молчаливый. Я словно вернулся в Алгону, в день, когда отец держал в руках те журналы, мама плакала, а я думал только об одном - все на свете когда-нибудь заканчивается. Опять. В моей жизни больше не будет ни Хейли, ни ребенка, ни Тори, ни собак, ни проклятых овец.

Ни Трэвиса.

Я пихнул к нему коробку, в груди теснило, глаза застелила пелена:

- Ну, тогда давай! - Я снова толкнул коробку. Мне стало трудно дышать. Голова кружилась. – Давай, возьми, что тебе, на хрен, хочется! Раз нравится этот хлам, он твой! Я никому ничего не дарил, кроме Хейли, потому что она меня достала! И остальное ей отдал, а она раздала! И это все такое же дерьмо! Все! Все! - Я схватил пирог, и бросил его в раковину. - Все дерьмо! Дерьмо, дерьмо, дерьмо, но если ты так хочешь – пожалуйста, бери на здоровье! Только я слышать ничего не желаю об этом дерьме, потому что, повторяю: это дерьмо!

Теперь, когда я знал, что беды уже не миновать, грудь и живот свело еще более болезненным спазмом, я кинулся вон из кухни, так как понимал, что в доме мне нигде не спрятаться, и выскочил в парадную дверь. Раздетым. Хотя не такой уж я идиот. Догадался ноги в ботинки сунуть, прежде чем спустился по ступенькам во двор.

На этом мой план завершился. Мелькнула мысль скрыться у себя в квартире, но туда Трэвис наверняка пойдет в первую очередь. Или того хуже, вообще не пойдет. Так или иначе, в ней ничего не было. Даже куска кожи, чтобы успокоить нервы плетением.

Мне в тот момент показалось, что я вообще никогда не смогу взять в руки эту чертову кожу.

Испустив крик отчаяния, я в сердцах долбанул кулаком по воротам и зашагал вглубь ранчо. Мимо конюшни, мимо загонов, куда мы согнали беременных овец. Даже не взглянул, как там они. Просто двигался все дальше и дальше. В голове не замолкал назойливый голос, который вопрошал, куда, я, мать его, направляюсь, но от этого в груди ныло только сильнее. Я замотал головой, сжал зубы и прошептал: Никуда. В неизвестность.

И тогда меня осенило, что это она и есть. Я такой урод, что просрал даже неизвестность.

Я побежал. Побежал, оставляя за спиной овец, лошадей, коров, зимнее пастбище, дорогу, по которой Трэвис выезжал на прогулки в луга. Я бежал без всякой чертовой цели, без пальто, без направления - просто бежал. Бежал от прошлого, от боли, на которую я настроился в ту самую секунду, когда вошел в бар в Рапид-Сити. Я бежал, бежал, бежал и бежал. Бежал, пока в легких не начало жечь, ботинки промокли, по щекам катились слезы, а руки и уши окоченели. Бежал, пока не рухнул в снег, да так и застыл на коленях, глядя перед собой, в то время как внутренний голос в ужасе и недоумении задавал один единственный вопрос: что теперь? Что теперь? Что теперь?

А потом я услышал лошадиное фырканье и приглушенный снегом топот копыт.

Я не оборачивался, не поднимался с колен, при том, что руки уже горели от мороза. На самом деле, мне даже стало вдруг теплее. Я испытал невольное облегчение, и одновременно меня сковал страх: Трэвис последовал за мной, но я по-прежнему не знал, что делать, поэтому просто ждал.

Он поставил меня на ноги, вздернув за петлю на поясе штанов, схватил за руки и резко развернул к себе лицом. Я испуганно уставился на него, опять чувствуя головокружение. На долю секунды я решил, что он сейчас меня поцелует, зло и крепко. Что-то мягкое переломилось во мне и устремилось ему навстречу в немой мольбе.

Но тот лишь выругался и, сорвав с себя пальто, закутал меня.

Потом натянул мне на руки свои перчатки и надел на голову шляпу. Когда я попытался возразить, что не нужно, он сам замерзнет, Трэвис, нехорошо сверкнув глазами, уже по-настоящему раздраженно прикрикнул, и я захлопнул рот.

- На лошадь, - прорычал он, подсаживая меня на Чосера. Затем вскочил позади сам.

Мы в молчании поехали назад к дому. Я старался как можно меньше шевелиться и не спускал глаз с луки седла. На поля опустилась синяя ночь, я чувствовал, как Трэвис дрожит, и сам тоже дрожал, но вел себя тихо как мышь. Даже боялся вздохнуть полной грудью, пока мы не вернулись на конюшню. Я вел себя тихо, пока он не помог мне пуститься на землю.

А потом этот хренов гад привязал меня к штырю в стене.

Он взял мои руки в свои - я ничего не заподозрил, потому что подумал, что тот просто хочет мне что-то сказать, но в следующий миг вокруг моих запястий обвилась веревка, а руки оказались подняты высоко над головой, когда он подтянул вверх подпругу.

- Эй! – закричал я, но тот кинул такой яростный взгляд, что что я умолк и опять замер.

Больше он не произнес ни слова, оставив меня висеть, а сам принялся расседлывать Чосера. Медленно так, не торопясь. Но я видел, что в нем кипит злость, потому что приблизившись вновь, он все отводил глаза в сторону. Отвязал веревку, оставив кисти стянутыми, взялся за конец и повел меня назад в дом точно телка.

У двери залаяли собаки, но Трэвис велел им лежать, и те послушались, сразу присмирев, что делали нечасто. Псы беспокойно глядели на меня, но я кивнул им, пытаясь показать, что со мной все хорошо.

Я надеялся, что хорошо.

* * *

Он привел меня в подвал.

Я однажды упоминал, что наткнулся на запертую комнату. Так вот, там я и оказался. За то время, что прошло между моим первым знакомством с домом и нынешним вечером, когда Трэвис нашел свои подарки, я уже не раз обшарил здесь все вдоль и поперек.

Мне нравилось думать об этом месте как о тайной сексуальной комнате. Не очень большая, но чистая и довольно уютная. Вполне подходящее местечко для запретных эротических игр. В ней стояла та самая чертова скамья и не только она. Здесь мы провели много странных ночей. Боже, а игрушки… Одна из моих самых любимых - кол. Вас насаживают на особое устройство, предварительно сковав цепью кисти и лодыжки. Благодаря фиксаторам вы не падаете. Но так как бедра разведены прямо над этой штукой, она начинает потихоньку входить глубже в задницу, вроде бы не причиняя особых неудобств. Однако устройство специально устанавливается немного высоко. Если стоять на цыпочках, все нормально, но если расслабить ноги, ощущения совсем другие. Нет, не болезненные, просто слишком давит. Трэвис насаживал меня на эту штуку, садился напротив и начинал беседовать о самых обыденных вещах. Об овцах, например, или о коровах, или о том, кого ему довелось повстречать на неделе в кафе, куда он заходил на ланч – Лавинг не изменял этой своей привычке, несмотря на мои увещевания, что лучше питаться дома. А я должен был притворяться, что никакого кола нет. Под конец он интересовался, как ощущения, и предполагалось, что я в подробностях опишу все, что чувствует моя задница. Потом он показывал всякие трахательные инструменты и спрашивал, какой я предпочту, чтобы мне вставили. И не освобождал до тех пор, пока я не соглашусь, по меньшей мере, на три из них. А выбирал он нарочно самое страшное дерьмо. Чаще всего бейсбольную биту, потому что видел, как у меня мозг вынесло, когда в одном из фильмов ее вогнали кому-то в дырку. Мы оба знали, что он никогда не испробует это на мне, но ему нравились такие игры. И мне тоже нравились. Они позволяли мне выпустить пар.

Но сегодняшний вечер был другим. Сегодня Трэвис сердился, а я все испортил. Поэтому спускался по лестнице уже связанным. У меня в голове бил набат нечета тем тревожным звоночкам, что раздались, когда Трэвис нарисовался в кухне с коробкой. Гораздо мощнее, из глубин, что при любых обстоятельствах оставались невозмутимыми. Только не в этот раз. В этот раз там поселилось сомнение, что, возможно, идея совсем не такая хорошая.

В игре нужно придерживаться правил. Одно из них – сильно не напиваться. Я его уже преступил, но быстро извлек урок и теперь соблюдаю относительную трезвость. Однако самое наипервейшее правило – не брать в руки орудия наказания, если вами руководит гнев. Думаю, когда у людей нормальные отношения, тоже далеко не все гладко, иногда случаются размолвки и другие недоразумения. Но мы-то ругались из-за отношений. Или что там между нами было, не знаю. В общем, мне представлялось, что сейчас крайне неподходящее время для пони-плей и прочих развлечений.