При невыясненных обстоятельствах (сборник) - Леонов Николай Иванович - Страница 55

— Нет, нет, за счет заведения. Как всегда.

— Я не против,- ответил Ружин и сгреб бумажки. Он вышел в вестибюль и увидел, как за Гарабовым закрылась дверь туалета. Ружин двинулся следом. Возле умывальников сидел старик швейцар. Он подавал полотенце тем, кто умывал руки, на тех, кто не умывал, а их было большинство, шипел матерно, но тихо, под нос, нарывался уже пару раз на крепкие тычки врагов гигиены, теперь осторожничал, но сдержаться не мог. Он щербато заулыбался, завидев Ружина, тот кивнул, сдвинув брови для устрашения, приказал:

— Встань у двери. Никого не пускай. Скажи, вода прорвалась. Сплюнул звучно, нетвердо прошел к кабинкам, прислушался, шагнул к крайней, рванул дверь на себя, она открылась, щеколда повисла на одном тощеньком гвоздике. Гарабов, стоял спиной, мочился, вздрогнул, втянул голову в плечи.

— Ты обещал запомнить меня,- скалясь, сказал Ружин.- Смотри. Я это или не я?..

Гарабов не поворачиваясь, застыл, волосок на голове не шевельнулся. Ружин ухватил его за воротник замечательного импортного пиджака, с силой потянул на себя, вытащил его, обмякшего, из кабинки, ширинка расстегнута, штаны меж ног намокли, жалкий. Гарабов заверещал высоко, срываясь:

— Меня отпустили. Ваш начальник. Сказал, все кончено. Что вам надо?!

— Ты зачем девушку мою трогал? — дружелюбно спросил Ружин.

— Какую девушку? Я ничего не знаю.

— С которой танцевал…

— Я не знал, что она ваша…

— Надо знать,- назидательно и строго произнес Ружин.- Надо было видеть… Подошел бы и спросил. А я бы не разрешил.

— Я не знал, я ничего не знал. Поверьте,- Гарабов приложил руки к груди.

— Надо знать,- с пьяноватым упорством повторил Ружин.

— Бред какой-то,- пробормотал Гарабов.

— Оскорбляешь? — осведомился Ружин.

— Что вы, что вы…- зачастил Гарабов.- Никогда.

— Что ты ей предлагал? — спросил Ружин.

— Ничего плохого. Встретиться… Но я же не знал.

— Наркоту предлагал? — грозно навис над ним Ружин.

— Бог с вами…

— И ее, милую, чистую, втянуть хотел, как и Колесова, как и мальчишек из интерната… Дети ведь они ж…- Ружин сокрушенно потряс головой.- А ты им… Сволочь! Наркоту ей предлагал! Я знаю! — заорал он и оттолкнул Гарабова от себя. Тот сделал два неловких шага, споткнулся и, пытаясь удержаться, угодил рукой в заполненный мочой писсуар. Достал платок, морщась и отворачиваясь, вытер руку, платок кинул в угол.

— Я вам все расскажу,- успокоившись, проговорил он.- У меня уже все написано. Я покажу.

Он полез во внутренний карман пиджака и вынул маленький никелированный подарочный пистолет.

— А теперь руки на стену? — сказал он Ружину.- Ноги назад. Пьяный идиот!

Ружин тряхнул головой, задышал часто, кровь кислородом наполняя, как некстати этот коньяк, стал поворачиваться медленно. Когда оказался боком к Гарабову, резко выкинул правую ногу, вышиб пистолет пяткой, той же пяткой ткнул Гарабова в грудь, тот шатнулся, упал на кафельный пол. Начал подниматься, но тут Ружин опять опрокинул его сильным ударом:

— За мальчишек! — сказал он.

Поднял Гарабова за плечи и опять в подбородок, коротко.

— А это, чтоб знал,- есть Закон!

Опять схватил его в охапку, а дальше… все произошедшее дальше вспоминается с трудом. Отпихнув швейцара, влетели в туалет молодые парни, двое, рубашки трещат на плечах, и умело, молча, только посапывая, повалили Ружина, пнули в живот, раз, другой, третий, потом к голове кроссовками литыми приложились, а потом Ружин потерял сознание и потому уже не видел, как в руку ему вложили никелированный пистолетик.

…Ружин припарковал машину. Несколько минут не выключал двигатель, сидел, греясь. Автомобилей на стоянке мало, два-три, усыпанные стылой осенней росой, с порожков и бамперов лениво падают капли, как после дождя. Сонно вокруг, сыро. Раннее утро. Гостиница «Солнечная» поблекла, стекла не блестят, мутные. Ружин наконец выбрался из машины, с трудом, кряхтя; снимая «дворники», задел плащом крыло, измазался бурой грязью — машина неухоженная, потеряла цвет, вместо белой темно-серая — даже не заметил, поднял воротник, запахнул плащ, длинный, мятый, сутулясь, валко взбежал вверх по ступенькам, к набережной. На набережной скоро засеменил к решетчатой калитке открытого кафе, в котором они как-то летом были с Феленко. Сквозь решетку видно, что на открытой площадке столиков нет, но дальше крытый павильон. И из-за его двери доносится приглушенно музыка, над дверью надпись: «Кафе «Русалка». Ружин дернул на себя решетчатую калитку. Бесполезно. Замок на цепи, грузный, ржавый. Ружин потряс прутья, крикнул:

— Эй!..- И еще: — Эй!..- И опять: — Эй!

Из павильона вышел швейцар, старый знакомый, Ружину ручку жал, скалился тогда летом… Не спеша приблизился, спросил, равнодушно жуя:

— Чего надо?

Ружин приветливо заулыбался, проговорил бодренько:

— Ты чего, Степаныч, не узнаешь?

— Чего надо? — повторил швейцар, облизнул сальные губы, проглотил, что жевал.

— Поесть бы,- Ружин приблизил лицо к решетке, заулыбался еще приветливей. В такую рань только у вас поесть-то и можно.

Степаныч поморщился, когда Ружин дыхнул на него, сказал брезгливо:

— Визитную карточку давай.

— Степаныч, это же я, Ружин.

— Вы пьяны,- сказал швейцар.

— Это со вчерашнего,- сказал Ружин, хихикнув.- Набрался, как стервец, башка трещит. Войди в положение.

— Нет,- швейцар повернулся, двинулся обратно. Ружин протянул руку, успел ухватить Степаныча за воротник, подтянул к себе, выцедил зло:

— Обнаглел, толстомордый! Открывай! А то припомню кой-чего, посажу!

Швейцар с неожиданной ловкостью крутанулся на месте, вырвался, ощерился:

— Не посадишь, гад! -взвизгнул.- Кончилось твое время! Теперь ты дерьмо! Тьфу! — сплюнул, затопал к павильону.

Ружин вцепился в решетку, тряхнул ее, зазвенела цепь, забухал замок, заорал, багровея:

— Прибью, мерзавец! Ты меня не знаешь, жирный болван! Я тебя достану! Отбивные сделаю из твоей свинячьей задницы! И сам схаваю под водочку холодную! Открывай! — голос сорвался, Ружин всхрипнул, закашлялся, кашляя, все грозил кулаком. В дверях кафе показались два малых, краснолицые, с борцовскими шеями, ковыряя в зубах, скучно посмотрели на Ружина. Ружин сгорбился, держась за горло, кашель все еще бил его, махнул рукой, повернулся и побрел к стоянке, подрагивая плечами. Парни и швейцар посмеялись и скрылись в кафе.

…Ружин опять гонял машину по пляжу, как тогда летом. Только теперь рядом ни Леры не было, которая так смешно жмурилась от страха и повизгивала тонко, как озябшая собачонка, и никого другого не было. Некому было сидеть на соседнем сиденье. Вот так вышло. Песок был смерзшийся, темный, как по асфальту неслась машина, с визгом завалилась на вираж, с жестким шипеньем взметала из-под колес влажные песчинки, крутилась волчком на месте и вдруг срывалась стремительно, присев на мгновение на задние колеса аж до самых бамперов.

И на шоссе опять милицейский мотоцикл желтел, а возле него гаишник курил — но другой уже, не тот, который летом за Ружиным гонялся — постарше, позлее — и с тяжелой непримиримостью взирал на ружинские выкрутасы.

Ружин заметил его, усмехнулся, на полном ходу выскочил на шоссе, помчался, не сбавляя скорости. Гаишник прыгнул в седло, поспешно затарахтел следом, засвистел запоздало, прокричал что-то в рацию, замахал жезлом. Но куда там, Ружин уходил все дальше и дальше. Как и предшественник его, гаишник тоже наперерез помчался по выбоинам, по камням, по жухлой, мокрой траве. Грязи не было, и поэтому мотоцикл пробрался-таки; ревя и буксуя, выпрыгнул на шоссе, перегородил дорогу перед самым почти носом Ружина. Милиционер соскочил с седла, подбежал к машине, придерживая болтающуюся на боку рацию, постучал в закрытое окно. Ружин не реагировал, сонно смотрел в окно, недвижный. Гаишник дернул на себя дверцу, и Ружин вывалился наружу, прямо на асфальт, вяло перекатился на другой бок, забормотал что-то. Милиционер отпрянул опасливо.