Проклятие королей - Грегори Филиппа - Страница 8

– Да! И…

– Милая?

– О да! И…

– Прелестная?

– У нее такой… – начинает он и снова умолкает.

– Лучше уж мне самой на нее взглянуть. Ее, похоже, не описать.

– Ах, миледи опекунша, вы надо мной смеетесь, но вы увидите…

Артур уходит, чтобы привести принцессу. Я не осознавала, что мы заставили ее ждать, и гадаю, не обидится ли она. В конце концов, она же испанская инфанта, ее воспитывали по-королевски.

Когда открывается тяжелая деревянная дверь, я встаю. Артур вводит принцессу в комнату, кланяется, отступает за порог и закрывает дверь. Мы с принцессой Уэльской остаемся одни.

Первое, что приходит мне в голову: она такая тоненькая и хрупкая, что кажется витражным портретом принцессы, а не настоящей девушкой. Ее медные волосы скромно убраны под толстый чепец, изящная талия затянута в крупный и тяжелый, как латы, корсет, высокий головной убор украшен бесценными кружевами, спадающими вдоль лица принцессы и скрывающими его, словно она готова прикрыться кружевом, как басурманским покрывалом. Она делает реверанс, опустив лицо и взгляд, и лишь когда я беру ее за руку и она смотрит на меня, я вижу, что у нее яркие голубые глаза и милая застенчивая улыбка.

Она бледнеет от волнения, пока я произношу по-латыни речь, приветствуя принцессу в замке и извиняясь за то, что отсутствовала ранее. Я вижу, как она озирается в поисках Артура. Как прикусывает нижнюю губу, словно собираясь с силами, и принимается отвечать. Она сразу же заговаривает о том, о чем я не хотела бы слушать, особенно от нее.

– Меня огорчило известие о смерти вашего брата, мне так жаль, – говорит она.

Я поражаюсь, что она вообще осмеливается говорить об этом со мной, тем более так открыто и с таким состраданием.

– Это огромная потеря, – сдержанно отвечаю я. – Увы, так устроен мир.

– Боюсь, что мой приезд…

Я не могу позволить ей извиняться за убийство, совершенное ее именем, и прерываю ее парой фраз. Бедное дитя смотрит на меня, словно хочет спросить, как ей меня утешить. Взгляд у нее такой, словно она готова пасть к моим ногам и признаться, что виновна. Мне невыносимо говорить с ней о брате, я не могу слышать, как она произносит его имя, я не могу продолжать этот разговор, иначе я сломаюсь и разрыдаюсь о брате перед этой молодой женщиной, из-за чьего приезда он умер. Он мог бы жить, если бы не она. Как мне говорить об этом спокойно?

Я выставляю руку, чтобы отстранить принцессу, заставить ее замолчать, но она хватает меня за руку и опускается в поклоне.

– Здесь нет вашей вины, – получается у меня прошептать. – И мы должны быть покорны королю.

Ее голубые глаза полны слез.

– Мне жаль, – говорит она. – Мне так жаль.

– В этом нет вашей вины, – произношу я, чтобы она больше ничего не сказала. – И его вины не было. И моей.

А потом, как ни странно, мы счастливо живем под одной крышей. Отвагу, которую она явила, встретившись со мной и сказав, что оплакивает мою потерю и хотела бы ее предотвратить, отвагу эту я вижу каждый день. Она отчаянно скучает по дому, мать пишет ей редко и коротко. Катерина – всего лишь дитя, оставшееся без матери в чужой стране, и ей нужно всему выучиться: языку, обычаям – даже наша еда ей непривычна. Иногда, когда мы днем сидим вместе за шитьем, я развлекаю ее, расспрашивая о доме.

Она описывает дворец, Альгамбру, словно драгоценный камень в оправе зеленого сада, лежащий в шкатулке Гранадского замка. Рассказывает мне о ледяной воде, текущей в фонтанах – ее доставляют по трубам с гор высокой Сьерры, – и о пылающем солнце, под которым окрестности запекаются до сухого золота. Рассказывает о шелках, которые носила каждый день, и о ленивых утрах в облицованной мрамором купальне, о своей матери в тронном зале, вершащей правосудие и управляющей страной как равный отцу монарх, и о ее решимости распространить свою власть и закон Божий на всю Испанию.

– Вам все здесь должно казаться таким чужим, – задумчиво говорю я, глядя из узкого окна на свет, сочащийся над мрачным зимним пейзажем с неба, переливающегося серым: пепельный, сланцевый, темный, как сажа. На холмах лежит снег, вдоль долины несутся тучи, по стеклам в окнах барабанит дождь.

– Должно быть, словно в другом мире.

– Словно во сне, – тихо отвечает она. – Знаете, когда все совсем другое и все надеешься проснуться?

Я молча соглашаюсь. Я знаю, каково это: обнаружить, что все переменилось и возврата к прежней жизни больше нет.

– Если бы не Арт… не Его Светлость, – шепчет она, опуская глаза к работе. – Если бы не он, я была бы очень несчастна.

Я накрываю ее руки своими.

– Слава Богу, он вас любит, – тихо говорю я. – И надеюсь, мы все сможем помочь вам стать счастливой.

Она тут же поднимает взгляд, и ее голубые глаза встречаются с моими.

– Он меня любит, правда?

– Никакого сомнения, – улыбаюсь я. – Я знаю его с тех пор, как он был младенцем, и у него очень любящее и щедрое сердце. Благословение, что вы встретились. Какими королем и королевой вы однажды станете!

У нее рассеянный взгляд очень влюбленной девушки.

– Нет ли признаков? – бережно спрашиваю я. – Признаков того, что будет ребенок? Вы ведь знаете, как понять, что будет ребенок? Ваша мать или дуэнья с вами говорили?

– Ничего не нужно говорить, мать все мне объяснила, – отвечает она с очаровательным достоинством. – Я все знаю. Пока признаков нет. Но я уверена, у нас будет дитя. Мы назовем ее Марией.

– Вам надо молиться о сыне, – напоминаю я. – О сыне, которого вы назовете Генрихом.

– Сын Артур, но сначала – дочь Мария, – отвечает она, словно уже во всем уверена. – Марией в честь Богоматери, которая меня сюда благополучно привела и дала мне молодого мужа, который смог меня полюбить. А потом Артур – в честь отца и Англии, которую мы вместе построим.

– И какой будет ваша страна? – спрашиваю я.

Она очень серьезна, это не детская игра.

– Не будет наказаний за мелкие проступки, – говорит она. – Правосудие не будут использовать, чтобы заставить народ повиноваться.

Я слегка киваю головой. Король ненасытен в наложении пеней на знать, даже на родственников, огромные долги, связавшие двор по рукам и ногам, подрывают его верность королю. Но я не могу обсуждать это с наследниками.

– И никаких неправедных арестов, – тихо говорит принцесса. – По-моему, ваши кузены сейчас в лондонском Тауэре.

– Мой кузен Уильям де ла Поул заключен в Тауэр, но обвинение ему не предъявили, – отвечаю я. – Я молюсь о том, чтобы их ничто не связывало с братом, Эдмундом де ла Поулом, беглым мятежником. Я не знаю, ни где он, ни чем он занят.

– Никто не подвергает сомнению вашу верность! – уверяет меня она.

– Я забочусь о том, чтобы не подвергали, – мрачно отвечаю я. – И редко общаюсь с родней.

Артур изо всех сил старается, все мы стараемся подбодрить принцессу, но зима среди холмов на границе Уэльса для нее длинна и холодна. Принц обещает ей все на свете, только что не луну с неба: сад, где можно будет выращивать овощи, апельсины, которые ей привезут, чтобы она приготовила сладости, которые любят в Испании, розовое масло для волос, свежие лилии – он клянется, что они будут цвести даже здесь. Мы все время уверяем ее, что скоро потеплеет, что будет жарко – не так, как в Испании, предусмотрительно замечаем мы, но достаточно жарко, чтобы гулять, не заворачиваясь во множество шалей и мехов; и уж точно однажды прекратится бесконечный дождь, и солнце раньше поднимется в ясном небе, и ночь будет наступать позже, и принцесса услышит соловьев.

Мы клянемся, что май будет солнечным, рассказываем ей о смешных играх и обрядах Майского дня: она откроет окно на заре, и ее встретят песней, и все красивые юноши оставят возле ее двери жезлы в лентах, а потом ее коронуют как Майскую королеву, и мы научим ее танцевать вокруг майского дерева.

Но, вопреки нашим планам и обещаниям, все выходит не так. Май оказывается совсем иным. Возможно, он и не мог быть таким, как мы обещали; но нас подвела не погода, не веселье, которому двор придается так легко и которое замышляется месяцами. Дело не в цветах и не в рыбах, мечущих икру в реке; соловьи запели, но их никто не слушал. Пришла беда, которую мы и вообразить не могли.