Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Бахрошин Николай - Страница 23
- Предыдущая
- 23/109
- Следующая
— Мне — восемь.
— Тоже немало, — сказал Цезарь.
— Еще бы! Если учесть, что я сегодня узнал — срок наказания нам засчитывается только во время проведения боевых операций, то, скажу откровенно, шансов выбраться отсюда у нас немного. Восемь или десять месяцев на боевых — это куда больше среднестатистического выживания.
— Ранить могут, — с надеждой подсказал Цезарь. — Тогда срок списывается.
— Ты видел, что остается от человека, когда в него попадает плазменно–разрывная пуля? Если это можно назвать ранением, то меня, с тем же успехом, императором Млечного Пути.
— А бронекостюмы? Они же, говорят, выдерживают прямое попадание пулеметной очереди?
— Выдерживают, — подтвердил я. — Но тоже до поры до времени…
— А потом?
— Потом им это надоедает.
— И когда перестают выдерживать…
— Тогда в человека попадает плазменно–разрывная пуля… — подхватил я. — Ты никогда не видел грецкий орех, взрывающийся изнутри? Примерно все выглядит именно так.
— На теоретических занятиях нам этого не говорили, — задумчиво протянул Цезарь.
— Может, решили не лишать вас сюрпризов практики, — предположил я. — Впрочем, бывают ожоги, или контузии, или осколком черканет аккуратненько, такое тоже случается, — добавил, чтобы его утешить.
Цезарь в ответ только вздохнул и с ожесточением взялся надраивать кран.
Я прикурил другую сигарету. Сидел и смотрел в окно, как нескончаемый ветер гоняет песок по пустому плацу. Сверху, со второго этажа казармы, было видно, как за забором части вкрадчиво шевелится серо–рыжее море песка, над которым одиноко плавится бело–желтое солнце…
«Что же это за планета такая? — подумал я в очередной раз. — Дыра дырой… «За семью морями, за семью горами, шли солдаты с песней, топали ногами!» — припомнил я строчки из какой–то дурацкого шлягера. Вот и притопали, а проще говоря — докатились…
— А страшно бывает там, на боевых операциях? — вдруг спросил Цезарь.
— Привыкнуть надо, — уклончиво ответил я. — Человек ко всему привыкает, этим он и отличается от животных, непонятно только — в лучшую или худшую сторону… Страшно, конечно. Сначала — особенно страшно. Кажется, что все пули и ракеты летят именно в тебя, а каждый лазерный луч нащупывает тебя персонально… Этот страх даже не от головы идет, что–то на уровне подсознания, тихий ужас подкорки и позвоночных нервов… Потом немного привыкаешь, — ради справедливости добавил я. — Привыкаешь прятать свой страх, а голову занимать множеством тактических мелочей, вроде перебежек, прицеливаний и горизонтально–вертикального планирования…
Неизвестная планета. По слухам — Сахара.
Место базирования штрафного батальона
«Мститель».
Тот же день, то же время…
— Не, ну я не понял, что тут за дела? Что за клуб по интересам для голых мальчиков? — раздался от двери протяжный голос с характерными приблатненными интонациями. Я подумал, что взводный командир у нас почти эрудит. Знает, например, такие сложные понятия, как клуб по интересам. Про голых мальчиков–то он наверняка все знает, еще бы ему не знать — с тремя сроками за плечами и такими наколками…
Я отвел глаза от окна. Помимо взводного с поэтической кличкой Бутон, верзилы под потолок с бритым, шишковатым черепом и изобилием шерсти в ушных раковинах, в дверях умывальника присутствовало еще и начальство пониже рангом — отделенный командир Шкряба.
Просто высокая комиссия с выездной инспекцией…
— Почему балабоним, почему не вкалываем, как заведенные? Не, Шкряба, ты, в натуре, понимаешь какого хавера? — опять протянул Бутон.
Шкряба, по–моему, и без натуры не понимал ни бельмеса, малый был туповат даже для сержантской должности, не требующей звездного интеллекта. Поэтому он снизу вверх вытаращился на старшего товарища, ожидая разъясняющих указаний — кому и когда совать в хавальник.
Шкряба — он и есть Шкряба, как раз тот случай, когда кличка одинаково отражает и форму, и содержание. Я вот до сих пор не пойму: оставлять уголовным в штрафбатах их тюремные клички — это в порядке поощрения к подвигам или во избежание путаницы? И кто вообще придумал, что у штрафников обязательно должны быть клички? Из каких таких исторических аналогов взяло это наше военное руководство?
Огромный Бутон сунул руки в карманы серого форменного комбинезона и гоголем (или — паханом!) прошелся вдоль умывальников. Рукава у него были по локоть закатаны, и на шее, над уставной майкой пятнисто–защитного цвета, болталось что–то наподобие костяного амулета, на запястьях — причудливые цепочки, в ухе — серебряное кольцо–серьга. На удивление бравый вид! Типичный пират–наемник из армады дядюшки Го, что в довоенные времена грабила торговые караваны в космосе. В конце концов наша бригада «Бешеных» зажала их на пустынной планете Омар и распотрошила в пух, перо и клочки органики. Горячее было дельце, как сейчас помню…
— Я, Шкряба, только в одно не въезжаю, — доверительно вещал взводный младшему товарищу, — ты к человеку, как к человеку, а он? Ты ему, шнырю, нагоняешь в уши, чтоб одним моментом все блестело, как хрен на блюде, а у него? Не, Шкряба, с такими бойцами нам до победы еще далеко… С таким войском, Шкряба, нам до победы как до метрополии на карачках…
— Да они опухли, бугор! Как есть без балды — опухли! — наконец догадался Шкряба.
Он вихляющейся походкой прокатился к Цезарю и моментально отвесил ему тяжелый пинок под зад.
Цезарь дернулся, но стерпел. Он уже рассказал мне — до штрафбата провел в заключении почти год, а там привыкаешь воспринимать блатных, как неизбежное зло. Несколько раз измордуют до полусмерти всем скопом, потом перестаешь обращать внимание на такие мелочи, как пинки и тычки…
Я подумал, что настала пора вмешаться. Если мы, солдаты, все равно собираемся проводить перевыборы руководства, то почему не теперь? Ротный Куница уже успел намекнуть нам, вновь прибывшим, что с большим удовольствием увидел бы в качестве младших командиров солдат–ветеранов, но «инициатива» должна идти снизу. Комбат Диц твердо придерживается мнения руководства, что только неформальные лидеры способны повести в бой штрафную массу. И кто это будет — ему, мол, от фонаря до лампочки.
Куница, конечно, не говорил всего, но я понял, что комбату действительно по фигу, в чьей руке кнут, лишь бы стадо покорно слушалось пастухов. Ввиду особенностей натуры, Диц, полагаю, испытывал особое, извращенное удовольствие, зная, что штрафники издеваются сами над собой…
А самое главное — я просто разозлился!
Выкинув в мойку недокуренную сигарету, я спустил ноги с подоконника. Мне даже не пришлось ничего говорить, они сами с готовностью пошли на конфликт. Еще одно, лишнее подтверждение того, что время перемен назрело, как прыщ на заднице…
Шкряба, словно ждал этого, резво развернулся ко мне:
— А ты чего дергаешься, служивый?! Ты чего, самый бурый здесь?! Тоже захотел по сопатке?! Сейчас оформим на раз и два!
Зубы он чистил плохо, и это чувствовалось даже на расстоянии. Впрочем, глядя на его меленькие, реденькие, буро–желтые зубки, поневоле согласишься с тем, что подобную погань и чистить–то противно…
— Пошел вон, дурак! — сказал я ему. — Секунда на размышление — и больше ты здесь не воняешь!
По–моему, достаточно ясно и доходчиво.
— Бугор, ты слышал?! Не, ну ты слышал, бугор, как он базлает?! — Шкряба, распаляя сам себя, наливался гневом, как жаба мутью.
Бугор слышал. И понял. И отреагировал достаточно оперативно, тут же напружинившись в мою сторону. Одна его рука мгновенно нырнула за спину. Сто против одного, что в ней притаилось что–нибудь колюще–режущее.
Но меня разозлило даже не это. Я сам не знаю, что меня так окончательно разозлило, может, просто накопилось все вместе — война, телепортация, гиббон, штрафбат, капитан Диц с его образцово–показательным мордобоем… А тут еще эти двое скалятся — один своими гнилыми зубами, второй — искусственными, жемчужно–белыми.
Откинув ударом ноги некстати подвернувшийся тазик, я пошел на них, как в штыковую атаку на МП–танки — без раздумий, без колебаний, с одной только бешеной яростью, всплеснувшейся, как фонтан, из глубины души.
- Предыдущая
- 23/109
- Следующая