Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Цизер Бенно - Страница 9

• Предыдущая
• 9/50
• Следующая

Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя как сумасшедшие, русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы – нечто вроде неприкосновенного запаса. Всегда возникали потасовки за то, чтобы урвать кусок побольше. Горелое мясо воняло ужасно; в нем почти не было жира.

Но они не каждый день жарили собак. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук, от одного вида которого могло стошнить.

Однажды во время погрузки продовольствия разбилась пара бутылок водки, и алкоголь просочился на пол грузовика. Русские вскарабкались на него и слизывали жидкость, как коты. На обратном пути в лагерь трое из них свалились мертвецки пьяными.

Вот когда Францл рассвирепел. Он вдруг стал как ненормальный избивать одного из этих бедняг прикладом ружья, а жалостливое хныканье этого человека только приводило Францла в неистовство. Он рычал от ярости, как огромный дикий кот, и безжалостно наносил удары, пока я не подскочил к нему и не схватил за плечо.

– Боже Всемогущий, Францл! – крикнул я. – Что это на тебя нашло? Возьми себя в руки. Оставь бедняг в покое! Они протянут ноги и без твоей помощи!

Но он стряхнул мою руку, ревя, как бык.

– Я больше этого не вынесу! Не смотри на меня так! Я сойду с ума! У меня крыша едет! Ничего, кроме этих проклятых страданий. Ничего, кроме этих существ, этих пресмыкающихся! Смотри, как они ползают по земле! Слышишь, как они хнычут? Их надо раздавить раз и навсегда, мерзкие твари, просто истребить…

После этой вспышки он постепенно успокоился, и ненормальный блеск в его глазах погас.

– Бенно, – пробормотал он, – ты должен понять… Я просто не могу больше этого выносить.

На обратном пути он всю дорогу молчал. В ту ночь, когда мы ложились спать, он сказал:

– Мне очень жаль, старик, что так вышло. Я хочу отправиться добровольцем на фронт. Пойдешь со мной?

У нас была проверка одежды. Все солдаты специального соединения должны были выстроиться и предъявить свое нижнее белье. Капитан Кребс проводил инспекцию лично, но на этот раз придирок не было. Для проверки была веская причина: у всех у нас были вши и их число увеличивалось с фантастической быстротой.

Скорость, с которой размножаются эти паразиты, должно быть, является биологическим феноменом. Каждый вечер мы устраивались перед масляной лампой и охотились за незваными маленькими гостями.

Мы просматривали каждый сантиметр одежды, от рубах до шинелей, и беспощадно давили этих тварей ногтем большого пальца, пока не раздавался щелчок, или же стряхивали их в пылающую печь.

Старшина приказал нам быть готовыми: нас направляли куда-то утром следующего дня. Рота опять перебрасывалась.

Ну а как же с нашим бельем? Мы как раз собрали все свое грязное белье, и одна из местных девушек согласилась его постирать. Кто пойдет с бельем? Добровольцев нет. Бросили жребий. Я проиграл. Когда наконец я отправился, было уже темно.

Я постучал. Нет ответа. Я подождал немного и постучал снова, на этот раз громче. Тогда я услышал скрип кровати. Послышался звук шаркающих босых ног; затем кто-то стал зажигать спичку. Дверь открылась, и я увидел стоявшую за ней женщину, завернувшуюся в одеяло, ее темные волосы свободно ниспадали на плечи.

– Я пришел насчет стирки, – сказал я.

Она кивнула, как будто поняла, сказала что-то по-русски и жестом пригласила войти. На столе была зажженная свеча, кровать смята. На стул прыгнул кот, выгнул спину и уставился на меня сверкающими зелеными глазами.

Белье было готово и прекрасно выглажено. В то время как она одной рукой связывала его в узел, придерживая другой одеяло, я положил на стол принесенную с собой буханку хлеба и добавил к ней несколько рублей. Один из них упал на пол. Я остановился, чтобы поднять его, то же сделала она, и мы столкнулись головой. Я засмеялся; она тоже засмеялась. Но смех застрял у меня в глотке, потому что, когда она выпрямилась, забыла прихватить одеяло, и оно упало. Я увидел ее голые плечи, пышную грудь, крепкие бедра. Острый запах ее волос сводил меня с ума. Я схватил ее за руки, когда она опустила их вниз, чтобы поднять одеяло; я сжал кисти так сильно, что она вскрикнула. Ее большие глаза смотрели умоляюще, полные слез. У нее было молодое лицо с высоко посаженными скулами и правильными чертами. Она что-то прошептала на своем языке – я понятия не имел что.

– Пойдем, – сказал я, затем почти прокричал: – Пойдем!

Она смущенно улыбнулась, но страх в ее глазах пропал. Затем она вдруг кивнула и, все еще улыбаясь, повторила слово:

– Пойдем!

Глубокой ночью, когда нес белье обратно в лагерь, я чувствовал себя как после трехдневного кутежа.

Нашим следующим местом назначения был железнодорожный узел, последняя станция перед линией фронта, на которой боевые подразделения пополняли личный состав и запасы.

Было что-то умиротворяющее в этой железной дороге, даже несмотря на то что паровозы и вагоны были русскими; она напоминала нам о доме и мирном времени. Но внешность была обманчива. Нам вскоре захотелось находиться подальше от этого места. Дело было в продолжавшихся круглые сутки русских бомбардировках, при том, что не было никаких предупреждений о воздушных налетах. В предупреждениях, правда, не было и смысла, так как и часа не проходило без грохота бомб.

Мы скоро превратились в сгусток нервов. Постоянно приходилось быть настороже, и наши глаза напряженно всматривались в небо. Раздавался гул самолетов, которых нам не было видно, и мы ожидали града падающих бомб и вздыхали свободно, только когда они падали не слишком близко.

Мне довелось поработать в качестве оператора на небольшом телефонном узле. Работа сама по себе была довольно занятной. При постоянном общении с офицерами высокого ранга голос скоро приобретает жесткие нотки человека, привыкшего отдавать команды, и вскоре обнаруживаешь, что к тебе обращаются с подлинным уважением. Только если на другом конце провода спрашивают, не я ли майор Эдельвайс или капитан Танненбаум, приходится следить за собой, чтобы тебя не приняли не за того человека.

Конечно, все фамилии вблизи фронта назывались вымышленные; все до мелочей маскировалось. Но эти меры предосторожности от шпионов, как мы скоро в этом убедились, были обоснованны.

Град бомб не прекращался ни на один день. На нас пикировало обычно не более трех самолетов, но, как только они улетали, на смену им прибывало новое звено. Конечно, теперь нас защищала зенитная батарея, но она всегда открывала огонь, когда русские самолеты были уже далеко. Мы подозревали, что артиллеристы боялись обнаружить свои позиции, – они сами не хотели подвергнуться бомбежке, – но их идиотская стрельба в промежутках между налетами совершенно выводила нас из себя.

Только однажды появился наш истребитель, и это был неуклюжий маленький итальянец. Русские не отличались быстротой, но они в любой момент могли доставить неприятности этой старой развалине. Конечно, вполне могло быть, что ее пилот не горел желанием схватиться с русскими, но он вдруг оказался на одной трассе с ними и тогда показал им все, на что был способен. Один из русских самолетов окутался дымом и, объятый пламенем, полетел вниз, но когда итальянец занялся вторым русским самолетом, то получил такой же отпор, какой перед этим дал сам. Теперь уже он задымился и штопором ушел вниз. Финиш. На этом наши летные ресурсы на данное время были исчерпаны. Все, что у нас оставалось, это никчемные зенитки.

Я делил комнату с Францлом. Его кровать была у стены, напротив окна. Неожиданно среди ночи послышался знакомый гул. Прежде чем я успел предупредить Францла, разверзся ад. От взрывов стоял такой грохот, что я засунул голову под одеяло и закрыл руками уши. С чудовищным треском вылетело наше окно, двери вырвало и подняло в воздух, и вниз полетели большие куски потолка. Я соскочил с кровати, меня шатало. Фрацл все еще лежал на месте, прижавшись к стене. Затем я услышал, как он ругается в своей обычной манере. Слава богу, он был жив!

• Предыдущая
• 9/50
• Следующая