Подари мне пламя. Чернильная мышь (СИ) - Арнаутова Дана "Твиллайт" - Страница 11

Что, опять?! Зад горел огнем, Маред чувствовала, как по щекам текут слезы. Она, конечно, не кричала — еще чего — но рука у Монтроза была тяжелая, и бил он всерьез, не для вида. Только не снова! Корсар молчал, выжидая. И Маред, не отрываясь от душного бархата покрывала, помотала головой. Облизнула сухие губы.

— Не надо. Пожалуйста.

— Мы остановились на шести. Это будет седьмой, — бесстрастно прозвучало сзади.

Удар! Маред еле успела стиснуть зубы и плотнее прижаться к кровати.

— Семь!

Я не разрешал тебе кричать, — сухо сказал Монтроз. — И ты дважды не повторила про воровство. Это тоже не по правилам.

Маред замерла, прижавшись к кровати. Да он же издевается! А она, дура, еще просила…

— Три раза сверху. И хватит с тебя, пожалуй.

Три раза? Это можно вытерпеть. Надо же, оказывается, как быстро она учится терпеть. И как это противно. Но лучше порка, чем… Чем то, что будет потом.

Но вместо удара Монтроз наклонился к ней, просунул руку под смятую задранную рубашку и погладил бедро Маред изнутри. Медленно и очень умело, безошибочно найдя самое чувствительное место, от которого сразу побежали мурашки по всему телу. Это было не больно, только стыдно до одури, так что она напряглась, с трудом терпя касание наглых пальцев, и изо всех сил стиснула бедра, не пуская руку Монтроза дальше, пока тот, хмыкнув, не брал ладонь.

Последние три удара прошли гораздо легче. То ли Монтроз удовлетворился ее покорностью и бил слабее, то ли она уже не чувствовала боли, заглушенной стыдом и унижением. Напоследок, бросив ремень, — Маред с облегчением услышала, как звякнула пряжка, — Корсар еще и погладил ее по спине. Лениво, небрежно, как нашкодившую кошку или собачонку. Наказал — приласкал…

Судя по мягким шагам, Монтроз отошел куда-то вглубь спальни, но почти сразу вернулся. Маред, понимая, что повернуться все равно придется, не стала дожидаться приказа. Оторвалась от покрывала, еле расцепив закаменевшие пальцы, натянула панталоны, одернула задранную рубашку и села на кровать, обняв себя за плечи. Обернувшись и скользнув взглядом по ее рубашке и поморщившись, Монтроз ничего не сказал. Вместо этого он щелкнул массивной кремневой зажигалкой, поджег свечи в маленьком канделябре у кровати и выключил бра.

Ужас накатил ожидаемо, но от этого не менее сильно. Маред еле отвела взгляд от дрожащих золотых язычков, а Монтроз еще и не торопился гасить зажигалку, любуясь — сволочь! — огнем, делая его то маленьким, почти не страшным, то высоким и широким, так что в висках у Маред болезненно заломило, а в животе зашевелился холодный скользкий спрут.

— Ты любишь свечи?

— Нет, — сказала Маред чистую правду.

— Жаль. А я вот люблю огонь. Он прекрасен. Кстати, в таком освещении ты смотришься еще лучше, только сними эти дурацкие тряпки. Вместо них наденешь вот это.

Он поднял то, что держал в другой руке. Широкие наручники с длинной цепью. Массивные браслеты обшиты кожей, начищенная цепь поблескивает… Маред сглотнула.

— Вы это серьезно?

— А ты сама как думаешь? — поднял брови Корсар. — Раздевайся, ложись на кровать и руки вверх вытяни.

Окончательно провалившись в тягучий бесконечный кошмар, Маред стянула через голову рубашку и сняла панталоны, оставшись голой. Было уже не стыдно и не страшно — почти. Главное, у изголовья горели свечи. Целый канделябр, штук шесть: теперь и не взглянуть, чтобы посчитать. И приблизиться к ним было совершенно невозможно, даже невозможнее, чем выполнить приказ лечь. Но теперь, уже столько вытерпев, отступать было поздно, да и некуда. Вот только свечи…

Маред подумала, не попросить ли мучителя вернуть свет от бра, но это значило признаться в слабости. И еще неизвестно, не решит ли Монтроз это использовать? Нет уж. И решившись молчать до последнего, она легла. Не к самому изголовью и подальше от той стороны, где стоял канделябр. Ну, свечи… Подумаешь… Они же стоят. Далеко. Просто сами по себе. А что с той стороны тянет теплом и запахом горячего воска с какими-то душистыми добавками, так это тоже можно вытерпеть, если не смотреть. Это куда проще вытерпеть, чем зажигалку в руках Монтроза. Которую тот, налюбовавшись, положил на кресло рядом со стаканом. Маред облегченно вздохнула, стараясь, чтоб это было незаметно. И вообще, ей сейчас будет не до свечей.

Монтроз сел рядом. Одним щелчком замкнул на правом запястье Маред наручник и, протянув цепь через резную спинку кровати, приковал левую руку. Подергал наручники, проверяя.

— Не жмет?

— О, что вы, все замечательно, — съязвила Маред.

— Вот и хорошо, — улыбнулась невозмутимая сволочь.

Маред закрыла глаза, но по щеке тут же легонько похлопала ладонь.

— Открой глаза, девочка. Я хочу, чтобы ты меня видела.

Подняв тяжелые веки, Маред с трудом вдохнула, уставившись мимо Корсара в темноту спальни. Спокойствие предательски исчезло, изнутри снова накатывала паника и липкий горячий стыд. Привязаны только руки, но она все равно беспомощна, и как же это страшно, оказывается.

— Ноги раздвинь. Вот так. И в коленях согни. Хорошая девочка. И очень красивая.

Лицо уже горело не хуже онемевшего и пылающего зада. Щеки, уши, шея… Эмильен звал ее красоткой, но он любил и видел в ней что-то особенное. Нет, Маред и до него не считала себя уродиной, но мужского внимания всегда избегала. Мужчины опасны, а она беззащитна. Рядом с Эмильеном она не боялась ничего, но теперь… Теперь Маред была только рада стать как можно незаметнее, и в Университете это отлично получалось. Кто обращает внимание на Чернильную Мышь? Только тот, кому срочно нужна контрольная работа.

А Монтрозу она нравилась. Он держал лицо непроницаемым, смотрел равнодушно, как на пустое место, но глаза — Маред видела — блестели от желания. Корсар ее хотел — и это страшило. А еще его наклонности… Настоящий мужчина, порядочный и достойный любви, должен быть ласковым и нежным. Все-таки женщины — хрупкие существа, об этом твердили все вокруг. Монтроз пугал почти как пламя. В детстве отец однажды повез Маред на море: врач посоветовал. Она была мала и запомнила только, как первая же волна подхватила ее и потащила за собой в море, крутя, как щепочку. Вот такой волной был Корсар Монтроз…

— Ну что, девочка. Скажи что-нибудь, — велел Монтроз, усаживаясь рядом.

Усмехнувшись, он заглянул ей в глаза, небрежно и легко поцеловал. Одна рука ласково и совсем не страшно взъерошила растрепавшиеся волосы Маред, а вторая легла ей между раздвинутых ног, не позволяя сжать их.

Маред молчала. Ее обволакивал чужой запах: теперь куда меньше тянуло одеколоном и сильнее — самим Монтрозом: сильным, здоровым мужским телом. Запах свежести от его волос, теплое дыхание на шее и лице Маред, умелые и совсем не грубые пока прикосновения. Стыд мешал осознать происходящее, и это было даже хорошо, потому что Маред не хотела его осознавать, но Корсар прикасался к ней совсем не так, как Эмильен. Тот даже в страсти был нежен и почти робок, у него никогда не было таких отвратительно властных манер. Эмильен… вот бы получилось представить, что она с ним. Может, тогда это не будет изменой?

Маред закрыла глаза — теперь уже на законных основаниях, потому что ее снова поцеловали: властно, горячо и очень умело. Невольно подчиняясь наглым губам, Маред приоткрыла рот и тут же протестующе мотнула головой — внутрь скользнул кончик языка Монтроза. Гадость какая! Она отстранилась. Попыталась, точнее. Руки не пустила цепь, а голову — ладонь Корсара. Вторая… Вторая хозяйничала у нее между ног, и Маред сначала хныкнула, а потом тихонько заскулила от ощущений, которые сама не смогла понять. Больно? О нет! Точно не больно! Горячо, очень горячо. И что-то тянет внутри живота, поднимаясь все выше, разливаясь по телу кипятком стыда. Пальцы Корсара гладили ее медленно и совершенно бесстыже, находя такие местечки, о которых она сама никогда и не думала. Вот они обвели самое сокровенное, потайное, которого Эмильен никогда не касался, щадя ее порядочность… Всхлипнув, Маред неожиданно для себя расслабилась и даже чуть-чуть развела ноги… Тут же, откликаясь на это движение, ласкающий ее палец нащупал что-то… какое-то место, скользкое и плотное, как нераспустившийся бутон… Маред захлебнулась глотком воздуха — ее насквозь пронзила маленькая горячая молния. Протестующе охнув, она снова дернулась — но кто бы позволил? Снова поцелуй, беззастенчивый, хозяйский — и вот уже чужой язык во рту ласкает ее губы изнутри…