Преступление победителя (ЛП) - Руткоски Мари - Страница 21

Выражение лица Арина стало угрожающим.

— Значит, нам остается говорить только о чае?

— Ты бы предпочел шоколад?

— А когда мы увидимся в следующий раз, я должен буду похвалить твои прекрасные туфли и перчатки из оленьей кожи? Потому что о чем еще мы сможем поговорить? Жизнь императрицы тебе еще не наскучила? — Арин перешел на свой язык, но Кестрел еще никогда не слышала, чтобы его голос звучал подобным образом — манерно и язвительно. Он насмехался над тем, как говорили придворные. — Возможно, мы обсудим преступления, которые совершает за морем твоя любимая империя. Я буду восхищаться изысканными формами спрессованного сахара и передам тебе на ложечке крохотного сладкого лебедя. Ты дашь ему раствориться в своей чашке, притворяясь, будто никакой резни на востоке нет. Возможно, я упомяну, что народ южных островов по-прежнему находится в рабстве, а племена северной тундры были давно стерты с лица земли. А ты скажешь, что в плену у империи южанам живется лучше, чем тогда, когда они были свободны. «Посмотри на то, как чистая вода спускается по имперскому трубопроводу с гор, — скажешь ты. — Разве это не прекрасно? А что же касается северных племен, то их все равно всегда было мало».

Его голос стал напряженным, и насмешливость из него исчезла.

— И, может быть, я скажу тебе, что Геран истощен и голодает. Мы бедны, Кестрел. Мы доедаем ничтожные запасы зерна и дожидаемся урожая печного ореха и вестей о том, какую его часть император заберет. Что, если я спрошу: знаешь ли ты, какую? Возможно, ты ответишь, что помнишь, как твоя няня-геранка пекла для тебя ореховый хлеб. Возможно, ты даже бывала на южной оконечности Геранского полуострова, где растут деревья печного ореха, и помнишь, что солнце там жаркое круглый год. Ты произнесешь все это доверительным тоном, будто у нас есть что-то общее, в то время как это общее — то, что твой народ крадет у моего.

Я попрошу, чтобы ты сказала мне. Сказала мне, что у нас останется на жизнь после выплаты налога императору. А ты ответишь, что не знаешь. Что тебе все равно.

Пока он говорил, Кестрел поднялась со своего места.

— Тогда я замолчу, — продолжил Арин, — а ты помешаешь свой чай. Мы оба сделаем несколько глотков. Что же? Именно так все и будет?

У Кестрел кружилась голова.

— Уйди, — прошептала она, хотя сама стояла. Арин не шевельнулся. Он смотрел на нее, запрокинув голову и плотно сжав челюсти, и Кестрел не могла понять, как на его лице все еще может оставаться это выражение: жесткое ожидание и злая уверенность. «Не подведи меня, — говорили его глаза. — Не подведи саму себя».

Она вышла из-за стола.

— Ты не такая, — крикнул он ей вслед. Из хранилища появился библиотекарь, чтобы успокоить его. Кестрел не остановилась.

Арин сказал:

— Как у тебя получается не стыдиться нелогичности своей жизни?

Потом добавил:

— Как у тебя получается не чувствовать себя пустой?

«Ты не прав, — подумала Кестрел, проходя через двери библиотеки и позволяя им захлопнуться у нее за спиной. — Ты не прав».

* * *

Кестрел дрожала, сидя за своим туалетным столиком. Будь проклят Тенсен. Будь он проклят за то, что не следит за своими письмами или спит допоздна, позволяя Арину копаться в них. Она была осмотрительна в том, что писала, — при императорском дворе любые тайны, оказавшиеся на бумаге, становились предметом слухов, — но что, если бы она забыла об осторожности?

Она решила пересмотреть свой план. Не стоило ожидать, что Тенсен сможет сдерживать Арина. Глупостью было даже думать о том, чтобы стать новым информатором министра земледелия. Что за куратор шпионской сети позволяет, чтобы его письма читали другие люди?

Однако что за будущая шпионка ставит на письмах собственную печать? Это была глупая ошибка.

Кестрел посмотрела на флаконы, которыми был заставлен ее туалетный столик, и представила себе, с каким звоном все они разобьются о каменный пол. Это будет оглушительный, блистательный грохот. Однако прошла минута, за ней еще одна, и Кестрел успокоилась, а затем аккуратно потянулась к спрятанной за другими сосудами баночке.

Когда она посмотрела на баночку в своей руке, ей показалось, будто емкость находится далеко-далеко.

«Ты не такая», — сказал Арин.

Ее пальцы крепко обхватили банку, и она поднесла ее поближе к себе. Кестрел улыбнулась сдержанной улыбкой, хрупкой, как стекло под ее ногтями.

Личинки маскировочной моли превратились в куколок. Шелк был весь покрыт разбухшими катышками.

Кестрел вернула банку на место. Она подождет, пока моль вылупится. Долго ждать не придется. А затем она сделает свой ход.

* * *

Она притворилась, что немного приболела: подхватила простуду от того, что слишком долго просидела в Зимнем саду. Верекс не навестил ее, но прислал вежливую записку и флакон с лекарством.

От императора не пришло ни слова.

Кестрел написала Джесс задорное письмо, наполненное бодрыми речевыми оборотами, которые выговаривали Джесс за то, что она бросила подругу в тяжелые времена. Ожидалось слишком много празднеств с огромным количеством скучных людей. Джесс оставила Кестрел беззащитной.

«Моя подруга нужна мне», — написала Кестрел, но увидела за своим заостренным почерком тревогу. Ее начал мучить страх, что она, сама того не зная, обидела Джесс, и та бросила ее.

«Я видела его», — сказала тогда Джесс. Она видела на балу Арина.

Но затем она сжала в темноте руку Кестрел. Если бы она угадала, где были Арин с Кестрел, пока остальные танцевали, она не стала бы этого делать, верно?

Возможно, вид Арина напугал Джесс. Кестрел не могла ее винить. В ночь Первозимнего восстания Джесс стала свидетелем такого, чего Кестрел не видела. И Джесс знала, что за всем этим стоял Арин.

Кестрел зачеркнула последнюю строчку своего письма.

«Я скучаю, сестренка», — написала она вместо этого.

Ответ Джесс пришел нескоро и был краток. Джесс устала, объяснялось в письме, ее состояние оказалось хуже, чем она думала. «К тому времени, как ты получишь это письмо, — говорила Джесс, — мы уже вернемся на юг». Уезжала вся семья. Джесс сожалела об этом.

Кое-что ее ответ все же объяснял. Но Кестрел осознала, что в который раз перечитывает письмо в своей пустой приемной, выискивая в нем признаки нежной любви, будто это чувство можно было уловить в двойной точке над буквой «i» или в завитушках последнего предложения. Казалось, листок в руке Кестрел ничего не весит.

Кестрел неловко мяла в пальцах восковую печать. Она пыталась не думать о том, что не смогла увидеть Джесс на прощание. О том, как безлюдная комната внезапно стала еще более пустой.

* * *

Кестрел оставалась в той части своих покоев, куда посетителям входить не разрешалось: в спальне и гардеробной. А однажды, хоть она никак не могла услышать трепетание таких крохотных крылышек, она подняла голову, быстро подошла к туалетному столику и раздвинула флаконы, чтобы увидеть, как в своей баночке вылупляется маскировочная моль. Некоторые мотыльки все еще выбирались из коконов. Другие облепили стекло, и их крылья были прозрачными, а некоторые собрались у основания пробки и покрылись светло-коричневыми пятнами.

Кестрел зажгла свечу. Когда все мотыльки вылупились, а свеча догорела, она залила пробку баночки расплавленным воском. Кестрел плотно запечатала сосуд, чтобы в него не проникал воздух.

Через день мотыльки умерли. После этого Кестрел объявила своим служанкам, что чувствует себя намного лучше.

В дворцовой галерее был назначен прием. Гостей пригласили восхититься коллекцией краденых картин императора. Когда-то отец рассказывал Кестрел, что армии в завоеванном городе было запрещено уничтожать произведения искусства.