Атом в упряжке - "Блюм и Розен" - Страница 9

Но теперь под древними руинами грохотали подземные поезда, над ними дрожали радиоволны, гудели двигатели аэропланов. Аэростат Журавлева уже наткнулся на несколько встречных воздушных путешественников, но не вызвал никакого удивления. К вечеру гондола аэростата медленно плавала над огромным городом, будто выискивая, куда спуститься.

Борис, волнуясь, смотрел вниз. Он сразу же узнал город по прославленным полукруглым развалинам Колизея, которые выглядели довольно жалко рядом с вызывающей гигантской статуей напыщенного лысого человека в римской тоге. Борис узнал и человека, которого изображал памятник. С внезапным гневом он смотрел на каменные черты Муссолини, и его еще детская рука сжималась в крепкий кулак.

Когда начали зажигать огни, они спустились на небольшой аэродром в окрестностях Рима.

— Следи за профессором и не отставай от него, — шепнул Журавлев Борису, высматривая место для якоря.

Но в тот же миг профессор с неожиданной ловкостью сбросил веревочную лестницу и, мгновенно скатившись по ней, прыгнул с высоты двух-трех саженей на землю. Его длинные ноги согнулись, как складной аршин, после снова выпрямились, и он побежал изо всех сил, слегка пошатываясь, высокий, без шляпы, похожий на сумасшедшего.

Когда Журавлев и Борис спустились на твердую землю, профессора как не было. Вокруг прибывших собралось несколько зрителей, но и те быстро разошлись. Затем сердито подошел полицейский и внимательно посмотрел на Журавлева и Бориса, осветив их карманным фонариком. Это был неприятный и неожиданный сюрприз, и рука Журавлева сердито потянулась к карману, а его ослепленные светом глаза враждебно впились в фонарь. Но ушел и полицейский, что-то пробурчав себе под нос. Журавлев велел Борису выпустить газ и сложить аэростат, а сам начал осматриваться. Его взгляд наткнулся на лист бумаги, наклеенный на заборе аэродрома. Он нагнулся к нему и вдруг, быстро оглянувшись вокруг и увидев, что рядом никого нет, прыснул и залился пронзительным неудержимым смехом.

— Ха-ха-ха-ха… — смеялся он, держась за живот и покачиваясь. — Ах, шалуны, ха-ха-ха — крючок им в межреберную щель!

— В чем дело? — с некоторым испугом спросил Борис.

— Ха-ха-ха! — заливался Журавлев. — Знаешь, кто нас сейчас выручил? Мой старый приятель Павлушка Зарин, — добавил он шепотом и показал Борису наклеенное на забор объявление. В бумаге говорилось о розыске русского преступника и убийцы Журавлева, чья фотография красовалась тут же.

— А фотографию-то они, — снова засмеялся Журавлев, — и перепутали, — павлушкину стащили у меня из комнаты.

На бумаге в тусклом свете окраины смутно виднелась уже знакомая нам белокурая физиономия приятеля Журавлева, Павла Зарина, счастливо изучавшего в Москве «Историю косвенных налогов», тогда как его изображение под фамилией Журавлева в тысячах экземпляров висело, мокло и сохло на множестве заборов полицейских участков Штатов.

Борис всмотрелся в фотографию и сказал:

— Значит, нас ищут.

И сразу же, как бы в ответ, над самым их ухом грянули один за другим два выстрела. Пули пробили оболочку аэростата и балахон Журавлева.

— Ложись! — рявкнул Журавлев Борису и вытащил бинокль.

Но Борис, заметив быстро убегавшего человека, сорвался с места и побежал за ним.

«Замечательный парень! — подумал Журавлев с нежностью и тревогой. — Какой замечательный мальчик! Только бы он не попался».

Борис бежал старинными кривыми улочками города, в котором убийство за деньги было одной из прибыльных профессий. Перед ним неясно маячила сутулая спина беглеца, его клетчатые брюки и даже прочные, толстые подметки ботинок. Через некоторое время беглец оглянулся, и Борис при свете уличного фонаря увидел совершенно незнакомое лицо — физиономию столичного жителя, ничего ему не говорившую… Бесцветные, усталые глаза, черные усики, вялый рот. Такое лицо — первое человеческое лицо, в которое Борис вгляделся за советской границей — могло с равным успехом принадлежать приказчику, студенту средних способностей, чиновнику, мелкому убийце.

Вскоре улицы начали светлеть, сделались широкими и оживленными. Еще немного — и вдруг Борис зашатался и чуть не упал: тротуар под ним задвигался. Он поспешно перескочил на другую полосу, двигавшуюся быстрее; на ней, опираясь на трость, ехал человек, которого он преследовал.

Перед небольшим прекрасным домом из черного мрамора человек соскочил с движущегося на неподвижный тротуар и несколько раз позвонил. Борис незаметно сошел на несколько шагов дальше.

Дверь распахнулась. Человек вошел. Дверь снова медленно закрылась, как будто тот, кто держал ее изнутри за ручку, был одновременно чем-то занят.

Борис остановился, глядя на дверь и напряженно раздумывая. Но в эти важнейшие полсекунды ничего, абсолютно ничего путного не пришло в голову. Для чего он побежал? С чем он вернется к Журавлеву?

Растерянный, красный от смущения, он, сам не зная, что из этого выйдет, потянул на себя дверь.

— Кто там? — послышалось из-за двери по-итальянски.

Борис не знал этого языка, но еще сильнее потянул за ручку.

— Кто там? Что вам нужно? — спросил тот же голос на международном языке, и в щели приоткрывшейся двери показалось озабоченное лицо пожилой женщины.

— Это… это я, — ответил Борис. Он тут же понял, что сморозил глупость, но увидел, что женщина ласково улыбнулась.

— Это я… — продолжал он, приободрившись, — я из… — он остановился, — из Северной Греции. Было землетрясение. Отец, мать, сестра… все погибли… Десять овец… — он уже входил в роль.

Женщина приоткрыла дверь шире и сочувственно сказала:

— Что же мне с тобой, малец, делать? Я не должна никого пускать. Впрочем, — заспешила она, увидев отчаянное лицо Бориса, — я дам тебе поесть. Только не входи, отойди от двери… Я принесу.

И она ушла, не заперев дверь.

В этот момент совсем близко внезапно послышался визгливый и очень знакомый Борису голос. Где он слышал эти самодовольные, растянутые нотки, этот смешок? Да, это — профессор. И Борис тотчас же неслышно и ловко, как кошка, проник в переднюю и спрятался в тени шкафа. Голоса чуть слышно доносились из соседней комнаты. Борис подобрался к портьере, закрывавшей вход в комнату. Однако и отсюда ничего было не разобрать. Тогда он, прислушавшись и осмотревшись, подбежал к шкафу, навалился на него и отбежал в сторону. Огромный и, очевидно, пустой шкаф легко поддался, с секунду, будто раздумывая, постоял на одной ножке, накренился и упал с громом и грохотом.

В переднюю выбежала женщина с небольшим мешком (в нем, видимо, лежали подношения жертве греческого землетрясения), а из дверей, у которых стоял Борис — молодой человек в военной форме. Только это и нужно было Борису.

Через открытую дверь он юркнул в комнату и, затаив дыхание, укрылся за портьерой.

В комнате царило молчание. Минуту спустя беспокойный голос продолжал:

— …Когда полицейский отошел, как видно, не узнав прибывших, я выстрелил в аэростат и человека, которого вы мне описали. Аэростат поврежден…

— А Журавлев? — с любопытством спросил голос профессора.

— Тот, кого вы мне описали, кажется, ранен… Я точно не знаю… Он остался стоять на ногах, а я…

— Вы болван! — нетерпеливо перебил новый, очень выразительный и сильный голос. — Хорошо, что изобретатель остался жив. Кто вас просил стрелять в него? Кто вам дал такой приказ? Где изобретатель, почему вы убежали?

Борис с огромной осторожностью и напряжением прорезал ножом дыру в портьере и увидел говорившего прямо напротив себя. У него было раздраженное, властное лицо — смугловатое, с правильными резкими чертами, с продолговатым, дрожащим, нервным носом.

Это был министр техники Штатов, Бандиера. Борис заметил, что и профессор, и наемный убийца засмущались.