Атом в упряжке - "Блюм и Розен" - Страница 25

Журавлев прикрепил взрывные механизмы, дважды или трижды испытал силу взрывов и включил мотор.

Но что случилось? Взрывы становятся то сильнее, то вновь ослабевают, и тогда самолет мгновенно наклоняется носом вниз. Журавлева вдруг затошнило от этой качки. Вот взрывы снова застучали правильными тактами, а теперь делаются все тише и тише. Журавлев почувствовал, как кровь быстро прилила к голове и пульс тревожно забился, застучал, как молоточком, в ушах. Неужели он падает? Он хотел включить мотор, но услышал позади отрывистые, еле различимые звуки выстрелов и оглянулся. Далеко, на самом горизонте, с молниеносной скоростью приближаясь к нему, неслась такая же, похожая на мину, летательная машина, как та, на которой он спасался.

— Глупости, — громко сказал Журавлев и со злостью включил мотор. — Это — галлюцинация… Я устал.

Его самолет, расправив крылья, нырнул вниз и, выровнявшись, полетел вперед, однако значительно медленнее. Неизвестный враг догонял его огромными прыжками.

Вот он уже совсем близко. Вдруг взрывы затихли и преследователь, также расправив зеленые прозрачные крылья, сбавил скорость и начал спускаться наперерез Журавлеву.

«Это не галлюцинация, это — предательство», — лихорадочно подумал Журавлев и, с грустью вспомнив о своем грандиозном изобретении и одновременно о Людмиле и Борисе, злобно и мрачно выругался. Но после упрямо нахмурил седоватые брови и, решительно раскрыв чемоданчик, достал бинокль.

— Погибать — так с музыкой! — сказал он и приготовился ждать, пока аэроплан, догнавший его, не спустится достаточно низко.

А враг уже кружил прямо над ним, как ястреб. И тогда Журавлева осенила новая идея.

Он спрятал бинокль, нащупал в кармане револьвер и стал спокойно следить за вражеским мотором. Единственной и главной задачей своей жизни Журавлев считал теперь попытку перебраться на машину врага и овладеть ею. А тогда — ищи ветра в поле. В настоящей «ракете» он долетит до Союза с такой скоростью, что никакой черт за ним не угонится. Только бы пробраться на вражескую машину, справиться с экипажем — там не может быть больше трех человек. Журавлев стиснул зубы.

В тот же миг он стукнулся подбородком о колени. Аэроплан сперва что-то с силой подбросило вверх, а затем начало плавно и осторожно поднимать. Раздался тихий звенящий стук, какой бывает, когда сцепляются буфера железнодорожных вагонов. Подняв голову, Журавлев увидел, что верхняя часть его аэроплана — вероятно, с помощью системы электромагнитов — оказалась притянута к железному кругу, подвешенному к вражеской машине. Теперь оба аэропланы летели вместе, друг над другом, точнее, один на другом.

«Хм… — меланхолично подумал Журавлев, — позиция для переезда на второй этаж не совсем удобная…»

Что-то стукнуло о борт его машины. Он поднял глаза и увидел провод с телефонной трубкой на конце. Трубка беззаботно, как детская игрушка, покачивалась и подскакивала, как будто сверху ее кто-то дергал.

— Попробуем, — рассмеялся Журавлев и, поймав трубку, крикнул в нее дурашливым голосом:

— Алло! Я вас внимательно слушаю! Какой рыжий черт на проводе?

И вдруг в ответ раздался приветливый и сконфуженный молодой голос:

— …Послушайте, товарищ Журавлев, вы меня извините…

Журавлев, ничего не понимая, закричал:

— Кого? За что? По какому случаю? Что вы мне голову морочите?

— Пожалуйста, простите… Дело в том, что Гончи (так звали техника-изобретателя аэропланов-ракет) поручил отправить вас и оставил две машины — одну исправную, а вторую… такую, чтобы вас никто не смог догнать…

Но Журавлев уже не слушал. Он ревел и задыхался от восторга, размахивая руками над телефонной трубкой:

— Послушайте, эй, вы, молодой человек! Это вы перепутали машины?

— Да…

— И теперь полетели за мной, чтобы я не попался?..

— Да.

— Вы… вы чудо, вы лучший на свете юноша, вы просто архиихтиозавр какой-то, вы…

— Я… — удивленно сказал голос, — я спущу вам лестницу.

Журавлев легко вскарабкался по лесенке в исправную машину, сел у руля, крепко потряс руку молодому человеку, собиравшемуся спуститься вниз, и добавил:

— Вы… призрак ультрафиолета… до свидания…

— В мировом Советском Союзе! — ответил веселый голос, и Журавлев, посмотрев на компас, нажал рычаг.

Аэроплан понесся к границе Советского Материка.

22 августа 1939 года в старинных стенах Политехнического музея, в одной из любимых московских аудиторий, еще дышавшей воспоминаниями о диспутах 1920 года, в тесноватом, слегка старомодном, но все еще привычном зале было неимоверно тесно и душно, несмотря на огромные вентиляторы. Люди стояли, сидели, висели, где только удавалось зацепиться. Толстые, расплющиваясь, становились худыми, худые, спрессовываясь, делались плоскими, как камбала.

На московские улицы мягкими шагами сходили сумерки. Было семь часов. И во всем мире тысячи, сотни тысяч и миллионы людей, вспомнив в эту минуту что-то особенно важное, бросали свои повседневные дела и поскорее хватали наушники.

Ровно в семь часов огромные толпы людей — больших, маленьких, умных, глупых, добрых, злых, веселых, грустных — сидели тихо и настороженно, соединенные общим любопытством с единой волной Великого Коминтерна. Ровно в семь человеческая каша, наполнявшая аудиторию Политехнического музея, перестала наконец шевелиться и кипеть.

Ровно в семь должен был начаться доклад о событии, которое уже в течение двух дней волновало советский мир отрывочными сообщениями — доклад о великом изобретении Журавлева.

Огромные афиши, разнесенные радиоволнами во всем уголкам света, и маленькие оповещения с надписью «Лично», разосланные по пневматической почте выдающимся ученым и любимым вождям — все они говорили об одном и том же:

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПЕРЕВЕРНУТ ТЕХНИКУ

29-го в семь часов вечера состоится доклад о последнем этапе крупнейшего из технических изобретений нашего времени — о последних боях войны за победу над атомом. Изобретение принадлежит ассистенту Московского университета, инженеру РЭТ тов. Д. Ф. Журавлеву. В заседании будут участвовать (здесь перечислялось несколько имен виднейших физиков Союза) и товарищи, принимавшие активное участие в событиях, связанных с работой над изобретением (далее упоминались имена Людмилы, Бориса, Зоре и Гончи; имени Журавлева не было).

Президиум т-ва «Побежденный атом».

Ровно в семь на высокую трибуну притихшей аудитории ступил седой, но стройный и нарядный старик с лихими пышными усами. Это был один из всемирно известных физиков. Он взволнованно посмотрел в зал и произнес:

— Товарищи! Мы не знаем, что произошло с изобретателем, чье имя благословляет человечество — с нашим гениальным другом Д. Ф. Журавлевым. Он отправился к заклятым врагам Союза — в капиталистические Штаты. С необычайной смелостью он добыл там то, что позволяет нам отметить этот праздник революции в технике, с помощью своих молодых помощников он переслал материалы нам, старшим по возрасту товарищам, но сам пока не вернулся. Будем верить, что ему удастся вырваться из фашистского лагеря, доживающего последние дни.

В зале раздались редкие аплодисменты, но со всех сторон зашикали:

— Шшш… не мешайте — слушайте…

Оратор продолжал:

— О самом изобретении мы расскажем потом, но сейчас мы хотим сохранить в летописях науки рассказы о тех девяти днях, которыми завершилась победа над атомом. Эту огромную победу над природой подготовили многолетние исследования, но навсегда запомнятся как исторические те дни, что решили судьбу этих исканий и передали изобретение в руки социализма. Слово предоставляется студентке физико-математического факультета, товарищу Людмиле Чудновской.

И вся аудитория увидела, как откуда-то сбоку к столу президиума подошли четверо. Трое из них — высокий подстриженный юноша в только что отглаженных коротковатых брюках, красивый улыбающийся негр и смуглый невысокий человек с удивленным лицом — сели на стулья. Четвертая — Людмила Чудновская — легко взошла на трибуну. В одном из задних углов аудитории раздались одиночные, но громкие аплодисменты и чей-то молодой голос крикнул: