Ядовитый цветок - Бояджиева Людмила Григорьевна - Страница 19

…Они завтракали на террасе, обсуждая перепланировку цветника и необходимую реконструкцию дома. Запертую детскую комнату, о которой они боялись вспоминать целых три года, было решено превратить в спальню для гостей. Мона все ждала появления Мартина, который не появлялся после её попытки самоубийства и последующего лечения в психиатрической больнице. Других гостей, вроде, не предвиделось.

Во время поездки в августе на фестиваль MTV в Лос-Анджелес Мона возобновила кое-какие голливудские знакомства. Но через неделю Берт оказался в больнице и ещё почти месяц долечивался в «Кленовой роще». Отснявшись в незначительном эпизоде, Мона ринулась в Гриндельвальд, чувствуя нарастающую агрессивность. Она регулярно навещала искалеченного мужа и пришла в бешенство, когда бинты были сняты. Он все-таки умудрился ещё раз насолить ей, изуродовав рубцами свое тело. Он решил ускользнуть от её притязаний под прикрытие болезни и слабости.

Мона была готова убить этого человека. Но вечером в ресторане Берт ужинал с другой — с несчастной уродиной, глядящей на него влюбленными глазами. И он смеялся, смеялся так, как уже давно не умел смеяться с Моной! Берт остался мужчиной и этот мужчина мог принадлежать только ей.

В маленьком номере провинциального отельчика Мона взяла реванш за причиненную ей боль. Она стала ненасытной фурией, мечтая умереть в его объятиях. Длительный обморок принес разрядку. Наступил период расслабленного покоя, поддерживаемый транквилизаторами. Мона снова почувствовала себя ласковой женой и заботливой хозяйкой уютного дома, который требовал реконструкции.

— Не беспокойся, дорогой, комнаты для гостей не будут пустовать. Нам надо быть готовыми к встрече с твоей славой. — С обожанием посмотрела на мужа Мона. — Друзья, поклонники, журналисты — обычное окружение спортивных звезд… Кстати, тот симпатичный блондин, что затащил нас пообедать в Лос-Анджелесе и все бубнил про таинственных спутников человека, — он, кажется, собирался писать книгу об автомобилях…

— Да нет, малышка, ты не поняла, не об автомобилях вообще, и тем более, не о гоночном спорте, а о тех роковых машинах, которых преследует проклятье. Моя карьера его вряд ли заинтересует… Тебе подлить молока?

— Пожалуй, этот «рокфор» чересчур солоноват. Надо сказать Карле, чтобы не брала продукты в «Энтоне». Мне кажется, мы можем позволить себе более дорогие магазины. Даже без наследства твоего милого батюшки.

— Конечно, детка. Я получаю достаточно, чтобы не вспоминать об экономии и скаредности моего отца. — Берт порадовался смирению Моны. Обычно она называла старика Уэлси «мерзавцем», «жмотом», «маньяком», помешавшемся на вонючей стерве и выгнавшим из дома единственного сына.

— Ну, я ведь сам ушел. Ушел, чтобы сделать свою жизнь собственными руками. — Говорил он, избегая подробных объяснений.

— Не прикидывайся бескорыстным святошей, Берт, ты получил коленом под зад и вылетел без гроша. Это и заставило тебя вцепиться зубами в глотку удачи… Или, как у вас говорят, «хмельной бабе Фортуне».

… - Интересно, — задумалась Мона, — старик Уэлси знает о твоих успехах или затыкает уши, когда по радио или телевизору произносят твое имя?

— Думаю, его больше интересуют биржевые новости. И, к тому же, в офисе Дика Уэлси телевизор не бубнит с утра до вечера, как у нас. — Он кивнул в сторону дверей, распахнутых в столовую, и вдруг рванулся к телевизору.

— Что случилось, Берт? — Встревожилась Мона, поспешив в комнату. На экране передавали спортивные новости.

— Детка… — У Берта был ошарашенный вид. — Детка, сейчас сказали, что погибла Линда Керри…

— Керри? — Мона сморщила лобик. — Она что, — гонщица?

— Ах, нет же! Помнишь ту даму на выставке, что потом обедала с нами и рассказывала про свой загадочный камень — «бриллиант Хоупа»?

— Да! Она ещё утверждала, что все невзгоды её семейства отнюдь не от камня… И правда… — Мона печально посмотрела на Берта. — Мы не владеем ничем таким, и вот… ну, как-то не все ладится…

— Верно, но ведь её нашли мертвой в собственной постели! В августе она выглядела такой бодрой и совсем не старой… А до этого погибли её муж, сын, сестра… И ведь все они не состояли в «группе риска» и даже не были гонщиками… Мона! — Глаза Берта сузились в темные щелки.

— Что, дорогой?

— Мона, я, кажется, знаю, кто будет следующим… — Берт растерянно потер лоб. — Ты с ней знакома… — Он резко умолк.

— Ну, с кем, договаривай же, черт возьми! — В голосе Моны появились визгливые нотки, и по тому, как напряглись её локти, прижавшиеся к туловищу, Берт почувствовал, что жена близка к истерике. Каким-то невероятно обостренным нюхом она улавливала «горячие точки» в окружающем её психологическом пространстве. И теперь скорее ощутила, чем поняла то, что хотел от неё скрыть Берт.

— Пойдем на воздух, милая. Может, ещё кофе? — Он усадил Мону за стол и придвинул к ней чашку. Сгорбившись над своим прибором, Мона усиленно ковыряла ножом скатерть, не поднимая глаз на мужа.

— Хорошо, хорошо, я все тебе объясню… Там, в санатории у доктора Вальнера, я познакомился с инвалидкой. Ты еще, кажется, приревновала меня к этой девушке, застав нас в ресторане…

— Помню. Нисколько! Жалкая уродина, рохля.

— Дело не в этом, Мона. Сандра — дочь этой несчастной Линды Керри. Именно она наследует «проклятый бриллиант»… И, боюсь, у бедняги не слишком радужные перспективы…

— Думаешь, камень убьет и ее? — Глаза Моны сверкнули радостной мстительностью. Она захохотала. — Это весело, чертовски весело! Ты убил меня, убил мою нерожденную девочку — и ты — любимый муж… Камень убивает обреченных уродин — и он — проклятый! Как, как все смешно в этом сентябре, как много листьев! Какая хитрая нынче осенью смерть…

Напоив Мону успокоительной микстурой, Берт уложил её в постель. Он вспомнил Сандру, уносимую из ресторанного зала наемным верзилой. Ее прощальный взгляд, колени с тонкими ниточками шрамов, выставленные на всеобщее обозрение, пока она пересекала зал под любопытными взглядами. Легонькая, хрупкая, словно поломанная игрушка.

«Бедная малышка-Фея, ты осталась совсем одна», подумал Берт, прощаясь с печальным видением.

Большие часы в гостиной показывали без четверти семь. Пронесутся ещё пятнадцать совершенно ненужных, пустых минут, и Сандра направится в столовую. Она заранее знает, как вздрогнет её сердце перед большим овальным столом, накрытым на одну персону. Старая горничная Кэт держит у кресла покойной хозяйки вазочку с цветами и каждый раз опускает глаза, пронося мимо тарелки блюда и соусники.

Уже два месяца Сандра живет в доме одна, завтракает, обедает, ужинает в одиночестве за огромным столом, боясь взглянуть на пустующее место матери. Совсем недавно она вместе с ней бережно хранила память о погибших отце и брате, оберегая их места за столом, вещи, любимые уголки в саду и в доме. Теперь Сандре кажется, что она осталась среди могил и вот-вот сама растает, растворится во мраке тихого, покинутого всеми дома.

После вылазки с Бертом в ресторан Гриндельвельда, она чувствовала себя потерянной, оскорбленной. Ей не хватало дружбы с человеком, к которому она успела привязаться со всем тайным пылом своей замкнутой, ожесточившейся натуры. Но тот, кто остался в ресторанном зале с пьяной красоткой, позволил шоферу унести Сандру — как ненужную вещь, тот незнакомец был малопонятен ей. О нем следовало как можно скорее забыть, не пытаясь разобраться в происшедшем, и ни в коем случае не возвращаясь в мыслях к тем вечерам, когда сердце радостно билось от предстоящей встречи.

Схитрив перед собой, Сандра не выбросила с обрыва, как намеревалась, а сохранила и привезла домой подарок Берта.

Однажды, когда он мог уже держать в руке перочинный нож, Берт, оторвав кусочек сосновой коры, вырезал нечто, похожее на большого жука, и протянул Сандре.

— А. это же колеса! — Обрадовалась она. — Понимаю, это твой автомобиль, по которому ты скучаешь.