Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн - Страница 28

– Собаку-поводыря пускают во все места, открытые для посещения, где она не представляет прямой угрозы, – цитирую я информацию, полученную в Интернете благодаря мобильному телефону. – Трудно поверить, что в больнице нарушаются права американцев-инвалидов.

– Собак-поводырей пускают в реанимацию, только рассмотрев каждый конкретный случай. Если вы секунду подождете, я могу…

– Обратитесь в Министерство юстиции, – перебиваю я, когда Зази начинает сильно тянуть поводок.

Есть максимум пять минут, пока сюда не явится охрана, чтобы вывести меня из палаты. Медсестра продолжает кричать, а Зази тянет меня дальше по коридору. Он ведет меня прямо в палату отца, без лишних команд.

Кара сидит, съежившись в инвалидной коляске; мама стоит рядом. Отец так же неподвижно лежит на кровати, трубки тянутся от его горла и змеятся из-под вафельного одеяла.

– Зази! – восклицает Кара, и волк наскакивает на мою сестру. Ставит передние лапы ей на колени и начинает облизывать лицо.

– Он меня укусил, – жалуюсь я.

Мама отступает в угол, ей не очень уютно в одной комнате с волком.

– А он не опасен? – спрашивает она.

Я смотрю на маму.

– По-моему, уже поздно об этом спрашивать.

Но Зази уже отвернулся от Кары и заскулил у кровати отца. Одним легким прыжком волк вскочил на узкий матрас, лапами заключив, как в тиски, тело отца. При этом он осторожно переступает через трубки, спрятанные под одеялом.

– У нас мало времени, – предупреждаю я.

– Только посмотри! – отвечает Кара.

Зазигода нюхает волосы отца, его шею. Проводит языком по его щекам.

Отец недвижим.

Волк издает жалобный вой и снова облизывает лицо отца. Потом тянет зубами за одеяло и бьет по нему лапой.

Раздается зуммер, и мы все смотрим на аппараты, стоящие у кровати. Пришло время сменить капельницу.

– Теперь ты мне веришь? – спрашиваю я Кару.

На лице сестры написана решимость, губы сжаты.

– Дай ему минутку, – просит она. – Зази знает, что он там.

Я снимаю очки и встаю перед сестрой, чтобы она не смогла отвести от меня взгляда.

– Но папа не знает, что Зази здесь.

Она не успевает ответить, как дверь распахивается и в палату входит дежурная медсестра с охранником. Я опять натягиваю солнцезащитные очки.

– Это была идея моей сестры, – оправдываюсь я.

– Мог бы сразу толкнуть меня под автобус, – бормочет Кара.

Медсестра чуть ли не задыхается от возмущения.

– Там. Собака. На кровати! – выдыхает она. – Уберите. Собаку. С кровати!

Охранник хватает меня за руку.

– Сэр, немедленно снимите собаку с кровати!

– А где здесь собака? Не вижу, – удивляюсь я.

Медсестра прищуривается.

– Можете больше не притворяться слепым, молодой человек!

Я снимаю солнцезащитные очки.

– А-а, вы об этом? – уточняю я, кивая на Зази, который спрыгивает с кровати и жмется к моей ноге. – Это не собака. Это волк.

Потом я хватаю поводок, и мы убегаем со всех ног.

Благодаря вмешательству Трины, социального работника, больница решает не выдвигать обвинений. Одна лишь Трина из всего персонала понимает, почему мне пришлось привести волка в палату. Без этого Кара не шла на откровенный разговор о состоянии отца, не желала замечать того, что ему не становится лучше. Теперь, когда моя сестра своими глазами убедилась, что даже на своих волков отец никак не отреагировал, Каре ничего не остается, как понять, что другого выхода у нас нет, надежды не осталось.

Мне кажется, Зази тоже понял, что происходит. Он без малейшего сопротивления входит в клетку, скручивается калачиком и спит всю обратную дорогу до парка аттракционов Редмонда. На этот раз, когда я подъезжаю к вагончику, Уолтер выходит мне навстречу. Его лицо так же открыто, как и окружающий пейзаж, – он ждет хороших новостей: историю о том, как мой отец внезапно вернулся в мир живых. Я не могу озвучить правду, которая комом встала у меня в горле, поэтому помогаю ему достать клетку из машины и отнести к вольеру, где приятель Зази продолжает следить за всем периметром забора. Уолтер выпускает Зази, и оба волка исчезают за армией деревьев, которые стоят, как часовые, в глубине вольера. Я наблюдаю, как Уолтер запирает первые ворота вольера, потом идет ко вторым. В руках у него поводок и ошейник.

– Ну, – подталкивает он меня к разговору.

– Уолтер, – наконец говорю я, пробуя эти слова на форму и размер, – что бы ни случилось, у тебя будет работа. Я об этом позабочусь. Моему отцу было бы приятно узнать, что человек, которому он доверяет, продолжает заботиться о животных.

– Он скоро сам появится здесь и будет указывать мне на то, что сделано не так, – отвечает Уолтер.

– Да, это уж точно, – говорю я.

Мы знаем, что обманываем друг друга.

Я говорю, что мне нужно возвращаться в больницу, но вместо того, чтобы тут же покинуть Редмонд, останавливаюсь возле аниматронного динозавра. Стряхиваю снег с чугунной скамьи и жду двенадцать минут до следующего часа, когда тираннозавр оживет. Как и раньше, он не может из-за наносов как следует ударить хвостом.

В джинсах и кроссовках я перепрыгиваю через заборчик и оказываюсь по колено в снегу. Начинаю сбрасывать с динозавра снег руками. Через несколько секунд мои пальцы краснеют и перестают слушаться, а снег, застрявший в обуви, начинает таять. Я бью по зеленому пластмассовому хвосту динозавра, но наледь убрать не удается.

– Давай же! – кричу я, ударяя второй раз. – Шевелись!

Мой голос эхом разносится над парком, отбиваясь от пустых зданий. Но мне все-таки удается его расшевелись: когда ненастоящий тираннозавр в очередной раз бросается за игрушечным хищником, он начинает мести хвостом.

Я секунду стою, спрятав руки под мышками, чтобы согреть. Воображаю, что тираннозавр наконец-то преодолевает эту пару сантиметров и хватает свою жертву – что будет настоящим прогрессом в сравнении с бесконечным движением по кругу. Позволяю себе притвориться, что мне удалось повернуть время вспять.

За шесть дней многое может произойти. Как говорят израильтяне, за шесть дней можно развязать войну. Можно пересечь Соединенные Штаты. Некоторые верят, что Бог за шесть дней создал Землю.

Я же могу сказать, что за шесть дней многое может не случиться.

Например, человеку, пострадавшему от серьезной черепно-мозговой травмы, может не стать ни хуже, ни лучше.

Вот уже четвертый день я покидаю больничную палату и направляюсь в отцовский дом, где насыпаю себе миску черствых хлопьев и смотрю подростковые ситкомы. Я не сплю на его кровати; я вообще почти не сплю. Сижу на диване и смотрю бесконечный сериал «Шоу 70-х».

Непонятно, зачем каждый вечер покидать больницу, если дежуришь у кровати больного целый день. Я не заметил, как прошел день, – звезды освещают выпавший снег, а я даже не видел, что он шел. Моя жизнь развивается, как причудливая, но пустая повесть, – не хватает только главного героя, чья нынешняя жизнь похожа на бесконечную петлю. Я принес с собой вещи, которые, по моему мнению, отец хотел бы увидеть в больнице, когда очнется: щетку для волос, книгу, газеты – но от этого дом выглядит еще более нежилым, словно я медленно уничтожаю его содержимое.

После панического бегства с волком я, вернувшись в больницу, направился в палату Кары. Хотел показать ей письмо, которое обнаружил в ящике папиного письменного стола. Но там находилась целая компания физиотерапевтов, которые обсуждали восстановление подвижности плеча и смотрели, насколько она может двигать рукой, – сестра заливалась слезами. Я решил, что любые разговоры могут подождать.

Сегодня утром, когда я направлялся к ней в палату, меня перехватила Трина из отдела опеки.

– Как хорошо, что ты здесь! – воскликнула она. – Уже слышал?

– О чем? – В голове мечутся сотни предположений.

– Я как раз спускалась вниз за тобой. У нас семейный совет в палате твоей сестры.

– Семейный совет? – удивляюсь я. – Она и вас в это втянула.