Гнев - Амблер (Эмблер) Эрик - Страница 13

— Может, обсудим идею частного санатория?

— Если это просто идея, то обсуждать ее нет смысла.

— Неужели вы серьезно настроены втянуть в это дело меня и Адель?

— Совершенно серьезно.

— Не слишком благородно с вашей стороны. Ну и что вам это даст? Вас похлопают по спине? Премируют? Подумайте, чем это грозит нам!

— Небольшим вторжением в вашу частную жизнь и ущербом для репутации, которой у вас и так нет.

— Всего лишь! Да как вы не понимаете…

Он понизил голос:

— Послушайте, Маас, думаю, вам самому это не по душе. Так стоит ли продолжать?

— Вы когда-нибудь жалели простаков, мистер Санже?

Он медленно покачал головой.

— Да ладно вам, Маас, не стройте из себя крутого парня.

— Вы так хорошо меня знаете?

Он, похоже, удивился.

— Конечно, знаю. А вы что думали? Я полночи сидел на телефоне, разговаривал с Парижем, наводил о вас справки.

— Понятно. Копались в моей личной жизни?

Он снова покачал головой.

— У вас нет никакой личной жизни. У вас есть друзья, есть люди, которые вам сочувствуют, однако личной жизни, как я ее понимаю, у вас нет. Четыре исходящих звонка, четыре входящих — и я узнал о вас все, что мне было нужно.

Мне это совсем не понравилось, но я ничего не мог сказать.

— Естественно, — уточнил он, — я узнал не все, для этого мне не хватило времени.

— Ну, извините.

Санже не обратил внимания на мой сарказм.

— Конечно, — продолжил он, — у вас было трудное детство: родители погибли при бомбардировке Роттердама, эвакуация в Англию, военный сирота и все такое… Но вы были уже не маленький, вам еще повезло. Партнер вашего отца по бизнесу взял вас под свою опеку, послал учиться в хорошую школу. И после войны вам удалось получить родительское наследство. Не бог весть какие деньги, конечно, но вполне достаточно для молодого человека, только-только закончившего школу. Так почему же все пошло наперекосяк?

— Риторический вопрос.

— Не совсем. Я знаю, куда ушли деньги. Меня удивляет попытка самоубийства.

Я промолчал. Он отхлебнул кампари с содовой и снова заговорил:

— Понимаю, вы были подавлены: ваш журнал разорился. Но ведь это был не позор, как мне сказали, а «успех у избранных». Даже в ООН его цитировали. Вы потерпели неудачу, потому что не захотели снижать планку, которую сами для себя установили. А денег на такую стратегию у вас не хватило. Конечно, вы владели только долей, однако вам следовало бы знать, что экспериментальные журналы — очень рискованное предприятие. Плюс ко всему вы молоды и талантливы, у вас много друзей. И даже после банкротства вас по-прежнему любят и уважают. Зачем же кончать с собой?

Что я мог ответить? «Все просто, месье Санже. Дело не только в журнале. В тот день я вернулся домой раньше обычного и застал женщину, с которой жил, с другим мужчиной в моей собственной постели. Я попытался его убить, и у меня не получилось. Он сбил меня с ног. Три поражения в один день?.. Поэтому я позволил себе четвертое». Это вполне может сойти за честный ответ, но он неизбежно влечет за собой следующий вопрос: «Многие сталкивались с подобными унижениями и не пытались свести счеты с жизнью. Почему же вы не выдержали?» Существует два вежливых ответа: один можно сформулировать в стерильных психиатрических терминах, другой — скучным языком морали. Лично я бы ответил: «Катитесь к черту!»

Я сказал:

— Мне бы не хотелось сейчас это обсуждать.

Санже понимающе кивнул.

— Один мой знакомый как-то раз пробовал застрелиться. Он был немного пьян и совсем не разбирался в тяжелых револьверах, не знал, насколько сильная у них отдача. В результате он так и не смог в себя попасть. Получилось очень глупо. Тем не менее, наверное, он пережил катарсис, поскольку больше никогда не повторял попыток. Он прожил еще десять лет и погиб в авиакатастрофе.

Появление официанта заставило Санже замолчать, но через некоторое время он возобновил атаку.

— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы возродить журнал?

— Много раз.

— Нужны деньги…

— И все равно затея будет весьма рискованной.

— Ну, во второй раз, конечно же, в меньшей степени. Вы ведь вынесли кое-какие уроки из прошлого провала и не повторите прежних ошибок.

Разговор начинал меня утомлять.

— На вашем месте, месье Санже, я бы занимался недвижимостью. Это гораздо надежнее, чем издательский бизнес.

Мой собеседник не хотел сдаваться.

— Думаете? — Он хмыкнул. — Возможно, вы правы. Кирпич, бетон и земля мне больше по душе. Их можно пощупать руками. Впрочем, иногда стоит рискнуть.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— И возможность избежать нежелательной огласки добавляет привлекательности этому предприятию.

Мне стало любопытно.

— Вы представляете, о каких суммах идет речь?

— Я знаю, каков был ваш первоначальный капитал. С тех пор цены, конечно, поднялись. Вероятно, вам понадобится больше. Около тридцати тысяч долларов, я бы сказал.

Я не сразу нашелся с ответом. Если мой собеседник не шутил — а судя по виду, он говорил серьезно, — то либо он гораздо богаче, чем я думал, либо куда сильнее напуган. В таком случае на карту поставлено нечто значительно большее, чем неприкосновенность его личной жизни и безупречная репутация. Похоже, если выяснится, что Филип Санже и Патрик Чейз — одно и то же лицо, ему грозит уголовное преследование.

Санже смотрел на меня, не отрываясь. Я почти физически чувствовал напряжение. Да, он мошенник и жулик, и нечего таких жалеть, и все равно я ему сочувствовал. Мне всегда грустно, когда успех, пусть даже неправедный, оборачивается крахом. Уж слишком это знакомо.

Я вздохнул.

— Заманчивое предложение, месье Санже, вы даже не представляете, насколько заманчивое. Но давайте я обрисую вам ситуацию. От меня тут почти ничего не зависит. Я уже пообещал своему начальству в Париже, что если не раздобуду историю Люсии Бернарди, то напишу другую, о ее прошлом. Они знают, что история существует. Поэтому…

Он быстро спросил:

— А им известно о моей роли в этой истории?

— Пока нет.

— Ну, тогда…

— Месье Санже, если я не напишу репортаж, они догадаются, в чем дело, и сразу же пришлют кого-нибудь другого. Они наймут частный самолет, будут землю носом рыть, чтобы получить историю. Даже если бы я хотел, я не мог бы прикрыть эту тему сам.

— Даже если…

— Не тратьте деньги понапрасну, месье Санже. Если вас это утешит, могу сказать, что история не обязательно попадет в печать. Начальство может решить, что публика утратила интерес к делу Арбиля, а в новом материале недостаточно фактов, чтобы этот интерес оживить. Что им в голову взбредет, я не знаю.

Санже ухватился за соломинку.

— А кто будет решать? Ваше начальство в Париже?

Я представил, как он предлагает Саю тридцать тысяч долларов, и понял, что не знаю, какая будет реакция.

— Нет, — ответил я. — Мое начальство в Нью-Йорке.

Санже задумался, его губы упрямо сжались.

— Они должны быть готовы, что их привлекут к суду за клевету, — пробормотал он.

— К этому они всегда готовы, особенно когда речь идет о европейском издании.

— Французский гражданин во Франции может устроить американскому журналу серьезные неприятности.

— Из-за утверждения, что Филип Санже и Патрик Чейз — одно лицо? Не смешите. Это данные Интерпола. Объяснение причин, заставивших вас прибегнуть к маскировке, действительно можно расценить как клевету. Однако в статье их можно и не приводить.

Санже помолчал, а потом отодвинул тарелку.

— Давайте вернемся, если вы не против. Адель будет нервничать. Я мог бы позвонить ей, но телефон прослушивается. — Он помолчал. — И у меня нет для нее хороших новостей. Она ожидает худшего.

Он снова посмотрел мне в глаза.

— Если бы речь шла только обо мне, я бы не беспокоился. Все дело в ней.

У меня не было оснований сомневаться в его словах.

На обратной дороге в Мужен мы молчали, как и бо́льшую часть нашей поездки. Однажды я заметил, что Санже смотрит на бардачок, где лежал фотоаппарат. Думаю, он раздумывал, стоит ли ему силой заставить меня уничтожить фотографии, и, очевидно, решил, что не стоит. Когда я остановился у подъезда к вилле «Суризетт», он вылез и, не сказав ни слова, пошел в дом.