В поисках скифских сокровищ - Брашинский Иосиф Беньяминович - Страница 12

При сравнении обоих сосудов — куль-обского и воронежского — с первого взгляда бросается в глаза их большое сходство: они близки по форме, очень много сходного и в изображениях на них. Несомненно, мастера обеих ваз были весьма хорошо осведомлены в деталях скифского вооружения, прекрасно знали, как выглядят скифы, во что и как они одеваются и т. д. Это знакомство они могли приобрести как в военных столкновениях со скифами, которые были нередки, так и в мирном общении с ними. Вместе с тем бросается в глаза и несомненное превосходство куль-обского сосуда над воронежским, по сравнению с которым первый — это подлинный шедевр. В фигурах, изображенных на нем, несравненно больше экспрессии, гораздо более тонко переданы индивидуальные черты, различные детали и т. д. Но воронежский сосуд дал и некоторые новые представления о скифах по сравнению с куль-обским: в частности, это касается их вооружения. Здесь мы впервые видим широкое применение боевых секир в военном деле, впервые видим нагайку и т. д. Обе вазы относятся к одному времени (IV в. до п. э.) и отображают жизнь скифов-современников.

Как и сцены па куль-обской вазе, изображения па воронежском сосуде до недавнего времени истолковывались большинством исследователей как сцены военного быта скифов. Посвятивший этому сосуду специальное исследование выдающийся русский ученый М. И. Ростовцев полагал, что на нем показан скифский лагерь перед боем. Признавая связь изображений на вазе со скифским культом, он усматривал ее только в выборе темы — военном быте, характерном для скифской аристократии. Все три группы скифов на воронежском сосуде он считал композиционно равноправными и ничем не связанными друг с другом.

Иначе подошел к толкованию смысла изображений Д. С. Раевский. Исходя из убеждения, что «скифские сцены» на культовых сосудах связаны со скифской мифологией, он попытался истолковать и воронежские сцены с этих позиций. Между всеми тремя сценами он усматривает тесную связь и считает, что выбор сюжета для каждой и их последовательность указывают на повествовательный характер изображений. О чем же повествуют сцены на воронежском сосуде? Д. С. Раевский доказывает, что, как и на куль-обской вазе, они являются иллюстрацией к «эллинской» версии скифской этногонической легенды: во всех трех сценах Геракл-Таргитай показан беседующим со своими тремя сыновьями непосредственно после испытания — натягивания тетивы на лук. Первого, не выдержавшего испытания, он изгоняет из страны — тот показан спиной к отцу, удаляющимся. Второго он уговаривает покинуть страну. Наконец, младшему сыну, молодость которого в изображении на вазе подчеркнута безбородостыю, победившему в соревновании с братьями, отец передает свой второй лук — атрибут власти. Но, как мы уже говорили при рассмотрении куль-обского сосуда, точка зрения Д. С. Раевского имеет слабые стороны, не позволяющие безоговорочно согласиться с ней.

Раскопщики, нашедшие воронежский сосуд, выразили «верноподданническое пожелание поднести найденную вазу, как весьма редкую вещь, его императорскому величеству государю императору Николаю II», пребывавшему в то время в Ялте. Вскоре оттуда пришла телеграмма оттаврического губернатора графа Апраксина, сообщавшего «о величайшем счастье: государь император всемилостивейше соизволил согласиться на принятие вазы при личном вашем участии». Нашедшие вазу выслушали это «радостное известие стоя, с глубоким вниманием». Таково газетное сообщение о воронежской находке и ее дальнейшей судьбе. Некоторое время ваза хранилась в Ливадийском дворце, а затем по достоинству заняла свое место в Эрмитаже среди других скифских сокровищ.

Воронежская ваза отвлекла нас, однако, от Куль-Обы и связанных с нею событий. Вернемся в 1830 г., в Керчь, к Куль-Обе и ее сокровищам.

Помимо электровой вазы, изображения скифов были па ряде других предметов из куль-обского погребения: на золотой бляшке изображены два скифа, пьющие обнявшись из одного ритона — сосуда в форме рога для питья вина. Это — сцена обряда побратимства, описанного древними писателями в рассказах об обычаях скифов. Греческий писатель Лукиан (II в. н. э.) повествует устами скифа Токсарида об этом обычае: «… когда кто-нибудь избран в друзья, происходит заключение союза и величайшая клятва: жить друг с другом и умереть, если понадобится, друг за друга. При этом мы поступаем так: надрезав себе пальцы, собираем кровь в чашу и, обнажив острия мечей, оба, держась друг за друга, пьем из нее; после этого нет ничего, что могло бы пас разъединить».

Золотые бляшки с изображениями скифов. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Другие золотые бляшки изображают скифов с горитами на поясе и чашами в руке, двух скифов, стреляющих из луков, всадника с занесенпым копьем. Таким образом, куль-обские находки впервые подтвердили реальность сообщений древних писателей о скифах и их обычаях.

Золотые бляшки с изображениями скифов. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

За саркофагом царя в склепе лежал скелет раба конюха. За его головой в специальном углублении лежали кости лошади, греческие бронзовые поножи и шлем. Возле стен стояли два серебряных позолоченных таза и большое серебряное блюдо, а в них — целый набор серебряных сосудов (на одном из них — чеканные позолоченные изображения львов, терзающих оленей, на другом — дикие гуси, ловящие и поедающие рыб) и, кроме того, два ритона и килик — чаша для питья вина. По обеим сторонам дверей стояли большие медные котлы, а вдоль стены — четыре глиняные амфоры для вина. На полу склона было найдено несколько сотен бронзовых наконечников, стрел и железные наконечники копий.

Серебряные с позолотой кубки с изображениями по окружности. Куль-Оба.

Легко представить, какое впечатление произвели сокровища Куль-Обы на людей, присутствовавших при их открытии. Это была первая находка подобного рода. Никогда ранее глаз археолога не видел таких несметных богатств, извлеченных из глубины веков. Современники были ошеломлены. Вот краткая заметка, напечатанная 8 октября 1830 г. в «Одесском вестнике»: «Спешим известить читателей наших об археологическом открытии, весьма важном даже в такой стране, которая издавна славится сокровищами древности, скрытыми в ее недрах. Солдаты, заготовлявшие для матросских землянок камень в 6 верстах от Керчи, 22 минувшего сентября отрыли, по выборке камня с вершины горы, древнее, из огромных камней складенное здание. Когда проникли во внутренность оного, заметили, что это была древняя гробница. В ней найдено множество различных бронзовых, серебряных и золотых сосудов и вещей, коих некоторая часть самой изящной работы и цены по археологическому достоинству и качеству металла… Никогда еще в сем краю не было сделано подобного открытия в отношении к древностям. Золота разных достоинств содержится в них до 8 фунтов».

Три дня усердно трудились археологи: расчищали склеп и находившиеся в нем вещи, извлекая их оттуда со всяческими предосторожностями. Работа велась в опасных условиях — в любой момент свод и стены склепа могли обрушиться. Дюбрюкс, сообщая об этом, пишет: «. .. я чуть не сделался жертвою моей страсти к древностям и точности в исполнении поручения г. Стемпковского, приказавшего исследовать склеп и снять с него план». Очень мешали работе сотни любопытных, постоянно толпившиеся вокруг гробницы, нахлынув из Керчи и окрестных деревень, как только весть об открытии сокровищ разнеслась по округе. «Этих любопытных, — продолжает Дюбрюкс, — собралось тут несколько сот человек. .., они были свидетелями, как . .. огромный камень, отделившийся от свода . .. упал на то место, где я находился с двумя работниками несколько минут перед тем и которое было мною оставлено по случаю жаркого спора с офицером, заградившим свет, чтобы самомулучше видеть, и таким образом спасшим нам жизнь». Но несмотря на все эти затруднения, к концу дня 24 сентября работа была в основном закончена. Лишь небольшая часть склепа оставалась нерасчищенной и неисследованной из-за обвалившихся камней. Дюбрюкс, по его словам, был уверен, что ночью никто не посмеет войти в гробницу, так как любопытные зрители видели, как обрушилась южная стена склепа, чуть не задавившая работавших в нем, видели, «с каким страхом работники оставили меня (Дюбрюкса, — И. Б.) одного в склепе, бросились к дверям, толкая друг друга, чтобы скорее выйти». Тем не менее в целях предосторожности вход в склеп был завален большими камнями и поставлен караул — полицейский чиновник с двумя служителями. Те не хотели оставаться, ссылаясь на холодную ночь, на отсутствие пищи и другие неудобства, и, как только с кургана ушли археологи, покинули свой пост и караул. Судя по отчету Дюбрюкса, караул оставил вверенный ему пост самовольно, но вместе с тем в нем не отрицается и то, что Дюбрюкс лично присутствовал при рапорте Стемпковскому о снятии караула и не возражал против этого. Столь сильным, очевидно, было его убеждение, что никто не решится ночью проникпуть в гробницу. Однако он, как и власти, согласившиеся со снятием караула, ошибся, и эта ошибка обошлась науке очень дорого.