Тайные наслаждения - Хейер Джорджетт - Страница 41

– Вполне откровенен? – недоуменным эхом откликнулся Джон.

– Да, я дал ему понять, что не нашел ничего, кроме счетов, расписок и некоторой любительской корреспонденции, которую предполагаю сжечь, – невозмутимо ответил Карлайон.

Джон расхохотался.

– Нет, ты все-таки неподражаем! – заявил он. – Однако ты не рассказал ему о последнем приключении Никки?

– Напротив, я сообщил ему, что миссис Шевиот ужасно опечалена тем, что в дом сумел пробраться вор.

– И что же он на это ответил?

– Он выразил надежду, что ничего ценного украдено не было.

– Вот как? А потом?

– А я ответил, что, насколько мы смогли убедиться, не было украдено вообще ничего, – сказал Карлайон.

– Хотел бы я знать, что он намерен делать дальше! – отозвался Джон.

– Он сообщил мне, что утром должен вернуться в Лондон, но вновь приедет в Сассекс на похороны. По такому случаю, – добавил Карлайон и аккуратно взял понюшку табаку, – Бедлингтон остановится на ночлег в Хайнунз.

– Боже милостивый, Нед, я начинаю думать, что ты можешь быть прав!

– Да, я тебя вполне понимаю, – согласился Карлайон. – Зато сам уже подозреваю, что крупно ошибался!

Сойдя вниз к ужину, лорд Бедлингтон, казалось, избавился от своей детской капризности и дурного расположения духа. Время от времени он, правда, тяжело вздыхал, а дважды даже вытер глаза, но хозяева с удовлетворением отметили, что горечь утраты не лишила его аппетита. Бедлингтон обстоятельно распробовал каждое блюдо, индейки же из Дэвенпорта, фаршированные, обваренные в кипятке и тушеные в масле, привели его в такое восхищение, что он просил передать свои комплименты кухарке и поздравил Карлайона с тем, что тому удалось приобрести подобное сокровище. К тому времени как после гессенского супа и рагу, коими началось пиршество, он отведал запеченного карпа, разделанного по-португальски, бифштекс в белом соусе с устрицами, домашнюю утку и десерт с заварным кремом со взбитыми белками, за которыми в качестве заключительного блюда последовал фруктовый пирог, милорд уже настолько примирился с безвременной кончиной племянника, что поделился с хозяевами тремя последними сплетнями, ходившими по городу. Наслаждаясь букетом портвейна, Бедлингтон доверительно сообщил Карлайону, что не согласен со своим старым другом Бруммелем[34], утверждавшим, будто это вино годится только для черни. И он подкрепил слова действием, выпив подряд несколько стаканчиков, но если Джон и питал надежды на то, что под влиянием вина язык старого джентльмена развяжется, то вскоре они испарились. Милорд Бедлингтон не зря столько лет составлял компанию регенту и обзавелся крепкой головой и желудком устрицы, способным переварить что угодно. Да, он, безусловно, расслабился и принялся рассказывать пикантные анекдоты, но даже злейший враг не смог бы обвинить его в том, что он пребывает подшофе.

Когда же этого джентльмена наконец удалось разлучить с графинчиками, Карлайон увел его в библиотеку, решительно исключив из компании Джона и заявив, будто, как ему известно, брату нужно написать несколько писем. Джон недовольно скривился, но лишь отпустил вежливый поклон в ответ и отправился томиться ожиданием в одну из гостиных.

Его светлость изволил вслух выразить удовлетворение от жаркого огня в камине, удобного мягкого кресла, в котором он восседал, и превосходных качеств бренди, что он катал на языке. Затем он вдруг вспомнил о племяннике и печальных обстоятельствах, приведших его в Сассекс. Его светлость превзошел сам себя, благородно признав, что Карлайон всегда действовал с самыми лучшими намерениями, и даже согласился, что собственная привязанность к единственному сыну его дорогого брата могла внушить ему чрезмерную снисходительность к недостаткам Евстасия, которые он, впрочем, видел ничуть не хуже всех остальных. Вину за них он возложил, по большей части, на дурную компанию, что водил Евстасий, и, понизив голос до конфиденциального шепота, поинтересовался у Карлайона, нет ли у него оснований опасаться, будто Евстасий мог попасть в куда более неприятную историю, чем они предполагали.

– Иногда я спрашивал себя, откуда у него берутся средства на столь расточительный образ жизни, который он вел, – ровным голосом отозвался Карлайон.

– Да! – нетерпеливо подхватил Бедлингтон. – Да, разумеется, и я тоже задавался этим вопросом! Я очень надеюсь, что мы не обнаружим ничего серьезного! Я не льщу себе, полагая, что бедный мальчик сделал меня поверенным своих тайн, как бы мне этого ни хотелось.

– Во всяком случае, мне он не доверял.

– Да, это точно! Я не хочу омрачать уютную атмосферу нынешнего вечера, упрекая вас, посему не стану и далее распространяться на эту тему. Тем не менее меня не покидает ощущение, что если бы вы относились к нему с бо́льшим сочувствием…

– Мой дорогой сэр, вы, в чем я совершенно уверен, обращались с ним с самым искренним сочувствием, но от этого отнюдь не завоевали его доверие.

– Верно. Совершенно верно! Иногда я спрашивал себя, уж не слишком ли балую его и не предоставляю ли ему чересчур большую свободу. Понимаете, после смерти его бедного отца мой дом стал для племянника родным – точнее, с тех самых пор, как он достаточно повзрослел для того, чтобы оценить наличие дома в городе, где он мог всегда рассчитывать на теплый прием. Откровенно говоря, я обращался с ним как с собственным сыном, но взаимной симпатии так и не добился. Я очень надеюсь, что не стал невольным орудием, которое и ввело его в искушение!

На лице Карлайона отобразилось легкое удивление.

– Что вы имеете в виду, сэр? – спросил он.

– Да ничего особенного, право! Просто в таких учреждениях, как мое… ну, вы меня понимаете… мое положение личного адъютанта регента… этим все сказано! Я незнаком с доброй половиной людей, которые бывают в моем доме, так что откуда мне было знать, с кем Евстасий мог встречаться? На молодых людей не всегда можно положиться в том, что они сумеют держать себя в рамках приличий, и, увы, в нем присутствовала слабость – следует признать это со всей определенностью! – которая и могла увлечь его в дурную компанию.

Бедлингтон еще некоторое время разглагольствовал в том же духе, но, поскольку Карлайон выказал в ответ лишь вежливое равнодушие, то в конце концов оставил эту тему, погрузившись в меланхолическое молчание. Впрочем, вскоре он вышел из задумчивости, осведомившись насчет приготовлений к похоронам, и пожелал, чтобы Карлайон отложил их, дабы он смог принять участие в траурной церемонии, а затем едва ли не со слезами на глазах принялся умолять его не пренебрегать ни малейшими пышными почестями. Узнав о том, что кортеж выступит в последний путь из церкви, где в данный момент находилось тело Евстасия, а не из поместья Хайнунз, Бедлингтон был явно шокирован и заявил, что полагает это неприличным. Он выразил желание ознакомиться с тем, как выглядят пригласительные билеты, которые Карлайон, в чем он не сомневается, уже разослал, и сколько экипажей зарезервировано, не говоря уже о наемных участниках похоронной процессии вкупе с плюмажами. Унялся он лишь после того, как Карлайон напомнил ему, что, поскольку Евстасий в глазах соседей заработал отвратительную репутацию, да еще и встретил свой конец в пьяной ссоре, что лишь еще сильнее уронило его в их глазах, то, чем скромнее будет его погребальный обряд, тем лучше для всех заинтересованных сторон.

– Я непременно приеду на похороны! – провозгласил Бедлингтон. – Я намерен остановиться на ночь у этого бедного создания в Хайнунз. Смею полагать, она обрадуется совету пожилого опытного человека; не знаю, правда, что с ней станется, поскольку вряд ли можно ожидать, будто Евстасий оставил ее в финансовом благополучии. Этот безумный старый особняк разваливается буквально на глазах, насколько я мог заметить! Понадобится целое состояние, чтобы привести его в порядок, а она осталась совсем одна, обремененная расходами на его содержание, не имея никого, кто мог бы поддержать или наставить ее!