Роковой поцелуй - Хейер Джорджетт - Страница 18

Миссис Драммонд-Баррел небрежно повела плечиками.

– Farouche[47], – холодно обронила она. – Презираю провинциалов.

К несчастью для мисс Тавернер, эта миссис в своем мнении оказалась не одинока. Мистер Джон Миллз, по прозвищу Мозаичный денди, любопытствуя, снизошел до того, что однажды утром нанес визит на Брук-стрит, после чего разнес по городу весть – новоявленная красавица заслуживает того, чтобы ее именовали «молочницей». Манеры его вызвали явное неудовольствие мисс Тавернер. Он вел себя крайне претенциозно, разговаривал с невыносимым апломбом, причем в каждом его слове и жесте сквозило высокомерное снисхождение, поэтому ее так и подмывало дать ему резкий отпор или надрать уши.

Миссис Скаттергуд признала, что вел он себя недостойно, но при этом встревожилась:

– Я недолюбливаю этого хлыща – да, по-моему, его никто не любит. Знаю, Бруммель его просто ненавидит, но нельзя отрицать, любовь моя, что язычок у него подвешен недурно и он способен доставить неприятности. Надеюсь, он не станет пытаться уничтожить вас.

Однако прозвище оказалось метким и прилипло к мисс Тавернер. Мистер Миллз объявил, что ни один джентльмен, обладающий хорошим вкусом, не будет восхищаться столь явной деревенской смазливостью. Многие из тех, кто сомневался, как им отнестись к Джудит – принять или осудить (поскольку ее чрезмерная прямота и решительность стали для них откровением, которое можно терпеть только у знатных особ), моментально решили – она дерзка и самонадеянна. В ее адрес зазвучали насмешки и оскорбления, толпа ее будущих почитателей начала стремительно редеть, и несколько светских дам высокомерно повернулись к ней спиной.

Обидное прозвище достигло ушей Джудит, отчего она пришла в ярость. Не следовало ни в коем случае допустить, чтобы какой-то денди позволил себе безнаказанно склонить общественное мнение в нужную ему сторону. Когда же она осознала всю глубину нанесенного ей вреда, то не ужаснулась и не ударилась в слезы, а, напротив, воспылала решимостью дать обидчику бой. Она не станет изменять своим привычкам только ради того, чтобы угодить вкусам какого-то денди; она заставит общество, включая пресловутого Бруммеля, принять ее такой, какая она есть.

Именно в этом взрывоопасном настроении Джудит отбыла вместе с братом и миссис Скаттергуд на свой первый вечер в «Олмаксе». Леди Джерси, даже вопреки явному неодобрению миссис Драммонд-Баррел не изменившая своего первоначального мнения, прислала им приглашения: перед мисс Тавернер отворилась самая главная дверь в общество. И теперь только она сама, возбужденно и озабоченно наставляла ее миссис Скаттергуд, должна сделать остальное. Потому что дверь могла и закрыться.

Про себя она, впрочем, думала, что девочка произведет фурор. Джудит, в бальном платье из белого крепа с бархатными лентами, расшитыми золотыми блестками, и волосами, уложенными в бесчисленные светлые локоны, перехваченные лентой с бантом над левой бровью, являла собой небесное видение, способное пленить даже самого предвзятого критика. Ах, если бы она при этом еще и чуточку умерила свой нрав!

Вечер начался неудачно. Заботы о туалете Джудит и своем собственном настолько захватили миссис Скаттергуд, что та совсем забыла уделить хоть капельку внимания внешнему виду Перегрина. И только когда экипаж, везущий всех троих, уже покрыл половину расстояния до Кинг-стрит, она вдруг заметила – он надел длинные панталоны со штрипками, застегнутые под подошвой башмаков.

Она тут же испустила приглушенный возглас.

– Перри! Боже милосердный, что за провокационный вид? Перегрин, как ты посмел надеть это? О, немедленно остановите экипаж! Никому – ни единой живой душе, слышите, даже самому принцу-регенту – не дозволяется появляться в «Олмаксе» в панталонах! Только бриджи до колен, глупый, несносный мальчишка! Ты все испортишь. Сейчас же потяни за сигнальный шнур! Мы должны высадить тебя.

Перегрин напрасно пытался возражать; он просто не представлял, сколь незыблемы правила «Олмакса», – ему следует отправиться домой и переодеться. Но даже этого будет мало; если он появится у «Олмакса» хотя бы в одну минуту двенадцатого, внутрь его просто не пустят.

Джудит звонко рассмеялась, однако ее сокрушенная дуэнья, буквально вытолкавшая Перегрина на улицу, заявила ей, что в этом нет ничего смешного.

Но, когда обе женщины наконец прибыли в «Олмакс», Джудит показалось, что клуб отнюдь не стоил подобной суеты и хлопот. В нем не было ровным счетом ничего примечательного. Да, комнаты выглядели просторными, однако отнюдь не поражали воображение своим великолепием; легкие закуски, в качестве которых гостям предлагались чай, оршад и лимонад, кексы и хлеб с маслом, мисс Тавернер сочла скудными. Здесь, в клубе, главным развлечением были танцы, а не карты; высокие ставки запрещались, так что в игорном зале собирались лишь престарелые вдовы да несколько скромных джентльменов из тех, кто готов был играть в вист по шесть пенсов за очко.

Из патронесс присутствовали леди Сефтон, принцесса Эстергази и графиня Ливен. Супруга австрийского посланника оказалась дородной особой, наделенной чрезмерной жизнерадостностью; графиня де Ливен, которую считали самой осведомленной и безукоризненно одетой дамой во всем Лондоне, выглядела умной и почти столь же высокомерной, как и миссис Драммонд-Баррел. Ни она, ни принцесса не были знакомы с миссис Скаттергуд и, окинув мисс Тавернер презрительным взглядом высокородной особы, графиня более не проявила к ней ни малейшего интереса. Принцесса, правда, снизошла до того, что осведомилась у своего спутника, сэра Генри Милдмэя, кто эта Златовласка и, услышав, как ее зовут, засмеялась, а потом отчетливо произнесла:

– А, Молочница мистера Миллза!

Так что приветствовать вновь прибывших довелось леди Сефтон. Она сделала это, как только заметила их. Мисс Тавернер были представлены несколько человек, и вскоре она обнаружила, что танцует с лордом Молино, сыном ее светлости.

Замечания принцессы Эстергази Джудит не слышала, зато заметила выразительный взгляд, которым оно сопровождалось. От гнева у нее даже перехватило дыхание, а глаза засверкали ярче обычного. Она выглядела великолепно, но при этом настолько сурово и непреклонно, что повергла лорда Молино в панику. И вид мистера Джона Миллза, беседующего с какой-то дамой у одного из окон, отнюдь не улучшил настроения мисс Тавернер. Лорд Молино испытал большое облегчение, когда танец наконец закончился и, подведя ее к стулу у стены, исчез под предлогом того, что отправляется за бокалом лимонада для нее.

Часы показывали без десяти одиннадцать и, хотя гости продолжали прибывать, Перегрина по-прежнему не было видно. Джудит поняла – он с радостью воспользовался первым же мало-мальски подходящим поводом не приходить вовсе, поскольку недолюбливал танцы, но еще никогда в жизни она не чувствовал себя столь одинокой, поэтому надеялась, что с минуты на минуту брат все-таки появится.

Миссис Скаттергуд, встретив нескольких своих подруг, затеяла с ними оживленный разговор, однако, вдруг прервав его, поспешно метнулась к своей подопечной.

– Мистер Бруммель! – прошептала она на ухо Джудит. – Умоляю вас, дорогая, держите себя в руках, а если он заговорит с вами, заклинаю не забывать, что это может означать!

Одного только упоминания имени этого денди оказалось достаточно для того, чтобы раздуть искры гнева мисс Тавернер в жаркое пламя. Она выглядела кем угодно, только не смиренной особой, а после того как обратила свой взор на дверь и заприметила вошедшего джентльмена, по ее лицу скользнуло выражение брезгливого презрения.

Но тут на миссис Скаттергуд набросилась какая-то дама в фиолетовом тюрбане с плюмажем и увлекла ее в сторону с видом настолько снисходительным, что Джудит не удивилась бы, узнав: это и есть сама королева Шарлотта. Девушка повернулась рассмотреть мистера Джорджа Брайана Бруммеля.

Она едва удержалась, чтобы не рассмеяться, ибо более нелепую и заслуживающую насмешек фигуру придумать было трудно. На мгновение он застыл в дверях, настоящая кукла-марионетка, разряженная в пух и прах настолько, что напрочь затмил собой двух джентльменов, вошедших следом. Выглядел он сногсшибательно. Начиная с его сюртука зеленого атласа и заканчивая нелепыми туфлями на преогромном каблуке, он оказался именно таким, каким она его себе и представляла. Но, очевидно, апломба и самомнения ему было не занимать. Обозрев комнату в лорнет, отставленный от глаза, по меньшей мере, на целый фут, он засеменил к принцессе Эстергази и принялся расшаркиваться перед ней.