Масть - Каплан Виталий Маркович - Страница 18

А ставки меж тем росли, и ощутимо. Секунд-майор распалился, азарт завладел его умом безраздельно, и сейчас думал он даже не о прибылях и убылях, а только о самой игре. Очень ему хотелось поймать за хвост фортуну…

Уже не на гривенники шёл счёт и даже не на рубли – на золотые червонцы. И конечно, наша с Терентием Львовичем игра не осталась без внимания окружающих. В благородной зале не одни же мы были… Вот подсел к нам заинтересовавшийся письмоводитель из полицейской части на Никольской, вот уже крутится рядом обедневший помещик Носиков… зол он на секунд-майора, что на Масленице продул ему сорок рублей… и это замечательно! Свидетель, недоброжелательно настроенный к господину Скудельникову, очень полезен. Впоследствии будет убеждать общество, что игра происходила честно, честнее некуда.

Пока что шла она с переменным успехом. Сперва Терентий Львович продул мне аж двести рублей, потом с лихвой их отыграл и сейчас ставил в заклад своих лошадей. Но сие поползновение я пресёк.

«Никакого движимого и недвижимого имущества в заклад! – предостерегал меня дядюшка. – Такой заклад потом легче будет оспорить в суде, легче будет доказать, что сие было ставкой в игре. Только деньги! Только именные векселя! К тому же стоимость своего имущества Терентий будет оценивать на глазок, и непременно в сторону увеличения. Знаю я таких Терентиев! А стало быть, тем безвыходнее потом окажется его долг».

Затем, чтобы подбавить перцу в игру, я продул ни много ни мало домовладение питерской тётушки. Думал отыграться, поставил её дворню – да спустил и её. Как истинный дворянин я немедленно выписал господину Скудельникову вексель. После чего мне вдруг повезло, и вексель был торжественно разорван в клочки. Повезло мне и дальше – когда секунд-майор поставил на кон аж целое имение Белый Ключ. Впрочем, вскоре Белый Ключ вернулся к владельцу… увы, ненадолго. Фортуна, доселе вертевшаяся перед ним, как уличная девка, то передом, то задом, в итоге повела себя как та же девка, не получившая обещанной платы.

Терентий Львович спустил всё. Абсолютно всё. Проигрыш был колоссален… проигрыш подобен был секире палача, отделяющей голову преступника от шеи. А ведь не раз предупреждал его Павел Иванович: может, хватит? Может, на сём и остановимся? И письмоводитель с господином Носиковым были тому свидетелями, и коллежский асессор Матвей Антонович Самарцев (папенька той самой девицы Катеньки, с которой я отплясывал на балу у графини), и великовозрастный учащийся старшего класса Половников (которого за пребывание в трактире вообще-то следовало высечь… надеюсь, строгий смотритель училища господин Полуэктов примет соответствующие меры).

Но как ни увещевал Терентия Львовича новый его знакомец Павел Иванович, а желание отыграться оказалось сильнее. Когда трефовый мой король покрыл жалкого его валета, несколько мгновений моргал он глазами, не в силах поверить случившемуся.

– Что ж, игра есть игра, – вздохнул Павел Иванович. – Надеюсь, Терентий, ты поступишь как истинный дворянин?

И доведённый до исступления истинный дворянин выписал мне соответствующий вексель. Разумеется, в сей бумаге ни слова не было о карточной игре, а говорилось лишь о том, что господин Скудельников обязуется выплатить господину Уточкину восемь тысяч триста сорок рублей ассигнациями, некогда взятые им в долг. Для верности я попросил поставить свои подписи свидетелей – что те с огромным удовольствием и сделали, за исключением юного Половникова, сообразившего, что лучше ему в истории этой не мелькать.

– Пора мне, – поднялся из-за стола Павел Иванович. – Ехать надо, чтобы засветло на постоялом дворе в Медном остановиться. Ты не кручинься, Терентий, на обратном пути загляну, раскинем вновь картишки, может, и отыграешься. Сам видишь, фортуна то целует, то кусает… а то и вновь целует.

И, расплатившись с половым, московский гость направился к выходу. Разумеется, путешествовал он не в собственном возке – мы бы с дядюшкой замучились напускать морок на стольких людей, заставлять их увидеть несуществующих лошадей, кучера и лакея. Нет, куда разумнее, если господин Уточкин проделает путь из Москвы в Петербург на перекладных. Потому у трактира ждал уже его нанятый тарантас, щедро оплаченный извозчик тронул с ходу, и только стук колёс напомнил выбравшемуся на крыльцо секунд-майору о случившемся.

Для верности я и впрямь доехал до Медного, отпустил извозчика возле постоялого двора, а потом, улучив удобный момент, скользнул в Сумрак, не спеша дошёл до заранее присмотренного пустыря, где дядюшка открыл мне ведущие прямиком в Контору Врата. Путь занял больше часа и особого удовольствия не доставил. Видать, воображение моё разыгралось, и представилось мне, будто иду я в колонне каторжников, коих гонят на вечную работу в Сибирь. На ногах моих тяжкие кандалы, правая рука, как и у прочих разбойников, прикована к длинному стальному пруту, и в лицо лупит сырой осенний ветер. Хотя, может, и весенний… поди отличи, когда снизу грязь, а сверху муть…

– Что ж, полдела сделано, – ухмыльнулся дядюшка, выслушав мой доклад. – Теперь обождём пару недель, чтобы совсем уж никаких подозрений не вызвать. Заодно понаблюдаем за Скудельниковыми. Не наделали бы глупостей…

Сдала Прасковья Михайловна, сдала! Ещё недавно, когда мы с дядей Яником ходили смотреть Алёшку, та пребывала в полном соку, пятьдесят четыре года никак в ней не угадывались, испускала она флюиды власти и уверенности. Теперь же это была самая настоящая старуха – прорезались морщины, поблёкли глаза, щёки уже не заливало былым румянцем.

Ну, ещё бы! Редко кто с лёгкостью перенесёт подобные укусы фортуны. Сперва – дотла проигравшийся муж, затем семейная сцена, во время коей Терентия Львовича разбил удар, и поныне он лежит в спальне бревно бревном, мычит и ходит под себя. И наконец – строгий господин Мураведов, стряпчий графа Аркадия Савельевича Розмыслова. Лет ему, стряпчему, немногим за тридцать, но голова почти вся лысая, на тонком носу – очки в английской оправе, бледные губы, пожалуй, и не знают, что такое улыбка… а глаза под очками как две льдинки: бесцветные и скучные.

Личину мы с дядюшкой обсуждали долго. Поскольку пользоваться лишней магией было бы опрометчиво, приходилось действовать сугубо человеческими средствами. Уж коли нельзя применять даже простейшее заклятье Подчинения, приходится уповать на лицедейство. Приехавший из столицы стряпчий должен быть холоден, неумолим, олицетворять собою бездушный закон и не оставлять секунд-майорше ни малейших лазеек. А значит, образ нужен совершенный. Образ – и умение в нём играть.

– По уму следовало бы мне самому сходить, – заметил дядюшка, – тут ведь посложнее дело, чем Терентия вчистую разуть. Прасковья и поупрямее, и бабье чутьё у неё дополняет нехватку ума. Но не пойду. Не мальчик уже, справляйся сам. А я буду на Тихой Связи, если что, подскажу.

И вот сейчас мы с Прасковьей Михайловной сидели в гостиной, стыл в моём стакане свежезаваренный чай, сиротливо стояли нетронутые хрустальные вазочки с вареньями – вишня, земляника, малина, клюква. Белели на столе привезённые господином Мураведовым бумаги.

– Извольте убедиться, госпожа Скудельникова, – тон у стряпчего был малость скучающий, – вот заёмное письмо на имя дворянина Павла Ивановича Уточкина, написанное вашим супругом две недели назад в публичном месте и заверенное подписями свидетелей. Вот долговое обязательство господина Уточкина моему патрону, графу Аркадию Савельевичу, согласно которому господин Уточкин в счёт уплаты своего долга передаёт графу право на взыскание денежных обязательств Терентия Львовича. Документ сей, как видите, тоже заверен подписями достойных уважения свидетелей. Посему граф Розмыслов имеет полное законное право взыскать с вашего супруга восемь тысяч триста сорок рублей ассигнациями. Вот моё свидетельство от графа, в коем подтверждено, что являюсь я стряпчим у него на службе и что поручено мне должную сумму с Терентия Львовича взыскать. Имеете ли, госпожа Скудельникова, сомнения по части бумаг? Желаете ли оспорить их подлинность? По закону вы такое право имеете, но не советую. Суд с лёгкостью установит истинность всех представленных документов, а судебные издержки лягут на вас. Немалые издержки, замечу…