Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич - Страница 35

Людмила была потрясена до глубины души. Чудовищным обманом, неслыханным цинизмом и той наглой уверенностью, с которой представитель Госбезопасности излагал свой мерзкий план.

— Он же любит и вас, и сына, — напирал Сафонов. — Знаю, что любит! А раз так — пусть ради вас совершает поступки.

На ее глазах выступили слезы. Она нервно мотнула головой, не желая соглашаться ни с одним его доводом. Ни с одним словом.

Кагэбэшник оглянулся по сторонам. На палубе матросы занимались такелажем, судовое начальство было далеко — в их сторону никто не смотрел.

— Ладно, объясню попроще, — схватил он Людмилу за локоть и грубо поволок в темный закуток между надстройками.

Там поставил ее спиной к металлической переборке и отвесил несколько звонких пощечин. Фотоаппарат вылетел из ее рук и покатился по палубе.

— Зайка моя, ты думаешь, я с тобой в игры играю?! — вцепившись в воротник куртки, резко встряхнул он ее. — Ты не представляешь, какие люди заинтересованы в том, чтобы расследование закончилось именно так, как я тебе только что расписал! Вариантов у тебя немного. Или он признает вину, или оба пойдете ко дну! Навсегда! Ясно?

Она потерянно кивнула.

На лице Сафонова снова появилась дежурная обаятельная улыбка. Он отпустил женщину.

— Вот и хорошо. Давно бы так, — сказал он. И, удаляясь в сторону кормы, бросил через плечо: — Но вы уж постарайтесь, Людочка. Иначе вам придется плохо. Очень плохо…

Отдышавшись, она вытерла с губы кровь. Подняла фотоаппарат и медленно пошла в свою каюту…

До устроенного матросами бунта Петров успел изрядно посидеть под замком. В результате каюта осточертела настолько, что, получив свободу, он приходил в нее только с одной целью — упасть на кровать и забыться сном. Вот и этой ночью после всех передряг он вышел на палубу подышать, полюбоваться звездным небом и далекими всполохами полярного сияния. Сегодня оно блистало во всей красе — облачность растаяла еще в дневных сумерках.

Прогуливаясь по палубе, Андрей неожиданно заметил у леерного ограждения в районе кормы фигуру человека. Сначала тот просто стоял, держась за поручни, потом для чего-то перелез их и… как будто собирался спрыгнуть вниз — в узкую полынью между льдинами и бортом.

Обеспокоившись, Петров ускорил шаг и вскоре узнал старшего помощника Еремеева. Надменного, пронырливого и неприятного типа, с которым пришлось походить на судне несколько лет.

Перебравшись через ограждение, тот держался за него двумя руками и смотрел вниз. Но разжимать пальцы и прыгать он не торопился — то ли еще не решил кончать жизнь самоубийством, то ли наслаждался последними мгновениями пребывания на этом свете.

— Уверен? — негромко произнес Андрей, когда дистанция между ним и кандидатом в покойники сократилась до десятка шагов.

Еремеев резко оглянулся, узнал бывшего капитана. И со вздохом сказал:

— А чего тянуть?

Петров пожал плечами:

— Разве не интересно, что будет дальше?

— Для нас с тобой — точно ничего хорошего. Или тут ко дну пойдем, или дома посадят, — философски заметил старпом, любуясь размытой верхней границей полярного сияния. После небольшой паузы вдруг взорвался: — Как же задолбала эта красота! А все твое чистоплюйство. С самого начала было понятно, что не вытащим мы того полярника, что он обречен. Надо было сразу уходить на всех парах — я же говорил!

— Все равно далеко бы не ушли, — спокойно возразил Петров. — Лед уже был толще максимально допустимого.

— Ну хотя бы попробовали пробиться! А так… чего ты добился в итоге? Была нормальная команда… А теперь и капитан — говно, и старпом — говно…

— Хорошо бы, если так.

Еремеев усмехнулся:

— Ты считаешь?

— Конечно, — сказал Андрей и повернулся. Удаляясь, бросил: — Оно же не тонет…

Проводив капитана взглядом, старший помощник перелез обратно на палубу и, выругавшись, побрел в каюту…

Красавчику Еремееву недавно стукнуло 36.

Средний рост, стандартные параметры фигуры, приятное смуглое лицо и смоляные черные волосы намекали на то, что в общении с противоположным полом он должен иметь несомненный успех.

Так оно и было — женщин холостой старпом менял по три штуки за год. А если бы «Громов» стоял пришвартованным к причалу постоянно, то эту цифру следовало бы умножить еще на три. А то и на четыре.

Официальных жен у него тоже было ровно три. И жил он с каждой не дольше года. Видать, бедные женщины быстро распознавали его никудышный характер и сбегали.

Всем был хорош Еремеев как специалист: грамотен, не ленив, инициативен. Да вот беда — слишком уж хотел стать капитаном. Так хотел, что, не стесняясь, заводил речь о своей мечте с кем угодно, включая высокое начальство. Некоторые это обостренное желание понимали и одобряли, некоторые равнодушно посмеивались. А большинство предпочитало держаться от ярого карьериста подальше — такой ради продвижения и родную мать не пожалеет.

Кто-то идет работать на судно, будучи уже солидным человеком, не сумев реализовать себя на берегу. Кто-то ползет до командного состава по ступеням с самого низа. У Еремеева все было расписано на годы вперед. Сразу после школы — поступление в мореходку, затем «вышка» в Одессе, несколько месяцев плавания кадетом, то бишь практикантом, диплом и в 20 лет — старт карьеры.

После училища всех его однокашников разбросало по прибрежным городам Советского Союза: в Баку, в Находку, в Южно-Сахалинск, в Одессу… Еремеева отправили в Ленинград и назначили третьим штурманом на относительно новый лесовоз.

Не давая себе времени на раскачку, он сразу рьяно взялся за дело и уже через два года стал вторым помощником. Каково же было его удивление, когда вскоре в команду один за другим попали два его бывших сокурсника. Обоих разжаловали из штурманов за разные непотребства, и на лесовоз они прибыли в ранге простых матросов.

Когда-то они ходили в одном строю, спали в кубрике на соседних койках и ели в столовой баланду из общего котла. А теперь один подавал ему на столик комсостава тарелочку с приличной пищей, а второй уступал дорогу на трапе. Вот такой произошел удивительный факт, еще более подогревший душу будущего капитана.

Впервые на борту «Михаила Громова» Еремеев появился пять с половиной лет назад уже в должности старшего помощника. Располагаясь в каюте повышенной комфортности, он про себя решил: «Потружусь пару годков в этой должности и переберусь в каюту капитана. Чего бы мне это ни стоило…»

Все шло согласно его глобальным планам: старый капитан дорабатывал до пенсии и задерживаться на должности не собирался; сам Еремеев зарабатывал висты безукоризненной исполнительностью, получал грамоты и благодарности от начальства. Многие члены команды ледокола его побаивались, а престарелый капитан, понемногу устраняясь от работы, доверял все больше и больше…

И вдруг в один из ненастных дней все надежды рухнули. Это случилось, когда на борт в сопровождении заместителя начальника пароходства взошел молодой Петров.

— Знакомьтесь, товарищ старпом, — сказало начальство, — это ваш новый капитан — Андрей Николаевич Петров, бывший старший помощник с «Капитана Воронина».

— А где старый капитан? — пролепетал Еремеев, подавая ватную ладонь.

— А старый тю-тю — на пенсии. Сегодня во дворце культуры торжественные проводы. Так что прошу быть при параде и не опаздывать — вам толкать речь от экипажа и дарить ценный подарок…

С того злосчастного момента Еремеев тихо возненавидел перешедшего дорогу Андрея…

Утром следующего дня Севченко объявил по трансляции общий сбор команды на льду рядом с правым бортом судна. После завтрака члены команды и полярники спустились по штормтрапам и выстроились в две шеренги.

Лица у всех были мрачные. На льду перед ними на деревянном основании лежало обернутое тканью тело Долгова. Рядом с телом стояли Севченко и Банник.

— Валентин Григорьевич, шо-нибудь скажете? — негромко спросил второй помощник.