Укрощение - Лэкберг Камилла - Страница 37

Тереза невольно фыркнула. Лассе понятия не имеет, что такое свет и любовь! Он даже ни разу не попросил прощения за то, как обращался со своей семьей. По его логике, она была жалким человечишкой, поскольку не обладала способностью прощать, как Господь Бог, и по-прежнему каждый вечер поворачивалась к нему спиной в супружеской постели.

Раздраженная женщина нервно сжала руль, сворачивая с дороги к конюшне. Ситуация становится невыносимой. Ей противно даже смотреть на второго мужа, ее раздражало его постоянное бормотание библейских текстов, висевшее в квартире звуковым фоном. Однако сперва надо решить практические вопросы. У них двое совместных детей, и она так устала, что пока не могла определить, в состоянии ли сейчас разводиться.

— Послушайте, дети, вы можете посидеть в машине и не ссориться, пока я схожу за Тирой? — Она обернулась и строго посмотрела на мальчишек, сидевших на заднем сиденье. Те захихикали, и их мать поняла, что очередная битва разразится, едва она выйдет из машины.

— Я скоро вернусь, — с нажимом сказала Тереза. Ответом ей было новое хихиканье. Она вздохнула, но все же невольно улыбнулась, закрывая за собой дверцу машины.

Поеживаясь от холода, женщина вошла в конюшню. Этой постройки еще не было, когда она часто бывала здесь, на ферме, — конюшню Юнас и Марта построили вместе.

— Тира здесь? — крикнула она, ища глазами дочь, но видя только других девочек.

Из денника вышла Марта:

— Нет, она ушла больше часа назад.

— Странно… — Тереза наморщила лоб. Сегодня она, вопреки обыкновению, пообещала приехать забрать дочь с занятий в конюшне. Тира обрадовалась, что ей не придется тащиться пешком по снегу — так что она не должна была об этом забыть.

— Тира — отличная наездница, — проговорила фру Перссон, подходя к ней.

Как и прежде, Терезе бросилось в глаза, до чего же красива хозяйка конюшни. Еще давно, увидев ее в первый раз, она поняла, что не сможет конкурировать с этой женщиной. К тому же Марта всегда была маленькой и стройной, так что ее соперница сразу почувствовала себя толстой и неуклюжей.

— Приятно слышать, — пробормотала Тереза, глядя в пол.

— У нее природный дар управляться с лошадьми. Мне кажется, ей нужно выступать в соревнованиях. Уверена — она покажет неплохие результаты, — заявила Перссон. — Вы не думали над этим?

— Да, но… — мать Тиры замолчала, чувствуя себя уничтоженной. Они не могут позволить себе такие расходы, но как она об этом скажет?

— Просто у нас было так много других забот — с мальчишками и всем прочим, — сказала Тереза вслух. — А Лассе сейчас в поисках работы. Но я подумаю. Мне приятно, что ты о ней хорошего мнения. Она… да, я горжусь ею.

— Ты действительно можешь ею гордиться, — сказала Марта и несколько мгновений разглядывала свою бывшую соперницу. — Она очень расстроена тем, что произошло с Викторией, как я поняла. Хотя мы все расстроены.

— Да, ей очень тяжело. Пройдет немало времени, прежде чем эти раны затянутся.

Тереза пыталась придумать, как бы закончить разговор. Она не испытывала ни малейшего желания стоять тут и обмениваться любезностями. В душе ее нарастала тревога. Куда же подевалась Тира?

— Мальчишки ждут меня в машине, так что я, пожалуй, пойду к ним, пока они не поубивали друг друга, — вздохнула она.

— Конечно. И не волнуйся за Тиру. Скорее всего, она просто забыла, что ты собиралась ее подвезти. Сама знаешь, подростки — они такие.

Марта снова ушла в денник, а Тереза быстрым шагом направилась через двор к машине. Ей хотелось поскорее поехать домой. Авось Тира уже давно там!

Анна сидела за столом, глядя в спину Дана. Она видела, как его мышцы напряглись под футболкой, когда она заговорила, но он ничего не говорил, молча продолжив мыть посуду.

— Что нам делать? Так дальше невозможно, — повторила женщина.

Несмотря на то что одна мысль о разводе приводила ее в панику, разговор о будущем назрел. Еще до того, что произошло летом, жизнь казалась ей крайне тяжелой. Потом она ненадолго ожила, но совсем по иным причинам, а ныне их жизнь превратилась в сплошной кошмар, в кладбище погибших надежд. И все из-за нее. У нее не было оснований ни в чем обвинить Дана, она не могла переложить на него ответственность.

— Ты прекрасно знаешь, как я раскаиваюсь в том, что произошло, и мне всей душой хотелось бы, чтобы этого вообще не было, но это не в моей власти, — заговорила Анна снова. — Поэтому если ты хочешь, чтобы мы разъехались, я уеду. Мы с Эммой и Адрианом могли бы найти жилье — в домах здесь, в округе, наверняка найдется квартира, которую мы могли бы снять. А так мы просто не можем жить, это просто невозможно. Эта ситуация разрушает нас обоих, и детей тоже. Разве ты ничего не замечаешь? Они даже боятся ссориться, едва решаются что-либо говорить, потому что боятся сказать что-нибудь не то, от чего станет еще хуже. Я больше не могу, и лучше я уеду отсюда. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!

Всхлипы прервали ее последние слова. Ей казалось, что она слышит чужой голос, что это плачет кто-то другой. Анна словно парила над собой, глядя на осколки своей прошлой жизни и на мужчину, которого любила больше всех и которого так сильно ранила.

Дан медленно обернулся. Он стоял, прислонившись к мойке, и смотрел на свои ноги. Сердце у женщины сжалось, когда она увидела глубокие морщины на его лице, серую безнадежность. Она изменила его в чем-то важном — и труднее всего ей было простить себе именно это. Раньше ее супруг всегда думал о других только хорошее, веря, что все остальные так же честны, как и он сам. Но она разубедила его в этом, отняла у него веру в себя и в людей.

— Я не знаю, Анна, — вздохнул мужчина. — Не знаю, чего я хочу. Месяцы проходят один за другим, мы делаем повседневные дела, ходим кругами вокруг друг друга…

— Но мы должны на что-то решиться. Или расстаться. Я больше не могу жить в таком подвешенном состоянии. И детям нужна определенность.

Женщина почувствовала, как у нее потекло из носа, и утерлась рукавом джемпера. У нее не было сил вставать и идти за бумажным полотенцем. К тому же рулон с полотенцами стоял за спиной Дана, а Анне нужна была дистанция метра в два, чтобы выдержать этот разговор. Если бы она ощутила вблизи запах любимого и тепло его тела, ее нервы могли бы сдать. С самого лета они не спали в одной комнате. Муж спал на матрасе у себя в кабинете, а она — в спальне, в их двуспальной кровати. Анна не раз предлагала ему поменяться, чувствуя, что это она должна была бы спать на тонком неудобном матрасе, просыпаясь каждое утро с болью в спине. Но Дан лишь качал головой в ответ на ее предложение и каждый вечер уходил в кабинет, чтобы улечься спать там.

— Я хочу попробовать начать все сначала, — прошептала женщина. — Но только если ты хочешь и веришь, что у нас есть хоть малейшая возможность. А иначе — лучше мы уедем. Я могу позвонить в агентство «Недвижимость Танума» прямо сегодня и узнать, что у них есть. Нам немного надо для начала, мне и детям. Мы жили в простых условиях, мы справимся.

Лицо Дана исказилось гримасой. Он закрыл лицо руками, и его плечи затряслись. С самого лета этот человек носил маску мрачного разочарования и гнева, но теперь слезы потекли по его щекам, капая с подбородка и оставляя мокрые следы на футболке. Анна не смогла сдержаться. Она подошла к мужу и обняла его, а он замер, но не попытался высвободиться из ее объятий. Женщина ощущала тепло его тела, но еще и чувствовала, как он сотрясается от рыданий, и она сжимала его все крепче, словно хотела удержать его, не дать ему рассыпаться на куски.

Когда рыдания стихли, оба некоторое время стояли неподвижно. А потом Дан тихо обнял жену.

Сворачивая налево после мельницы, в сторону Квилле, Лассе Ханссон чувствовал, как в нем закипает злость. Ни разу Тереза не поехала с ним! Неужели это так сложно — делать что-то сообща, неужели она не может проявить малейший интерес к тому, что изменило его жизнь и сделало его новым человеком? Он и община так много могли ей дать, но она предпочитала жить во тьме вместо того, чтобы впустить свет любви Божьей, освещавшей его жизнь.