Созвездие Ворона - Вересов Дмитрий - Страница 16

— Ты не вздыхай, как корова на бойне, а рассказывай! — Вид поверженного Ларина не то чтобы разжалобил Брюшного — разжалобить его было очень сложно. Однако ясно было, что дополнительная обработка пока не требуется.

— Что рассказывать? — осторожно спросил Иван.

— Ты знаешь, что эта сучка устроила?! — спросил Брюшной. — Свистнула бабки со счета у фирмы…

Да, если верить Лене Брюшному, Алиска поехала в Португалию не с пустым карманом. И сбережений ей явно было мало.

— Мы счас все проверили, не сомневайся — она, больше некому, — заверил бандит.

— Я не знал, — сказал Иван.

— Чего?! — Брюшной явно не поверил. — У вас же, блин, такая любовь-морковь была, прям роман пиши! Ты мне мозги не пудри! Я думаю, тебе просто остошиздело писать про честных братков, ты ж, типа, талант, как этот говнюк в издательстве заверяет. Вот и решил сбацать планчик, как в натуре кинуть кого на бабки, так?!

— Что же я здесь тогда делаю? — спросил Иван.

Брюшной ненадолго задумался.

— А кто тебя знает! — сказал он наконец. — Может, думаешь так нас наколоть — чтоб, значит, поверили, раз не унес ноги. А может, еще чего задумал! Где она, колись!

— Я же сказал, в Португалии!

— Ага! — Брюшной словно только теперь расслышал. — Это на которую Колумб пахал?

— Ага! — в тон ему сказал Иван, выражаться подобным образом сейчас было менее всего болезненно.

— И что же, она тебя бросила?! Разлюбила дружка сердечного?! — Брюшной расхохотался. — Значит так, Будем считать, что я тебе поверил. Наполовину. Если ты счас не в курсе, где эта дрянь, то можешь выяснить. Во-первых, она тебе наверняка позвонит или письмецо пришлет, — он кивнул на компьютер. — Все это бабье жутко сентиментальное. Во-вторых, сам побеспокойся. Справочки наведи, ты ж у нас детективы пишешь! Вон, этот, который Шерлока Холмса придумал, забыл, как его… В общем, тоже парень с головой был. Так что и ты у нас навроде Холмса будешь. Думай, куда и к кому она могла слинять?! Может, имена называла, адреса. Пошуруй в мозгу и в ящиках. Ясно? Или мне тут самому обыск устроить?!

Иван покачал отрицательно головой, отвечая на оба вопроса сразу. Настоящего имени Алискиного Хосе Жу-Жу, бухгалтера, он не знал. Упоминала ли Алиска еще каких-нибудь португальских друзей, он не мог вспомнить — в ее бесконечной трескотне часто проскальзывали какие-то экзотические имена, но кому они принадлежали — португальцам, ее клубным знакомым или персонажам мыльных опер, — он решительно не знал. И обыск в исполнении народного артиста Брюшного его категорически не устраивал. Небольшую отсрочку ему удалось выпросить. Может, в самом деле объявится Алиска. Отдавать ее — молодую да глупую, Иван не собирался. Страшно представить, что эта сволочь может с ней сделать. Но ведь можно предупредить, дать небольшую фору, а потом, когда она скроется, сообщить Брюшному. Пусть ищет ветра в поле. И волки сыты, и овцы целы. Он ведь писатель, черт возьми! Мастер, типа, художественной фантазии, как выражался один деятель в их Дворце пионеров. Пионер, всем пример. Думай, голова, думай!

После ухода Брюшного Иван попытался подняться. Удалось не сразу. Голова все еще кружилась, а главное — дико кололо в боку. Так кололо, что и в башке быстро прояснилось. «Вот уж верно — клин клином вышибают», — подумал он, подбираясь к двери с помощью стула. Запер дверь на задвижку, закрыл на цепочку и поклялся, что больше не откроет никому.

«Мы еще над этим посмеемся!» — пообещал он, обращаясь к себе уважительно — во множественном числе. И в самом деле, количество людей, представлявших какой-либо интерес для Ивана Ларина, сократилось теперь до его собственной персоны. Ничего, главное, что человек хороший! УЖ лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало!..

Через пятнадцать минут, когда он попытался перебраться в кухню, боль стала еще сильнее. Уже было ясно, что само собой не рассосется! Пришлось вызыватъ «скорую». «Скорая» приехала на удивление быстро. По поводу причин травмы Ларин на ходу сочинил версию с нападением в подъезде. Натравливать на Брюшного милицию он не собирался. Толку ведь все равно не будет.

У Ивана оказались сломаны два ребра. В милиции молоденький участковый пообещал во всем разобраться.

— Хотя, как вы понимаете, шансов мало! — сказал он серьезно. — Лиц нападавших вы не запомнили, следов на месте нападения не осталось никаких. Свидетелей нет… Кстати, — он вытащил из ящика стола книжку в глянцевой обложке. На обложке красовалась чья-то бритая, похожая на череп башка, обладатель черепа-башки держал в руке пистолет, которым тыкал в предполагаемого читателя, по соседству изогнулась ослепительная блондинка в смелом наряде. «Золото наших цепей». Ларин вздохнул так, словно книга была неоспоримой уликой его собственного преступления.

— Автограф не дадите? — спросил следователь.

Иван кивнул. Несколько секунд прилаживал ручку в негнущихся пальцах и наконец накатал неразборчивую, как у врача, подпись. Милиционер довольно кивнул.

— Знаете, мне очень приятно, что в моем участке живет своего рода знаменитость. Очень жаль, что не можем вам помочь, но вы же и сами знаете, — он постучал по книге, — преступления без улик не раскрываются…

Иван снова вздохнул. В дверях он столкнулся с молоденькой милиционершей.

— Познакомься, — проворковал участковый, — это Иван Ларин, писатель!

Иван попытался изобразить поклон.

Девушка подошла к столу. Участковый поцеловал ее.

Иван вышел и притворил за собой дверь. В пустом коридоре попался старик, ищущий отдел по обслуживанию ветеранов ВОВ и поэтому тыкавшийся в одни и те же двери. Все оставляло ощущение абсурда, вполне достойного пьесы или хотя бы небольшого рассказа. Вроде «Дьяволиады» Булгакова. К сожалению, контракт Ивана Ларина не предусматривал столь радикального отступления от бандитской тематики. Разве что заметки на полях сделать…

На обратном пути он долго осматривался у подъезда, боясь обнаружить машину Брюшного. Потом столь же долго осматривал сам подъезд, темный и неуютный. Никто не ждал его с побоями. Пока не ждал. Сколько времени пройдет, прежде чем Брюшной снова пожалует в гости, и сможет ли его остановить железная дверь? Над этим Иван не хотел задумываться. Надо жить сегодняшним днем, трезво рассудил он. И, пожалуй, это было последним в этот день его трезвым рассуждением.

Несколько дней прошли, словно в дымке. Холодильник был забит до отказа, литературный процесс застопорился. Иван созерцал в погасшем экране с летящими звездами смутное отражение собственной физиономии. Хорошо, что смутное — видеть себя в зеркале в натуральном виде он не хотел. Чувствовал, что ничего хорошего не увидит.

Ощущение было такое, что он вот-вот впадет в транс. Причем — навсегда. «Ну и пусть, — подумал он. — Жизнь не удалась. Брюшной меня достанет, как пить дать. Женщины разбежались. Взять пистолет и застрелиться, как Маяковскому». Только вот вопрос — было ли это самоубийство или виновата, как обычно, женщина?.. «И узнал я, что горше смерти женщина и что руки ее силки и грешник будет уловлен ей, а праведник спасется!» Или повеситься, как Есенину. Нет, кишка у тебя тонка, Иван Ларин, и выбирать кончину будем соответственно литературным способностям. Может, упиться вусмерть? Только, кажется, и тут облом — спиртное, оно как мед у Винни-Пуха. Вот оно есть, а вот его нет!

Хочу упиться так, чтоб из могилы шел винный дух… Молодец Хайям.

Иван лежал на диване, перелистывал книги из своей библиотеки, не прекращая возлияний. Пытался уйти от реальности сразу двумя способами — для верности. И прочем, где она, эта чертова реальность, кто скажет? Иногда подходил к зеркалу. За стеклянной поверхностью стоял кто-то чужой, заросший, небритый, и дух от него шел тот самый — винный. Как там предки говорили: налей мне зелена вина. А зелено вино — это водка. А красное вино звалось синим. Кажется, у предков были проблемы с различением цветов, дальтонизм! Впрочем, вот некоторые исследователи утверждают, что две тысячи лет назад цветовой спектр, воспринимаемый человеческим глазом, был менее богат. Это Иван почерпнул из одной брошюры, которую прочел в подпитии. Надо чаще пить и больше читать, сделал он мудрый вывод. А то с этими бандюками, книжными и живыми, можно легко превратиться в неандертальца. Как там, в анекдоте известном, — «чукча не читатель, чукча писатель!»