Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 85

Как раз Егор замешкался, не утаил косого взгляда, и услышал голос Николая Егоровича:

— Они? — Не спросил — пробуравил вопросом.

— Кто, папа? Чего?

— Не юли. Они это, я спрашиваю?

Егор представил, что может сейчас произойти. Мгновенно он стал тем, кем был на самом деле, — чутким, неуверенным в себе, бредущим на ощупь в густых потемках восемнадцатого лета, растерянным мальчиком.

— Папочка, ты же не знаешь, на что они способны. Вон тот, с узкими глазами, он припадочный, и те двое, и девицы… не надо, папочка, миленький. Мы в другой раз как–то… Мы их с ребятами. Тебе не надо к ним подходить, папочка! Они уже пьяные, вот сколько бутылок, озверели уже.

Карнаухов его не слышал, широко отмахивал расстояние. Тут и было–то десять метров. Он подошел и встал напротив вожака, за спиной у девиц. Полюбопытствовал:

— Тебя как зовут, парень?

Тот поднял глаза, увидел перед собой пожилого человека, рассмеялся, рассыпался весь мелкими дребезжащими колечками.

— Папахен! Выпить захотелось? Выпивку надо заслужить. Даром — топай в райсобес.

Говоря, он привычно озирался, холодно прикидывая, сколько вокруг таких папаш. Двое ребят заржали, девицы опрокинулись на спину и одна пощекотала пальчиками ногу Николая Егоровича.

— Садись с нами, старичок. Мы тебя приласкаем, — зыркнула глазами на монгола. — Старенький он, Сива, хочется ему согреться. Отлей глоточек.

— Сива — собачье имя, — сказал Карнаухов. — > Как тебя отец с матерью назвали? Ну!

В веселой компании произошло замешательство. Вожак Сива начал закручивать странные телодвижения, корчить гримасы — приводил себя в исступление. Подошедший Егор загородил отца сбоку.

— Приключений ищет старикан, — деревянно, низко затарахтел Сива, слепляя веки совсем в безгла- зье, — ищет, ребятки? И сосунка за собой водит. Пожалел бы мальчонку, фрайер! Мы же его не пожалеем.

Девочки притихли, время их вмешательства истекло. Подоспел момент зашевелиться парням, и один из них, золотозубый, с неживой ухмылкой, ногой подтащил к себе литровую бутылку из–под вермута.

Жест был недвусмысленный.

— Бутылок много, — сказал вдруг Егор, — подать тебе еще одну для другой руки?

— А тебя мы хорошо знаем, — тепло ответил золотозубый. — Ты Кешки Карнаухова братан.

Сива добавил:

— И папахен. Оттуда. Одна семейка. Сынок у них преступник и вор, а батя на пляже хулиганит, честным пацанам отдыхать не дает. Пожалуй, надо мусора вызывать. Может, они наганами вооружены. Начнут шмолять, не увернешься. Место открытое. Попали мы в переделку, ребята!

Девицы попадали теперь животами на землю, заткнули уши и заблажили — не переносят пальбы,

— Ладно, Сива, — сказал Карнаухов. — Сива так будь Сивой. У меня для тебя совет и предупреждение.

— Может, глотку сначала ополоснешь?

— Совет такой. Отправляйся в милицию и сдай себя в руки правосудия. Хотя не думаю, что ты мой совет примешь. Ума в твоем лице нет, а страха и подлости много… Предупреждение же такое. Если ты, паршивый подонок, хоть на сто цщгов когда–нибудь, — Николай Егорович отстреливал слова без осечек, — приблизишься к Викентию, тебе придется вспоминать свое имя уже на больничной койке. Утром приблизишься — вечером больница, вечером приблизишься — утром больница. Это все. Точка. Ты предупрежден.

— Теперь тебе, старик, мой совет, — начал Сива, трясясь и руками и ногами очень сильно и быстро, подобно гуттаперчевой обезьянке, — я могу простить наглость, понимая твою преклонность и старость. Но твоего вонючего сынка…

Не успел досказать Сива про сынка, потому что Карнаухов неуловимым движением с оттяжкой взмахнул поводком. Прекратилась Сивина тряска, один глаз его адски распахнулся и блеснул небесной синевой, а из второго, куда уперся конец багровой черты, засветилась на щеку кровь. Он взвыл и ткнулся лицом в ладони, в траву.

— Это тебе задаток! — сказал Карнаухов. — Небольшой совсем задаток, а поглядите, как его скрючило. Видно, не привык к задаткам.

Девочки на карачках переползли к поверженному кумиру. Вторым секущим ударом поводка Николай Егорович вырвал из рук неловко пытающегося встать золотозубого бутылку, а ногой отправил его самого на прежнее место.

— Пойдем, Егорша, — обернулся к забронзовев- шему сыну. — Зови Балкана, пойдем. Им тут посоветоваться надо. Вожачка подлечить.

По дороге Егор оглянулся, нет ли погони. Оглянулся — погони нет. Все четверо склонились над лежащим Сивой, копошились над ним, выясняли: цел ли глаз, цел ли сам подрубленный главарь.

— Папа, а ведь ты самый настоящий гангстер! — сказал Егорша с восхищением. — Что же мы теперь будем делать?

— Придем домой — борща похлебаем. Отдохнем, в шахматы перекинемся. Гляди только — никому… А бояться не надо, сынок. Стыдно. Это Сива нас должен бояться. Он и боится.

— Я не боюсь, — отрезал Егор. — Ты его не знаешь. Бешеная, злопамятная гадина.

— Ай–я–яй! Вот я ему первую прививку и сделал. Те, кому положено, проморгали, пришлось мне потрудиться. В обществе так бывает, подменяют люди друг друга.

— По совместительству?

— Жизнь, сынок, каждый раз борьба. Всякая. Бывает и такая. Уважаешь себя, любишь близких — не отступай, борись. Что поделаешь. Словами ему, видно, объяснить невозможно. Поздновато.

— А если, папа, они тебя поймают одного?

Николай Егорович наклонился, пристегнул поводок Балкану.

— Оставим это, Егорша. Пустое, вздор! Я не заяц, чего меня ловить. Сам навстречу выйду. Запомни, время придет, и такая мразь вымрет. Надо то время приближать по возможности. Ну, хватит! — добавил резко: — Неинтересная тема.

Про себя спокойно додумал, прикинул возможную череду событий: «Я, конечно, теперь шпане этой лакомая кость. Ею они и подавятся. Тем от них Викентия избавлю».

Снова набряк, затолкался потихоньку под ребрами вязкий комок. Пересек дыхание…

До обеда Юрий Андреевич Кремнев опрыскивал яблони. Старенький, кашляющий, как от курева, гидропульт, которым он орудовал, требовал особой к себе почтительности. Большей частью Юрий Андреевич опрыскивал свою грудь и плечи, если бы он был фруктовым деревом, то, видимо, мог считать себя в безопасности от жучков лет на сто вперед. Дарья Семеновна стряпала на веранде, где был установлен кухонный столик и две газовые плитки, питавшиеся от переносных балончиков. Отсюда она хорошо слышала ворчанье мужа и, изредка выглядывая, замечала, что он становится все белее, словно работает под невидимо осыпающимся снегом.

— Надень маску, Юра, — крикнула она, — отравишься.

«Отравлюсь, — про себя согласился lOpnii Андреевич, — непременно. Надышался этой гадостью».

Но, как всегда, в азарте работы, в стремлении поскорее доделать начатое, он не мог заставить себя остановиться. Дарья Семеновна и не надеялась его образумить. Она знала, что, когда муж занят чем–нибудь, лучше к нему не приставать, иначе нарвешься на грубость.

Она готовила обед в расчете на приезд Мишеньки. Им с мужем хватило бы бульона и салата. Для Мишеньки она тушила в чугунке молоденькую курицу, купленную за пять рублей в соседней деревушке. Она всегда покупала там мясо, кур, свежие яйца, творог, молоко и даже самодельное масло. Вот одно из неоценимых преимуществ дачи: таких прекрасных свежайших продуктов в федулинских магазинах днем с огнем не сыщешь. А на рынке все не в меру дорого. Дарья Семеновна установила прочные торговые отношения с двумя деревенскими дворами, а с одной хозяйкой — Старшиновой Александрой, восьмидесятилетней женщиной, считавшей Федулинск столицей мира, — успела подружиться. К Старшиновой на лето приезжала отдыхать внучка Оленька, ткачиха из Орехово — Зуева, ясноглазая, веселая, работящая девушка с цветом лица, которому позавидовала бы любая столичная краля. Про внучку Александра Старшинова рассуждала так:

— Побегла мужа искать в дальние края. И где же ейный муж? Нету–ка. Угодила девка в такое место, куда одних баб согнали. Теперь и жалкует, да что поделаешь. Там у ей и зарплата большая, и почет. Вот оне какие, нынешние девки. Ищут мужа, а находют зарплату. Повсеместно тако–то. Я уже примечаю. Денег куры не клюют, а мужиков стоящих не видать. Еще бают, за деньги все купишь. Нет, мужа не купишь, и счастья не купишь. Какое без детишек для бабы счастье? Нету–ка его.