В объятьях олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 26

— Думаете, я чокнутая?

— Не больше, чем каждый из нас. Но у тебя переходный период, когда многие элементарнейшие житейские проблемы кажутся неразрешимыми. Будем откровенны, Лиза, жить, как ты живешь, не совсем нормально для девушки. Согласна?

— Допустим. И чем тут поможет психиатр?

— Добрым советом, участием. Возможно, лекарственными препаратами.

— У вас уже не осталось житейских проблем, Виктор Николаевич? Вы со всеми с ними справились?

— С житейскими проблемами справиться нельзя, они преследуют до последнего часа. Но можно переменить свое отношение к ним. Давай попробуем разобраться. На сегодняшний день что тебя мучает больше всего? Неволя? Отношения с молодой мачехой?

— С этой прекрасной дамой, Виктор Николаевич, у вас тоже, кажется, отношения складываются не совсем так, как вам хотелось бы?

Лиза выпалила эту фразу скороговоркой, глядя мне прямо в глаза, и я с удивлением обнаружил, что между нами, по всей видимости, затеялась маленькая война, обыкновенно вспыхивающая перед тем, как мужчина и женщина лягут в постель, а потом либо затухающая, либо приводящая к неизбежной разлуке. Очутившись на этой опасной черте, я испытал приступ животного страха.

— Лиза, — сказал я как можно мягче. — Как тебе не стыдно?

— Мне? — Изумление было не наигранным. — Скорее вам должно быть стыдно, Виктор Николаевич. Разве вы не видите, кто она такая?

— Лиза, опомнись, ты говоришь о законной супруге своего отца.

— Отец тут ни при чем. Для него все женщины на одно лицо. Он берет первую, какая подвернется под руку, а когда она ему надоест, меняет на другую, обычно равноценную. Женщины не задевают его души. Вы совсем другой, Виктор Николаевич, вы — художник. Такая женщина, как Иза, способна причинить вам большое зло.

— Вон оно что… А я было подумал, ты заботишься о моей нравственности. Лиза, ты как–то странно смотришь на меня. У меня что–нибудь на лбу?

Ее глаза затуманились, с ужасом я увидел, как она приближается ко мне, соскальзывает с кресла, по–прежнему упираясь ногами в каминную решетку.

— Виктор Николаевич, — выдохнула, словно ветерок по траве прошелестел, — вам ведь хочется меня поцеловать?

— Допустим, — сказал я, сохраняя присутствие духа. — Что же из этого следует?

— Почему не решаетесь?

К чему–то подобному я был готов уже несколько дней, но надеялся, что ситуация под контролем и уж, во всяком случае, инициатива принадлежит мне. Оказалось, ошибся.

— Тому есть много причин, Лиза, но думаю, и так все понятно. Эти игрушки не для нас.

— Ах, игрушки? Тогда я сделаю это сама.

И сделала. Обвила мою шею руками и приникла к моему рту. Ее поцелуй был искушеннее, чем я ожидал. В открытых глазах мерцало сумрачное любопытство. Я вел себя с достоинством и, как герой под пыткой, даже не разжал губ. Только в голове что–то жалобно скрипнуло. Лиза резко отстранилась, и я вынужден был поддержать ее за талию.

— Вам неприятно?

— Нет, почему… Помнится, лет десять назад…

В это роковое мгновение, как в сотнях плохих киношек, в комнате возник не кто иной, как Гата Ксенофонтов. Этот маленький востроглазый полковник имел обыкновение появляться неслышно, подобно материализовавшемуся фантому.

— Прошу прощения, господа. — Он смущенно кашлянул. — Профилактический обход.

Лиза уже переместилась в кресло и нервно смеялась.

— Вы всегда так подкрадываетесь, Гата, как рысь на тропе.

— Привычка, — конфузливо проговорил полковник, оправдываясь. — У нас ведь как, барышня? Кто тихо ходит, тот долго живет.

— Не называйте меня барышней, пожалуйста.

Я почувствовал, что пора и мне вставить словцо. Но что- то в глотке застряло, вроде банного обмылка.

— Не смею мешать, — откланялся полковник. — Еще раз извините.

Вот ты и спекся, писатель, пронеслось у меня в голове.

Не взглянув на Лизу, я вышел следом за Ксенофонто- вым. Догнал его в длинном коридоре со сводчатыми потолками, со стенами, увешанными картинами, в основном первоклассными копиями передвижников.

— Господин Ксенофонтов, не подумайте чего–нибудь плохого. Мы тут с Лизой репетируем сценки из жизни российской буржуазии. У девушки, знаете ли, несомненный артистический талант.

Гата приостановился, взглянул на меня без улыбки.

— Вам нечего опасаться. Кроме службы, меня ничего не касается.

Он видел меня насквозь.

Распрощавшись с полковником, я вышел под палящее июньское солнце. Пейзаж привычный: контуры парка,

стрелы дорожек, мощенных разноцветной плиткой, благоухающие цветочные клумбы, живописные беседки, японские горки, пруд с красными карпами, где по зеленоватой, словно мраморной поверхности величественно скользила лебединая пара, — далеко не полный перечень красот, располагающих к созерцательной неге. Умеют люди жить и с толком тратить деньги. У меня денег не было, и жить к тридцати шести годам я так и не научился. Грустный итог.

Невесть откуда подобрался к ногам дог Каро. Я сел на ступеньку и осторожно почесал у него между ушами. Пес покосился красноватым глазом, зябко засопел и тоже перевел могучее туловище в сидячее положение. Ну что, брат, говорил его мутноватый взгляд, опять чего–то натворил? Мы с ним давно подружились и частенько, когда выпадала минутка, беседовали на отвлеченные темы. Каро был внимательным слушателем, и, кроме того, это было единственное живое существо в поместье, которого я не боялся. Если ему что–то не нравилось в моих рассуждениях, он лишь пренебрежительно сплевывал на землю желтые сопли.

— Видишь ли, дружище, — сказал я на этот раз, — обстоятельства, видимо, складываются так, что скоро нам придется расстаться. Правда, если повезет, меня зароют в одну из этих прекрасных клумб, куда ты любишь мочиться. Самое удивительное, Каро–джан, я сам себе не могу объяснить, зачем ввязался во все это. Сочинитель хренов. Неужто алчность так затуманивает мозги, как думаешь?

Под тяжестью вопроса пес покачнулся и издал короткий, хриплый рык, похожий на воронье «ка–ррк».

В первый день одолели лесом тридцать верст с лишком и к вечеру вышли к заброшенной деревушке, где от большинства домов остались лишь обгорелые головешки. По всем приметам, сюда давно, может быть уже несколько лет, не ступала нога человека, и это понятно. Оставляя зачищенные населенные пункты, миротворцы повсюду разбрасывали гуманитарные гостинцы: отравленные консервы, взрывпакеты, замаскированные под курево, баллончики с газом «Циклон‑2» в виде пасхальных яичек, а в колодцы сливали быстродействующие яды новых поколений. Газеты писали, что должно пройти не меньше трехсот лет, чтобы природа в этих местах вернулась в естественное состояние, пригодное для жизни.

Они разглядывали мертвую деревню с бугорка возле леса, подступившего к ней вплотную. Пониже деревню огибала безымянная речушка, казавшаяся оттуда, где они стояли, черной асфальтовой лентой с неровными краями.

— Видишь кирпичный дом? — сказала Даша. — Совсем целый. Как думаешь, почему?

— Мало ли, — ответил Климов. — Может, пластидом накачали. Дотронься до двери — и рванет.

— Вряд ли, Митенька. Что–то тут не так. Даже стекла в окнах не побитые. Давай поглядим.

— Зачем? — спросил Митя для порядка, хотя понимал, что ей просто не хотелось коротать первую ночь в лесной чащобе. Его любопытство тоже было задето. Не в обычаях у миротворцев оставлять посреди общего разора нетронутую домину. Их тактика известна: хороший руссиянин тот, у кого ни кола ни двора. Действительно, здесь что–то не так.

— Интересно же. Давай посмотрим, Мить.

— Вдруг ловушка?

— Какая, Мить? Ты же видишь, здесь аура спокойная.

Улица, заросшая по пояс травой и лопухами, вроде подтверждала ее правоту, но внушала добавочные опасения. Лесные обитатели всегда рыщут в оставленных человеком местах, ищут, чем поживиться, а тут ни единого следочка. И в воздухе опасная, ничем не нарушаемая тишина, словно они подступили к зараженной зоне.