В объятьях олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 24

Перед выступлением я ничуть не волновался, хотя на телевидении оказался первый раз в жизни, да еще сразу в прямом эфире. Вероятно, это потому, что меня занимали проблемы поважнее.

Проводив лилипутов, Буркина объявила, что «следующим гостем будет знаменитый, начинающий писатель… — заглянула в бумажку и все же перепутала, — Архипов (в действительности я Антипов), а за ним, — она выдержала театральную паузу, — к нам пожалует наша Ванга из Люберец, великолепная бабушка Матрена…». На экране возникла рекламная заставка: старуха с седыми взъерошенными космами, с недобрым, угрюмым лицом делала пассы над желтым черепом, внутри которого бродил, перемещался голубоватый светлячок.

Наш фрагмент передачи прошел как по маслу. Арина Буркина, умильно гримасничая, попросила рассказать, как я стал писателем и что уже написал, но едва я начал говорить, нервно взглянула на часы и перебила, задав, как условились, центральный вопрос — о политической ситуации в России. Бодрым, самоуверенным тоном я доложил, что расцениваю ситуацию как пока еще переходную, но благоприятную для бизнеса. Беда, однако, в том, что некоторые политики видят свою роль не в служении народу, то есть мелким и средним предпринимателям, делегировавшим их во власть, а используют свое положение лишь для достижения личных целей. Дальше я назвал тех, кого было велено. Господина К., возглавляющего фракцию в Думе, обвинил в пресмыкательстве перед западными корпорациями; про банкира Н. сказал, что тот сожительствует со своей малолетней дочерью, но прокуратура даже не чешется, потому что сама на подкормке у негодяев; вице–премьера упрекнул в том, что он половину бюджетных денег с помощью Центробанка переводит на свои личные счета, ворюга! Вдобавок у него в служебном кабинете висит на стене портрет Сталина с трубкой во рту, который он — мерзавец! — цинично задрапировывает звездно–полосатым американским флагом, когда принимает иностранные делегации.

В заключение уже от себя, а не по шпаргалке, добавил, что, к сожалению, среди наших политиков очень мало истинных патриотов, таких, скажем, как многоуважаемый олигарх Леонид Фомич Оболдуев. Слушая меня, Арина Буркина умело изображала священный трепет.

— Не слишком ли вы категоричны, господин Архипов? У нас, конечно, слава Богу, полная свобода слова, но не боитесь ли вы, что вас могут обвинить в клевете?

— Волков бояться, в лес не ходить, — ответил я удачным экспромтом. Четыре минуты истекли, Буркина жеманно поблагодарила меня за то, что нашел время заглянуть на огонек, — и я отбыл восвояси.

Ждал в буфете часа два, посасывая один за другим безалкогольные коктейли. Наверное, еще два года назад я был бы преисполнен энтузиазма, очутившись в сердцевине медийного спрута, за десяток лет отштамповавшего у двух третей руссиян совершенно одинаковые, стерильные мозги. В этом смысле до американцев нам было, пожалуй, еще далеко, но со старушкой Европой, кажется, почти сравнялись. Рынок всему голова, святая частная собственность, права человека, коммуно–фашизм не пройдет, еще два–три клише и дальше — пустота, космический вакуум. Во мне самом что–то сломалось: затухло любопытство, угас интеллектуальный азарт, не осталось и спасительной злобы. Ничто уже по–настоящему не волновало и не побуждало к действию. Все происходящее я воспринимал с умиротворением столетнего старца, подслеповато оглядывающегося по сторонам на краю разверстой могилы. Скучно жить на белом свете, господа. Никудышны дела твои, Витенька.

Публика в буфете, сновавшая туда–сюда, не вызывала желания прислушаться к разговорам, приглядеться поближе. Стайки озабоченных девчушек, важные дамы с пивными кружками в руках, импозантные мужчины, целующиеся при встрече взасос, молодые люди агрессивного вида, на бегу опрокидывающие рюмки спиртного, еще какие–то бесполые, безликие существа, словно наощупь пробирающиеся к стойке бара и обратно к выходу, — все, все они казались призраками с бледной кожей, с запавшими, пустыми глазницами, отделенными от меня незримой стеной.

Тягостное ощущение. Театр теней. Может быть, я сам давно заражен страшной, неизлечимой душевной болезнью и здесь, в подходящей обстановке, впервые различил ее грозные симптомы: колокольный звон в ушах, парад мертвецов перед глазами…

Появление Арины Буркиной обрадовало меня, хотя она тоже была по ту сторону стены, куда мне не было хода. Ничего, общими усилиями мы эту стену проломим. Во исполнение загадочной воли работодателя.

— Уу–уф! — Она плюхнулась на стул, будто переломанная в пояснице кукла. — Чего–то вымоталась до жути… Принеси, пожалуйста, коньяку.

Я сходил к стойке, взял большую рюмку и тарелочку с нарезанным лимоном. Арина жадно выпила, прикурила новую сигарету. У нее были особенные глаза, как у всех здешних обитателей, молодых и пожилых, за которыми я наблюдал битых два часа. При малейшем возбуждении — обмен репликами, смех — эти глаза наполнялись серебристой пылью, но едва их носитель успокаивался, в них проступала загробная тоска.

— Послушай, э-э, как тебя… Витя, может, поедем лучше ко мне?

— Приказу следует подчиняться буквально, — возразил я. — Велено в гостиницу.

— А зачем, не знаешь?

— Что — зачем?

— Зачем нам это делать? Ты кем ему приходишься? Может, Оболдуй хочет, чтобы я научила тебя кое–каким особым приемчикам?

— Я знаю не больше, чем ты.

— Но какие–то версии есть? Может, он собирается устроить тебя на телевидение? А это так, вроде первого экзамена?

— Не понимаю. В чем заключается экзамен?

— Как в чем? Проверить твои возможности. Наши–то мужики почти все импотенты. Остальные педики.

— О телевидении пока разговора не было.

Некоторое время мы сидели молча, с Ариной то и дело здоровались. Час был поздний, около двенадцати, но жизнь на телестудии шла полным ходом. Внезапно из коридора донесся пронзительный, режущий уши крик.

— Что это? — спросил я. — Кого–то зарезали?

— Вряд ли, — полусонно отозвалась Арина. — Это Вов- чик Сокруладзе из шоу «Интервью с вампиром». Полный дебил. Никак не привыкнет к привидениям.

— У вас и привидения есть?

— Уж этого добра хватает. — Буркина беспечно махнула рукой.

В гостиницу добрались к часу ночи, покинули ее около пяти утра. О том, что между нами там происходило, лучше не вспоминать.

К концу третьей недели я представил Оболдуеву не план книги, который он требовал, а три странички текста, как бы авторское введение в повествование о великом человеке. Думал его этим умаслить и получить дополнительное время для творческого разгона. Текст, на мой взгляд, удался, говорю без ложной скромности. Если не знать имя персонажа, читатель вполне мог настроиться на жизнеописание Александра Македонского либо Джорджа Сороса, не ниже рангом. Убойные фразы типа: «Надеемся, что руссия- не извлекут полезный урок из знакомства с громокипящей судьбой уникального представителя человеческой расы…» придавали тексту эпически возвышенный тон, настраивали на серьезное размышление. Конечно, искушенный литературный критик способен был уловить некий намек на пародию, но, насколько я успел узнать магната, он стремился именно к патетическому изложению, без всякой бытовщины и перебирания грязного белья.

Леонид Фомич прочитал предисловие дважды, второй раз нацепив на нос очки, которыми пользовался в исключительных случаях, когда, допустим, подписывал финансовые документы. Потом поднял на меня печальные глаза, в которых светился укор.

— Вот уж не думал, Витя, что ты принимаешь меня за идиота.

Я растерялся.

— Что такое, Леонид Фомич? Что–то не так?

— Зачем ты сравниваешь меня с Наполеоном? Чтобы смешнее было?

— Леонид Фомич, да я… Ни в коем случае… я…

— Что я? Головка от… если ты, милый мой, хочешь отделаться рекламным роликом… Ладно, давай разберемся, но только в последний раз. Странно, Верещагин рекомендовал тебя как смышленого парня, да ты действительно не дурак, и язык ловко подвешен, и перо есть, а все–таки чего–то главного ты, Витюша, видно, в жизни не понял. Вот скажи, на фига мне эта книга?