Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - Кампфнер Джон - Страница 17

Наблюдая за эскалацией беспорядков в Тибете, он заявил, что не собирается участвовать в церемонии открытия Игр, однако посетит празднества по поводу их закрытия. Никто толком не понял, что это значит. Когда потрепанный олимпийский факел в тот суматошный апрельский день достиг Даунинг–стрит, Браун согласился принять его и сфотографироваться рядом, но при этом не дотронулся до него.

Хуже всех пришлось французам. Президент Николя Сар- кози сначала решил, что во внешней политике ему следует обратить особенное внимание на защиту прав человека. Он заявил, что может отказаться от присутствия на церемонии открытия, если в Тибете не будет достигнут «прогресс». Эта угроза и парижские протесты по поводу проноса олимпийского факела вызвали очень резкую антифранцузскую реакцию. Правительство Китая успешно инициировало народную кампанию против западного вмешательства. Главной мишенью стала сеть французских супермаркетов «Кар- фур», наиболее успешный в Китае иностранный ритейлер. В течение нескольких апрельских дней состоялась серия шумных протестов. Китайское правительство с удовольствием демонстрировало народный гнев в национальных и международных выпусках новостей, а также разрешило гражданам использовать интернет, чтобы приглашать друг друга присоединиться к кампании. При этом преследовались сразу три задачи: сыграть на растущем перед Играми патриотизме, наказать Францию и предостеречь возможных будущих злоумышленников.

Китайское правительство — непревзойденный мастер употребления неявной власти. В отличие от России, Китай предпочитает избегать языка агрессии. Его конек — контролируемая угроза, усиленная пониманием собственной растущей экономической мощи. Накануне Олимпиады странам, которые отнеслись к Китаю «с уважением», было обещано, что после они получат преимущество.

Кампания «игнорируй Францию» добилась всех своих целей. Покидая Пекин после церемонии открытия, Саркози попытался польстить хозяевам, заявив, что Игры заслуживают «золотой медали», однако снова пошел на попятный, встретившись в декабре с Далай–ламой. Лидеры французского бизнеса кипели от злости, сожалея об упущенных возможностях, а их конкурентов из других стран перспектива перехватить у французов пару лишних контрактов привела в восторг. Подобные конкурсные торги правами человека — не новость: во время холодной войны такое проделывали с неменьшим рвением. Британское корпоративное лобби получило дальнейшую поддержку, когда Дэвид Милибэнд изменил политику в отношении Тибета — в тот момент, когда всем было не до Тибета. Той осенью, накануне выборов в США, министр иностранных дел выпустил парламентское заявление, в котором формально признал суверенитет Китая над спорным регионом. Милибэнд заявил, что он лишь добивался обеспечения единства взглядов Великобритании, США и ЕС и устранял аномалию. И то, и другое было правдой, но дело было сделано. Китайцы остались довольны.

Олимпиада вызвала колоссальный всплеск патриотического энтузиазма и, как результат, подтверждение положений Пакта. Некоторые западные дипломаты обращают внимание на то, что чем сильнее они, неправительственные организации или журналисты критикуют китайское руководство, тем больше, по–видимому, возрастает, а не падает популярность режима внутри страны. В июле 2008 года «Пью ресерч сентер» опубликовал результаты исследования, которые в Китае позднее широко цитировали:

Государственные СМИ Китая и блогосфера ухватились за эти данные. В не меньший восторг привела их книга «Как жители Азии относятся к демократии», опубликованная во время Олимпиады. В изданной Колумбийским университетом работе сравниваются восемь восточноазиатских стран. Авторы книги сделали вывод, что уровень поддержки режима в Китае является наивысшим. В меньшей степени граждане довольны правительством в странах, так или иначе ассоциирующихся с демократией — в Южной Корее, на Тайване, на Филиппинах, в Гонконге и Японии (она заняла последнее место). Методология исследований почти не вызывала сомнений. По–видимому, опросы точно отражали настроение в тот момент — пренебрежение критикой и гордость на волне успехов. Последняя была подкреплена высшим результатом Китая на Олимпийских играх: страна завоевала 51 золотую медаль.

В течение месяца проведения спортивного праздника многие районы Пекина будто вымерли. Многим людям, обычно получавшим визы, было отказано во въезде. Отели (по крайней мере, не расположенные вблизи Олимпийской деревни) сообщали о низкой наполненности. Полезный «юридический справочник» предписывал спортсменам, официальным лицам, репортерам и зрителям правила поведения. Им рекомендовалось избегать «подрывной деятельности» либо «демонстрации плакатов религиозной, политической или расовой тематики». Единичные протесты приверженцев секты Фалуньгун и движения «Свободный Тибет» имели место, но если они попадали в поле зрения западных съемочных групп, их бесцеремонно прекращали. Некоторые веб–сайты были заблокированы, другие — разблокированы после официальных обращений, переданных через МОК, — но только для того, чтобы большинство их снова заблокировать после Игр. Жители Пекина рассказывали, что внезапно был введен ряд странных норм. Так, в ресторанах из опасения вызвать недовольство иностранцев перестали подавать собачье мясо, а некоторым магазинам запретили продавать джин: чиновники заявили, что он может быть использован для изготовления «коктейля Молотова».

Практически сразу после прибытия в Пекин холодным ноябрьским днем я отправился на прогулку вокруг олимпийского стадиона — «Птичьего гнезда». Я хотел почувствовать дух происходящего. Основное ощущение — некоторое похмелье. Само здание, спустя всего несколько месяцев после Игр, выглядит слегка обшарпанным. Цена билета вряд ли оправдывается беспорядочной выставкой костюмов в одном из углов стадиона. Полиция по непостижимой для меня причине строго охраняет финишную прямую беговой дорожки. Тем не менее туристов, особенно из других районов Китая, меньше не становится. Они держат наготове камеры, чтобы заснять национальный стадион.

Я думаю о том, действительно ли Олимпийские игры ознаменовали успешный выход Китая на мировую арену — или же просто обеспечили ему краткую передышку перед возвращением к суровой действительности. Николас Беклен из «Хьюман райтс уотч» напоминает мне, что в Китае наказание за более чем 6о составов преступлений предусматривает смертную казнь. Среди них есть и ненасильственные преступления, например, уклонение от уплаты налогов. Здесь казнят больше людей, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. Смертная казнь превратилась в большой бизнес: до 95% органов для коммерческой трансплантации в Китае получают от казненных преступников. Кроме того, действует политика «одна семья — один ребенок», этот самый наглядный пример продолжающегося вмешательства государства в частную жизнь граждан. Официальное мнение на сей счет гласит, что политика, начало которой было положено 30 лет назад, предотвратила появление на свет 400 миллионов китайцев, которые могли бы затормозить экономический рост и подорвать социальную стабильность. Экономисты предсказывают значительный дефицит рабочей силы в среднесрочной перспективе, по мере старения нынешнего поколения. Эта часть проблемы обсуждается относительно открыто. Редко упоминаются другие последствия политики «одна семья — один ребенок»: инфантицид, принудительное усыновление и другие нарушения прав человека.

Мы обсуждаем извилистую тропинку, на которую вступил Запад. Беклен считает, что политики — не единственные, кто заслуживает порицания. Политики в своих решениях ориентируются на крупные корпорации. По мнению Беклена, международные юридические фирмы все меньше хотят критиковать Китай из опасения потерять бизнес. То же самое происходит с медиаконгломератами, да и почти со всеми коммерческими предприятиями. Беклен считает, что основная проблема — не принципы (Китай подписал 14 международных соглашений о защите прав человека и настаивает на «прогрессе» в этой сфере), а необходимость сохранить лицо. Причина подавления инакомыслия заключается в стремлении диссидентов критиковать Китай перед иностранцами. Задача состоит в том, чтобы найти новый язык и новые механизмы для решения этих проблем. Повестка времен холодной войны с ее удобными постулатами об одной системе, озаряющей человечеству путь, и другой, морально деградирующей, давно изжила себя. Такие темы, как многопартийные выборы или свобода выражения, а также отношение к ним населения, в условиях современного и приобретающего вес Китая выглядят все более сложными и многозначными. «Правозащита должна развиваться, — полагает Беклен. — Нам необходимо найти новый язык для общения с людьми, которые выросли с привычкой к консюмеризму и к однопартийной системе».