Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 59

– На фронте?

– На фронте.

– А он кто был?

– Большой начальник. Командующий армией. Фамилию не скажу.

– А как, как познакомились?

– Да заняли мы одну деревню. С правого фланга под горкой в низинке ещё бой шёл, а мы уже свою задачу, считай, выполнили, штаб в избе разместили, я вышла местность осмотреть. Красиво, девки! За деревней – поле, всё в цветах, за полем – река. Я пошла цветы собирать. Вспомнила, как мы с мамой в детстве на даче ходили… Углубилась. И тут на дороге машина тормозит. Генерал с шофёром выскакивают. «Стой! Не шевелись!» Я встала как вкопанная. «Не бросай цветы!.. Видишь – проводки из земли торчат? Это мины. Ты на минном поле. Давай аккуратненько обратно». Я эти проводки-то видела. Ну, перешагивала, и всё. И шла себе. Когда не знала. А как он сказал – стою, пошевелиться не могу. Ноги – чугунные – к земле приросли. «Давай, девочка, не бойся. Только внимательно. Перешагивай. Всё получится. Иди». Так он это сказал уверенно, что я послушалась, пошла. Надёжность в нём какую-то почувствовала. Мол, если говорит, что всё получится, – значит, так оно и будет. И смотрю на него, а он орёт: «Не на меня! Под ноги! Под ноги!» В общем, как-то вышла, стою перед ним, похохатываю истерически… Он к шофёру обернулся: «Лёша, – говорит, – дай девочке спирту. Считай, второй раз человек родился – надо отметить». Парень достал из машины фляжку, протянул мне, я глотнула – как умела. А не умела вовсе. «Не умею», – говорю. «А больше, – говорит, – и не надо. Как звать-то?» – «Рая… Ой… Рядовой Иванова!» – «Понятно, Рая. Как же тебя угораздило?» – «Хотела букет в штабе поставить… Праздник всё-таки! Вышибли мы их!» – «Мы… – усмехнулся. – Садись в машину – подвезу». Ну, вот так. Потом как-то ночью он приехал. Они с нашим командиром до утра аж просовещались, а под утро он часа на полтора заснул. Тут же в штабе, на топчане. Я его будить пришла – как велел: «Товарищ командующий, разрешите обратиться… Вы велели вас через полтора часа разбудить. Уже прошло». – «А‑а… Рядовой Иванова», – узнал. Я удивилась: «Вы помните?» А он вдруг говорит: «Такие глазищи разве забудешь?» И смотрит, и смеётся. Он силу-то свою мужскую хорошо понимал. Я покраснела, на другое перевела: «Мы с девчонками вам оладий напекли. Завтракать накрывать?» Он помягчел вдруг совсем: «Слово какое-то домашнее, ностальгическое – накрывать… Нет, девушка Рая. Некогда мне завтракать. Поеду я. Лёша встал?» – «Давно». – «За оладьи – спасибо. С собой их мне заверни». Уходя, оглянулся ещё в дверях и сказал: «Буду тебя вспоминать». И всё. Так он мне нравился, девочки. Фамилию его услышу – сердце падает. Прямо клавиши в машинке путала… Задумчивая вся стала. Даже обстрелов уже не так боялась. Нас обстреливают – а мне есть о чём думать…

А через пару недель подбегает ко мне Зинка. «Рай! Приказ пришёл – тебя в штаб армии переводят». – «Как это?» – моргаю. А она тут же: «Ну дуру-то из себя не строй! И так всё понятно. Скромница ты наша». Я честно не понимала: «О чём ты говоришь?» А она мне: «Я ж видела, как он на тебя смотрел. Колись? Чего у тебя с ним?» – «Честное слово, ничего, Зин. Да ты что… Он вообще женатый человек… начальник…» – «Не смеши меня, – говорит. – Кто щас на жён внимание обращает? А что начальник – так целее будешь». – «Зин, – говорю, – да я его видала-то всего два раза». А она мне: «По нашим временам и одного хватило б. Сегодня живой, завтра – мёртвый. Радуйся! Пришло и к тебе военное счастье!» Я тут же переживать начала: «В штаб армии – это ж серьёзно! Теперь они меня хорошо проверять станут: всплывёт про отца». Зинка успокоила: «Молчи – главное. Может, и не всплывёт». Всплыло, конечно. И вместо штаба армии погнали меня из армии насовсем! Перед самым наступлением! Поплакали мы с Зинкой, обнялись и расстались… Я, собственно, чего зашла-то, Кать. Ты говорила, платья у тебя какие-то есть, кофты, которые уже не носишь? Давай я Зинке отвезу. А то она в таком рванье – смотреть страшно. Я к ней раз в неделю езжу. Убираюсь, то, сё. Я тогда, как с фронта уехала, в ту же ночь штаб наш разбомбило. Одна Зинка уцелела – ранило её, ноги парализовало.

– Конечно, – засуетилась мама. – Всё, что могу…

– И вы всю жизнь с ней… Ну, к ней ездите?

– Ну, не всю… Пока её родные были живы – нечасто. А теперь одни мы остались. Меня и после войны замуж никто не брал. Если что серьёзное намечалось, так я честно говорила, что отец – враг народа. Вот и просидела в девках… А Зинка… понятное дело… ноги – первое для женщины. Учись, Лен, танцевать!

В восьмомартовском конкурсе я не выиграла. И не проиграла. Меня ведущей поставили. Номера объявлять, задания раздавать…

– Самой главной, значит? – подбодрила меня баба Рая, зайдя в очередной раз.

– Просто больше никто не хотел, – объяснила я.

– Кать, отнесла я Зинке твои шмотки… Благодарит она тебя…

– Совершенно не за что, – ответила мама, и тут мы обе увидели, что на бабе Рае лица нет.

– Раиса Александровна, случилось что?

– Я ей суп варю, а она мне вдруг говорит: «Помру скоро».

– Глупости, – отмахнулась мама. – Это она вас вампирит. Ей больше некого.

– Не перебивай старших, – вдруг неожиданно строго сказала баба Рая.

– Извините, – как девочка, смутилась мама.

– Она говорит: «Вот ты за мной ухаживаешь, фрукты мне таскаешь, тряпки всякие… А ведь это я на тебя тогда анонимку написала в штаб армии, что отец у тебя – враг народа…» – «Зачем, Зин?» – спрашиваю. «Очень, – говорит, – мне обидно стало, что тебя к твоему генералу… И что у тебя любовь, а у меня… так… пользуются только…» Я её успокоила: «Ну, может, и к лучшему, Зин. Зато меня не убило». А она в слёзы: «А меня – так лучше б убило! Видишь, как Бог за тебя наказал… Такая страшная жизнь получилась. Ты когда стала ко мне ходить, я тебя видеть попервоначалу не могла… Теперь привыкла. Так что… Брось меня… Ничтожный я человек». Я говорю: «Куда ж я тебя брошу, Зин? У меня ж, кроме тебя, никого на всём свете. И потом… Не мне тебя судить. Ты, если в чём и виновата, так отстрадала уж сколько…»

У писателей в таких рассказах всегда бывает неожиданный финал. Не знаю уж, как у меня получилось.

– А у нас ещё пластинок всяких много, – пряча слёзы, торопливо предложила мама. – У неё проигрыватель есть? Мы можем пластинки ещё…

– Пластинки?.. Ну да… наверное… пластинки…

И взяла для своей Зинки «Брызги шампанского», «Риориту», Шульженко и Майю Кристалинскую, чтобы вместе с ней слушать. И эта баб Раина история для меня была примером «высшего проявления патриотизма».

…Как я была счастлива, что не пришлось позориться перед Серёжей на этом конкурсе красоты! Никто так и не узнал, что танцевать я совсем не умею. Зато все уважали, потому что я же была ведущей! Объявляла условия игры и так далее! А Серёжа мне помогал – и у нас получился отличный дуэт. К концу вечера он посмотрел на меня, как мне показалось, даже с лёгким подобием улыбки. То есть уже не как на шкаф, или стул, или парту. А отделил от неодушевлённых предметов, что являлось уже большой победой в моей нелёгкой борьбе за любовь.

Следующее сочинение я пропустила, потому что заболела. Это было сочинение-расследование «Твои корни». Мы должны были расспросить родителей о бабушках и дедушках и на основе этого материала написать рассказ о прошлом, про какой-то кусочек истории семьи.

Я лежала с горчичниками, а мама рассказывала про дедушку и бабушку и про бабушкину младшую сестру и её мужа – дядю Сашу. И опять получилось – про войну. Потому что все наши корни уходили туда, как ни крути, – в ту страшную войну, в историю Родины.

Про дядю Сашу я тогда не написала. Написала гораздо позже, лет через двадцать, когда смогла, наконец, узнать его судьбу, оборванную для нашей семьи 22 июня 1941 года.

Какое детство – такое и первое впечатление. У меня детство – телевизорное. У моего сына – компьютерное. У мамы – военное.