Фотография с прицелом (сборник) - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 55

– Да. Я сказал заветные слова. Их невозможно повторить. Неужели не расслышала?

– Я не уверена, что правильно поняла.

– Ты правильно поняла.

– Мне кажется, они слишком ко многому тебя обязывают.

– Да, именно это я и сказал. Тебе на пользу перелеты. Ты вырвалась из-под власти Сейфа. Он угнетает тебя и заставляет работать на него. Это ужасно. Так нельзя. У тебя высотный румянец и аэрофлотский блеск в глазах. Ты производишь впечатление… – Анфертьев раскрыл перед Светой дверь, и они вышли на площадь. Был уже вечер, красноватый прохладный воздух заполнял все пространство до самого горизонта. На свежем весеннем ветру раскачивались верхушки молодых тополей, покрытых первой зеленью. Желтоватый табун такси светился красными стояночными огнями.

– Так какое же впечатление я произвожу на запорожцев? – спросила Света, когда они уже сели в машину и поехали в сторону заводских труб, дымов, в сторону повисшего над городом темного облака, изредка озаряемого сполохами жидкого металла.

– Ты похожа на человека, который знается с международными авантюристами. Ты вступаешь с ними в преступный сговор, вы встречаетесь в условленном месте в назначенный час, обмениваетесь разными словами, которые меняют судьбы людей и отражаются на международных отношениях. Твоя жизнь – перелеты, аэропорты, свидания в гостиницах, ужины в ресторанах, маленькие пистолеты, большие пачки денег, пуленепробиваемые стекла, бриллианты, наркотики, цианистый калий в перстне, ты служишь великому и могущественному Сейфу, а он платит тебе черной неблагодарностью. Брось его и переходи к нам.

– У него длинные руки и жестокий нрав, тебе не совладать с ним, Анфертьев. Он расправится с тобой.

– Думаешь, дотянется?

– На него работает много людей. Оглянись – это все его служители, нам не спрятаться от них.

«При обыске у Луниной нашли авиабилет в Запорожье. По времени он совпадает с вашей командировкой. Как это понимать?» – Следователь приготовился записывать.

– Где твой билет? – спросил Анфертьев.

– В сумочке. А что?

– Дай мне его.

– Зачем? Заметаешь следы? Не надо, Вадим. Мне некого опасаться. Я оставлю его себе на память.

– Смотри, – обронил он.

– У меня так мало вещей, оставленных на память. Программка какого-то спектакля, бубновый король – я нашла его на улице, и теперь вот будет билет.

Шофер поначалу настороженно прислушивался к их разговору, но потом, отказавшись от попыток что-либо понять, все внимание обратил на дорогу. И они пронеслись сквозь город, сквозь его огни, дома, толпы, сквозь его прошлое и будущее, пронеслись, оставляя за собой след из опасности и недолговечности, след из несбыточных надежд и грядущих разочарований. Что-то сгорало в них в эти минуты, перегорало, и прохожих, которым пришлось вдохнуть след, оставляемый их такси, охватывало беспокойство, они бросались звонить своим близким, друзьям, любимым, затерявшимся в сутолоке дней и забот. Анфертьев и Света проносились, оставляя за собой очереди у телефонов-автоматов.

Они вышли у гостиницы, где Анфертьеву невероятными усилиями удалось выбить номер для Светы. И ее прописали на два дня, хотя люди, знакомые с гостиничными порядками, не поверят в это. Света вошла в первый в своей жизни гостиничный номер, и взгляд ее тут же остановился на кровати. И о чем бы они ни говорили в этот вечер, как бы причудливо ни петляли их шутки, темы, розыгрыши, оба неизменно возвращались в мыслях к этой рассохшейся кровати с деревянными спинками.

– Я никогда не останавливалась в гостинице, – сказала Света.

– Вот и остановилась. Как тебе здесь?

– Прекрасно. А где твоя комната?

– Рядом. Мы можем по ночам перестукиваться.

– И ходить друг к другу в гости?

– Думаю, мы просто обязаны это делать, – с преувеличенной уверенностью сказал Анфертьев. Мысли о Сейфе и мысли о Свете переплетались в его сознании, снова разделялись, шли рядом, одновременно. Мир вокруг расцветал возможностями и соблазнами, в лицо дул свежий ветер, насыщенный запахами трав, и морские волны разбивались о прибрежные скалы, и пылающие кометы проносились по ночному небу, и вулканы грохотали, сотрясая материки. А главное – его отношения со Светой наполнились надеждами, тайнами и срамными мечтами, как это бывает, когда человек влюбляется. И здесь, в номере запорожской гостиницы, когда они стояли еще в плащах и обменивались двусмысленностями, Света прочла его мысли, ничего хитрого в этом не было, прочла легко, будто все они были написаны шариковой ручкой на его лбу. И ужаснулась, и восхитилась тем, что в этот миг открылось перед ней.

– Вадим, – сказала она ошарашенно, – иногда мне кажется, что я совершенно тебя не знаю. Будто передо мной стоишь не ты, а незнакомый человек, которого я никогда не видела. Да и человек ли…

– Это бывает, – согласился Анфертьев. – Скажу тебе больше. Иногда я сам сомневаюсь в том, что я именно тот, за кого себя выдаю. Ну, вот как если бы вселилось в меня другое существо, чужое мне, чуждое. Вселилось и пользуется моим телом, что-то делает от моего имени, проворачивает свои делишки, а я где-то в другом месте… То ли жду, пока освободится мое тело, то ли я сам живу в ком-то… Временно снимая помещение… Вроде этой гостиницы…

– Тебе надо встряхнуться.

– Знаешь, наверно, нет человека, которому не требовалось бы встряхнуться, сменить на время одежды, привычки, убеждения…

– Убеждения? – Света вскинула брови.

– Ну, хорошо, не сменить, нет. Но хотя бы забыть на время о них. А потом снова вернуться к прежним своим убеждениям, чтобы еще раз убедиться в их истинности.

– Не уверена, – Света покачала головой и повторила: – Не уверена, Вадим.

– Ладно, не будем об этом. Раздевайся. – Анфертьев сделал паузу, понимая рискованность своего предложения. – И пойдем поужинаем.

– Это далеко? – спросила Света, и в ее голосе было облегчение.

– Здесь, в ресторане, на первом этаже.

– Ты разоришься. И тебя посадят в долговую яму. Я буду носить тебе передачи. Биточки из нашего буфета. А однажды принесу тебе в яму увеличитель, и ты сможешь потихоньку погашать свои долги.

– А тебе не пришло в голову принести вместо увеличителя веревочную лестницу?

– Анфертьев! – шутливо ужаснулась Света. – У тебя преступный образ мышления.

«Скажите, Светлана Николаевна, – медленно проговорил Следователь, – вы подозреваете кого-нибудь?»

«Нет. Никого».

«Не торопитесь так отвечать. Вы полагаете, что подозревать – это низко, подло, и потому даже думать об этом не хотите. Напрасно. Ведь Сейф-то пуст. Пятьдесят тысяч ахнулись. Значит, для подозрений есть основания. Отвечать вам. И скамья подсудимых дожидается вас. Мне говорили, что вы были достаточно близки с этим фотографом… Как его… Анфертьевым, верно?»

«У нас и сейчас неплохие отношения».

«Вы не замечали за ним…»

«Нет».

«Понимаю. Вы сказали бы нет, даже увидев его с деньгами у Сейфа».

«Да».

«У вас не было с Анфертьевым разговора о том, что неплохо бы начать новую жизнь, что неплохо бы…»

«Нет».

«О чем же вы говорили?»

«Ни о чем».

«Молчали?»

«Нет, мы говорили ни о чем».

– Там играет музыка, и мы сможем потанцевать. Должен же я где-то блеснуть своим новым галстуком. В Запорожье такого нет ни у кого. Ко мне подходили прямо на улице и предлагали за него большие деньги. А один просил хотя бы на вечер. Я могу сдавать его в аренду.

– Но это будут нетрудовые доходы. Конституция против. И потом, я не хочу видеть этот галстук на чужой шее. Она осквернит его.

Этот разговор может показаться игривым и пустым, но это не так. Они говорили серьезно, ни тени улыбки не промелькнуло на их лицах. Главное заключалось не в словах, им важно было преодолеть отчужденность, вызванную казенными запахами гостиничного номера, нужно было погасить преступность самой встречи, за которой раскачивалась тень предательства и измены.

Да, мы можем обо всем говорить свободно, по ходу вспоминая забавные анекдоты и смешные случаи о прыжках с балкона, сидении в шкафу, стоянии на одной ноге под вешалкой, мы готовы назвать это истинным достоинством мужчины или женщины, умеющих подняться над предубеждениями толпы, ценящих свои чувства и свою искренность. Но только Богу известно, насколько это сложно, мучительно, тягостно, когда дело касается нас самих. А если это нам не сложно, не мучительно, не тягостно, то о чем речь? Тогда об этом и говорить не стоит. Тогда, ребята, что-то очень важное кончилось в нас… Или кончается…