Ди Канио Паоло. Автобиография - Ди Канио Паоло - Страница 45

Эти комментарии стали лейтмотивом всех остальных высказываний в средствах массовой информации. Все согласились с тем, что Киоун ни в чем не виноват, что Уинтерберн только защищал одноклубника (как будто такой парень, как Мартин Киоун нуждается в таком защитнике, как Найджел Уинтерберн), что у меня не было никаких причин затевать драку, и что теперь моя карьера в Англии окончена.

В результате делался вывод, что я психически ненормальный тип, лишивший себя будущего в Премьер — Лиге без какого–либо на то основания. По–настоящему, объективно ситуацию никто не анализировал. Многие принимали как свершившийся факт, что меня дисквалифицируют пожизненно, и считали, что если наказание будет мягче — мне просто повезет.

Почти никто не вспоминал, что Киоун меня ударил.

И тем не менее, в «Маtch of the day» в послематчевом интервью сам Дэнни Уилсон сказал следующее: «Есть несколько обстоятельств, которые все упускают из виду. Я знаю точно, что Паоло ударили».

Но никто не обратил внимания на это замечание. И что странно — Уилсон, кажется, через несколько недель и сам забыл эту несущественную деталь. И впредь о ней никто не упоминал. Никогда.

Я и не надеялся, что Уилсон станет оправдывать мои действия. Он сразу отстранил меня от участия в играх, что было правильно. Лучшим способом задобрить Футбольную Ассоциацию было показать, что руководство клуба осознает всю серьезность произошедшего. С этой точки зрения они поступили совершенно логично.

Гораздо труднее объяснить, почему, кроме как в послематчевом интервью, Уилсон больше нигде не упомянул, что меня ударили. Это, конечно, меня бы не обелило, но, по крайней мере, помогло объяснить мой поступок и стало бы смягчающим обстоятельством. Но, увы, Уилсон предпочел молчать.

Через несколько недель Футбольная Ассоциация без лишнего шума отменила красную карточку Киоуна. Прямое удаление с поля автоматически означает трехматчевую дисквалификацию. В случае Киоуна красная карточка была просто забыта, как будто он ее никогда не получал. Вот так.

Я не держу зла на Мартина Киоуна. Он жесткий, неуступчивый игрок. По моему мнению, он лучший центральный защитник в Премьер — Лиге. Он сильный и быстрый, и делает все необходимое для победы. Я очень уважаю его как профессионала. Думаю, он мог бы легко стать звездой в Серии А. Я знаю, что он провел немного поединков за сборную Англии, и мне это кажется странным. Наверное, он стал лучше играть только в последние несколько лет или его раньше просто не ценили так высоко. Как бы там ни было, он выдающийся футболист.

Я не надеялся, что Киоун сам выйдет к журналистам и скажет: «Да, я разбил локтем нос Ди Канио, и думаю, этим можно объяснить его реакцию». Но ведь никто даже не удосужился спросить его об этом напрямую. Просто все решили, что он жертва, и все.

Мы отгородились ото всех в моем доме в Терни. Бетта не отходила от меня, успокаивала, помогала справиться с ситуацией. После первого потрясения она оставалась на удивление спокойной, особенно если принимать во внимание тот факт, что незадолго до того она родила Лукрецию. Сложнее было с Людовикой. Хотя ей было всего шесть, она понимала, что происходит нечто неприятное.

Она не могла понять, почему мы не вернулись в Шеффилд. Телефон не умолкал ни на секунду: журналисты звонили днем и ночью. Мы просто сидели возле аппарата, включив автоответчик. Если это был друг или кто–нибудь из родственников, мы брали трубку. Если журналист — нет. Последнее случалось чаще. Я до сих пор помню гудки после того, как мы в надцатый раз не ответили на звонок.

Тем временем еще одна свора журналистов дежурила возле нашей входной двери. Они представляли все издания, не только таблоиды. Казалось, я стал культурным явлением, символом всего неправильного в футболе и обществе. Каждый раз украдкой выглядывая в окно, я видел, как они ждут, когда я выйду. Журналист канала «Sky» Роб МакКэфри, наверное, несколько недель безвылазно околачивался возле нашего дома.

Из–за такого ажиотажа нам нелегко было куда–то выбраться, и поэтому мы почти все время проводили в четырех стенах. Семья Бетты стала для нас связующим звеном с внешним миром. Сложнее всего было объяснить Людовике, что случилось, почему мы живем не так, как раньше. Я сказал ей, что мы играем в игру, в прятки, и что никто не должен знать, что мы здесь. Это может показаться смешным, но таков сюжет фильма с участием Роберто Бениньи: находясь в концентрационном лагере, его герой рассказывает сыну, что все, что с ними происходит — одна большая игра.

Около недели спустя я увидел, как Йан Райт и Нил Раддок празднуют взятие ворот соперников, повторяя мой инцидент с Элкоком. Раддок толкает Райта на газон, и они оба смеются. Наверное, им это и правда казалось ужасно смешным. Я до сих пор помню, как эти два клоуна хохочут над своей выходкой. Видимо, это действительно выглядело забавно, хотя в то время мне так не казалось.

«Посмотри на этих двух идиотов, — сказал я Бетте, когда мы смотрели телевизор. — Эти два шутника сделали мое положение еще хуже! Им кажется, это смешно, но в Ассоциации точно смеяться не станут. Теперь меня пожизненно дисквалифицируют, и за это мне нужно будет благодарить эту парочку!».

К счастью, мои прогнозы не сбылись. Когда я зашел в раздевалку «Вест Хэма» через четыре месяца, как вы думаете, кого я там встретил? Правильно, этих двух идиотов — Раддока и Райта. И что вы думаете они сделали? Правильно. Они разыграли все то же представление с толчком. Но теперь я смеялся вместе с ними. Они отличные ребята, и я знаю, что все это делалось просто шутки ради.

Казалось, всем на свете позарез нужно было со мной встретиться. Всем, кроме руководства «Шеффилд Уэнсдэй». Никто из них мне даже не позвонил. Ни Уилсон, ни Ричардс, ни даже Грэхэм Мэкрелл, клубный пресс–секретарь. Только через несколько недель со мной, наконец, связались из руководства. Я чувствовал себя брошенным на произвол судьбы.

Моя семья меня поддерживала, конечно, как и несколько друзей. Именно в таких обстоятельствах и выясняется, кто твой настоящий друг. Если честно, я не люблю пользоваться этим словом — «друг». Для меня это понятие значит очень много, а им слишком часто злоупотребляют.

Кроме назойливых журналистов, мне звонило множество людей, чтобы узнать, как у меня дела. Но это были люди, с которыми я не общался уже много лет. Знакомые, бывшие одноклубники, друзья друзей. Всех их, казалось, интересовало только одно: закончил ли я с футболом.

«Ну, старик, что они теперь с тобой сделают? Ты здорово влип, согласись?»

Эти слова я слышал бесчисленное количество раз. Для этих людей важней было узнать, побьет ли срок моей дисквалификации мировой рекорд, чем то, как я и моя семья себя чувствуем. Это было омерзительно. Они были похожи на тех, кто проезжает на автомобиле мимо места аварии, чтобы поглазеть на кровь и страдания жертв.

Все было, как обычно. Сумасшедший Паоло снова наломал дров. В то время, как английская пресса делала из меня монстра, символа зла из–за границы, в Италии качали головой и говорили: «Мы так и знали. Ди Канио талантлив, но психически неуравновешен».

Им было плевать, как и всем остальным, что я человек, муж, отец двоих дочерей. Нет, для них Ди Канио был зверем, животным, и только.

Я знал, что должен с этим как–то бороться, но это было непросто. Возможно, сумасшедшему пришлось бы легче. Он бы мог продолжать считать, что совершенно прав, что должен сражаться со всем миром, и однажды обязательно победит.

Но я не сумасшедший. Я понимал, что ситуация была запутанная. Я не был ни монстром, как отзывались о мне британцы, ни психически ненормальным, как описывали меня итальянцы. Во мне шла борьба: психологическая и физическая. Я был человеком, совершившим ошибку, и терзаемым теперь угрызениями совести. Я чувствовал, что меня нужно убедить, что я могу вернуться. Но когда ты не знаешь, разрешат ли тебе снова ударить по мячу, если ты боишься, что твой заработок, твою профессию могут у тебя отнять, начинают опускаться руки.