Создана для любви - Мейсон Конни - Страница 38

– Разумеется, изменилась, – раздраженно сказала Алекса. – Неужели вы думали, будто после всего, что мне пришлось пережить, я осталась таким же эгоистичным, испорченным ребенком?

– Когда я приехал и узнал о случившемся, то едва не пожалел вас. Но теперь мне ясно: вы сами виноваты во всем происходящем с вами. Прощайте, Алекса.

Не удостоив ее на прощание даже взглядом, Чарльз покинул камеру, всем своим надменным видом и осанкой демонстрируя, что презирает изменницу родины, какой бы красивой и желанной она ни была.

– Видите, миледи, – ухмыльнулся Бэйтс через решетку, – ваш любовник и пальцем не желает пошевелить, чтобы помочь вам. Теперь кажется сомнительным, что даже родной муж захочет вступиться за вас, ведь он уже несколько дней как вернулся в Саванну.

Ошеломленная, Алекса вскричала:

– Вы лжете! С какой стати я должна вам верить? Будь Адам в Саванне, он приложил бы все силы, чтобы освободить меня.

– К чему мне врать, миледи? Хотите верьте, хотите нет, но ходят слухи, что он уже ухаживает за новой невестой.

– Леди Гвен, – выдохнула пронзенная болью Алекса.

– Да-да, вы правильно назвали имя, – злобно усмехнулся Бэйтс. – Но вам стоит лишь слово сказать, и старина Бэйтс утешит вас в ваши последние часы.

– Уйдите! – крикнула Алекса, затыкая уши, чтобы не слышать его ненавистных слов. Когда она решилась поднять взгляд, Бэйтса уже не было.

Бросившись на койку, Алекса дала волю чувствам. Неужели это правда, спрашивала она себя. Стоило ей представить Адама и Гвен вместе, как ее мозг отказывался работать. О чем думает Адам? Если бы он не поленился навестить пленника, которого принимают за Лиса, то сразу понял бы – это Мак, а вовсе не знаменитый капер. Возможно ли, что страх лишиться друзей-тори заставил Адама бросить жену, которой он признавался в любви? Алекса ничего не понимала. Что на уме у Адама? Намерен ли он сложа руки наблюдать, как его жену вешают за преданность новой родине? Неужели граф настолько никчемен, что готов допустить подобную несправедливость, вместо того чтобы защитить жену? И лучшего друга? Алекса билась в поисках ответа, но в ее тяжких мыслях царил хаос.

Удивительно, однако жизнь продолжалась. Прошел почти месяц с тех пор, как Алексу посадили в тюрьму. Каждый день она умоляла об аудиенции либо с губернатором Райтом, либо с генералом Превостом – и каждый день ей отказывали. После неожиданного визита Чарльза к ней больше никого не пускали. По какой причине – она даже не догадывалась.

И вот однажды случилось то, чего Алекса боялась долгие недели. Граббс явился спозаранку с привычной миской воды и сообщил: она наконец предстанет перед судом. Ей надлежит явиться туда сегодня же после обеда.

– Лиса судили вчера и быстро приговорили к повешению, – злорадно объявил Граббс. – Ясное дело, будете оба с ним болтаться, плечом к плечу.

Алекса обрадовалась известию, что Мак еще жив, но радость быстро омрачили мысли о жестоком ударе, нанесенном им судьбой. Ей вдруг стало интересно, появится ли на суде Адам. Она надеялась, что нет. Она больше не желала его видеть. Единственным чувством, которым она могла сейчас удостоить мужа, была ненависть.

Алекса, тщательно вымывшись, расчесывала черные, доходящие до стройных бедер волосы до тех пор, пока они не заблестели, словно шлифованное стекло. Из зеркальца, которое предусмотрительно вложила в узелок Мэри, на нее взглянул маленький бледный овал. Потухшие васильковые глаза казались чересчур большими для ее лица, а кожа приобрела прозрачность, граничившую с хрупкостью. Алекса не ожидала увидеть себя такой изможденной, потому что с детства отличалась бодростью и выносливостью. Долгие недели в сырой камере без доступа солнечного света серьезно подорвали ее здоровье, и Алекса поняла это как никогда ясно, тщетно выискивая в зеркале хоть намек на красоту, которой обладала прежде.

Забирать Алексу пришел ненавистный капитан Баррингтон, свысока глядевший на неухоженную арестантку. Тело у Алексы было чистым, а вот платье испачкалось и покрылось пятнами из‑за долгих недель непрерывной носки. Погода стояла жаркая, но Алекса прикрывала плечи поношенной накидкой в надежде замаскировать плачевное состояние наряда.

– Час расплаты наконец настал, леди Фоксворт, – пренебрежительно ухмыльнулся Баррингтон. – Должен сказать, вы совсем не похожи на красавицу, переступившую порог этой камеры всего несколько недель назад.

– А как иначе, если мне не оказывали ни малейшего внимания и ни капли снисхождения? – зло спросила Алекса. – Со мной обращались хуже, чем с животным.

– Расскажете об этом губернатору или генералу Превосту, когда их увидите, – безразлично пожал плечами Баррингтон. – Поторапливайтесь, – добавил он, совершенно не по-джентльменски выдворяя Алексу из камеры.

Алекса быстро заморгала, привыкая к свету. Ее тут же затолкали в закрытый экипаж, который рванул с места, не дав времени устроиться на сиденье. Сидевший рядом капитан Баррингтон достал безукоризненно чистый платок и вытер лоб. Нет, никогда ему не привыкнуть к постылой саваннской жаре.

Во время короткого переезда из особняка губернатора к зданию, где должен был проходить суд, Баррингтон развлекал Алексу новостями о войне. По его словам, генерал Генри Хамильтон, британский командующий в Детройте, захватил Венсен в Иллинойсе. Только Баррингтон не знал, что, пока он рассказывал об этом Алексе, Венсен уже атаковал Джордж Роджерс Кларк[1], который затем с успехом отбил британский командный пункт. Эта операция во многом позволила освободить приграничную территорию от набегов индейцев и дала американцам опорный пункт на северо-западе. Обо всем этом Баррингтону предстояло узнать позднее, из депеш, отправленных генералу Превосту, но задержавшихся из‑за поимки курьера.

Скорее, чем хотелось бы, экипаж достиг мрачного на вид здания, где проводили судебные заседания, и Алекса отпрянула от окна, шокированная толпами людей, по всей видимости ожидавших ее появления. Выйдя из экипажа, Алекса пережила момент смертельного ужаса, ибо ее предположение оправдалось. При появлении Алексы толпа осатанела, и в ее адрес со всех сторон полетели гнусные проклятия. Если кто-то и разделял ее взгляды, эти люди благоразумно держали свои чувства при себе, чтобы их не постигла та же участь.

– Изменница! – орали в напирающей на нее толпе. – Повесить двуличную суку!

Это был кошмар, и Алекса, ослабленная долгими неделями заточения, чувствовала, что тонет в море враждебности. Ей хотелось забиться в дыру, потерять сознание, раствориться, если возможно. Что угодно, лишь бы укрыться от брани, которой забрасывала ее разъяренная толпа тори.

Лишь одно не дало Алексе опозориться и рухнуть без сознания к ногам своих мучителей. Адам! В толпе безымянных лиц выделялось одно знакомое. Красивое, надменное лицо со стальным взглядом, будто кинжалом пронзившим Алексу в самое сердце. Первой ее мыслью было: Адам выглядит как прежде, не считая напряженных линий, едва заметно стянувших его лицо.

Сердце Алексы сжалось от горя, когда она увидела рядом с графом леди Гвен, по-хозяйски висевшую у него на локте. Горький, удушливый ком ненависти поднялся к ее горлу. Алекса, почувствовав, как тьма накатывает на нее, собрала все силы, еще остававшиеся в ее изнуренном теле, и взяла себя в руки. Нет уж, она не доставит Адаму и Гвен удовольствия видеть, что, появившись вместе, они причинили ей невыносимую боль. Выпятив нижнюю губу в знак злостной непокорности и решительно стиснув зубы, Алекса отогнала тошноту и мрак, грозившие захлестнуть ее, и шаг за шагом побрела сквозь толпу.

В душе она безоговорочно приняла неизбежное. Адам в самом деле бросил ее, и ей придется в одиночестве принять бесславный конец.

Адам едва не откинул надменную каменную маску, когда увидел, как Алекса пошатнулась, а потом выровнялась, разглядев его в толпе. Она выглядела изнуренной и худой; нежная кожа век под ее огромными фиолетово-синими глазами набухла темными кругами. «Как она, наверное, меня ненавидит», – подумал Адам, едва не бросившись защищать Алексу, несмотря на твердую решимость изображать полное безразличие к ее участи. Но рука леди Гвен, сдавившая его локоть, вернула Адама в чувство, и он сумел внешне спокойно проследить за тем, как Алекса, собравшись с духом, расправила узкие плечи и, не теряя достоинства, прошла сквозь обозленную толпу.