«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира - Даррелл Лоренс - Страница 57

Детей больше не было, но брак сохранялся. Примерно в 1612 году Шекспир то ли из-за болезни, то ли просто из-за усталости вернулся в Стратфорд. Он уподобился собственному отцу: рачительному хозяину, немного склонному к сутяжничеству, почтенному жителю провинциального городка. Каковы были его чувства к Энн? Некоторые усматривают оскорбление в знаменитых словах его завещания, согласно которому ей оставлена «вторая из лучших моих кроватей». Однако, безусловно, самую хорошую кровать разумнее было оставить дочери Сюзанне и ее мужу, местному врачу. Уж наверное у вдовы потребности поскромнее.

Шекспир был непревзойденным гением скрытности. Его персонажи говорят сами за себя — автор благоразумно помалкивает. В некоторых пьесах есть намек на скрытый католицизм, но ничего более определенного. Он знал, что сложный вопрос куда драматичнее простого ответа, благодаря чему предоставил нам возможность проецировать на автора наши собственные мнения. Режиссерам-шестидесятникам его пьесы несли веселую анархию и презрение к властям, для консервативных политиков восьмидесятых Шекспир был глашатаем национальной гордости и общества, основанного на строгой иерархии. Согласно Хорхе Луису Борхесу, разгадка Шекспира в том, что он одновременно «всё и ничто».

Так что пока актеры играют его пьесы, читатели проникаются его словами, а творцы вдохновляются его примером, Шекспир будет жить. В новом тысячелетии появятся новые трактовки, которые мы не в силах и вообразить. Однако есть что-то особенно обаятельное в Уилле миллениума. С 60-х по 80-е существовала непреодолимая пропасть между «радикальным» и «традиционным» Шекспиром. Шекспир 90-х менее категоричен. Мы согласились принять его двойственность.

Что ждет Шекспира в будущем? Каким он будет через несколько лет и чем Шекспир XXI века уже сейчас отличается от Шекспира XX века? Возможных ответов много, но самый, наверное, насущный связан с переходом от культурной парадигмы холодной войны (конфликт радикальных и консервативных трактовок Шекспира во многом определялся именно этой парадигмой) к противостоянию между Западом и исламизмом.

Во второй половине прошлого столетия — с тех пор как эту роль сыграл борец за права американских чернокожих Пол Робсон, — фигура Отелло очень сильно влияла на восприятие расового вопроса, будь то борьба с сегрегацией в Америке или с апартеидом в Южной Африке. С тех пор как в ЮАР пришел к власти Нельсон Мандела, а в Штатах всерьез заговорили о чернокожем президенте, прочтение «Отелло» в свете расового вопроса отчасти утратило актуальность. Однако стоит лишь немного повернуть этот многогранный алмаз, и он вспыхнет по-новому. Во времена Шекспира слова «мавр» и «магометанин» были почти синонимами. Действие пьесы происходит в эпоху столкновения христианского мира с Османской империей. Проблема Отелло связана с его мусульманским происхождением. Она отражена уже в названии: «История Отелло, венецианского мавра», где мавр означает мусульманин, а Венеция — синоним торговли, капитала, западного прогресса. После одиннадцатого сентября пьеса ждет нового прочтения.

Шекспир XXI века затрагивает мусульманские ценности и в вопросе о браке. Последствия непослушания дочери отцу, который выбрал ей жениха, — главный мотив как трагедий (Джульетта, Офелия, Дездемона), так и комедий (Гермия, Джессика, Бьянка). Для современного западного общества, в котором молодой человек чаще всего не предупреждает потенциального тестя, что собирается сделать предложение его дочери, тема кажется архаичной. Однако для мусульманской молодежи вопрос по-прежнему животрепещущий. В моноспектакле «Ничья. История сумасбродной чужачки» писательница Ясмин Алибхай-Браун рассказывает о роли Шекспира в ее жизни, начиная с того, как девочкой-подростком из азиатско-мусульманской семьи в Уганде играла роль Джульетты в школьном спектакле, где Ромео был чернокожий мальчик. Они целовались на сцене, после чего отец выгнал Ясмин из дома и не разговаривал с нею до самой смерти. Для нее Шекспир — не архаика, а живое присутствие. Он по-прежнему наш современник.

Сэмюэл Шенбаум^[264]

«Стратфордский юбилей»

© Перевод Е. Ракитина

Королей надлежит короновать, и то, что запоздалая коронация Шекспира прошла в городе, где он появился на свет, было вполне уместно. «Стратфордский юбилей» (как назвали его устроители) состоялся, как ни странно, не в 200-ю годовщину рождения поэта — в 1764 году, а пять лет спустя, и не в апреле, как можно было ожидать, а почему-то в сентябре. Сбитые с толку горожане спутали приближающийся «Юбилей» с Еврейским биллем^[265], всколыхнувшим политические страсти пятнадцатью годами ранее. Для лондонцев, которые не смогли посетить празднование, актер Сэмюэл Фут, горячо ими любимый за злободневные памфлеты, обнародовал по следам события «Определение, данное Дьяволом»:

Юбилей, как недавно выяснилось, есть подкрепленное шумихой приглашение всех и вся отправиться в незапряженных почтовых каретах в глухую местность, откуда не избирают представителей в парламент, где правят мэр и олдермены вместо магистрата, — дабы воздать хвалу великому поэту (коего обессмертили его творения), почествовав его одой — без поэзии, музыкой — без мелодии, обедом — без угощения и гостеприимством — без ночлега, маскарадом — без масок, скачками — по колено в воде, фейерверками — погасшими едва их запустили и пряничным амфитеатром — развалившимся, словно карточный домик, едва его возвели.

Место распорядителя «Юбилея» досталось Дэвиду Гаррику, первейшему ревнителю и исполнителю Шекспира на тогдашней сцене. Бард был для английского Росция^[266] предметом молитвенного поклонения. В своем поместье в Хэмптоне он воздвиг храм в честь Шекспира, где водрузил изваянную Рубийаком^[267] статую раздувшегося от вдохновения поэта, для которой позировал сам Гаррик. Позднее в Нортхемптоншире, в Аббингтонском аббатстве, — освященном тем, что к нему имела касательство леди Бернард, последняя кровная родственница драматурга, — Гаррик посадит шелковицу, подражая Шекспиру, который, по легенде, проделал то же самое в саду Нью-Плейс^[268]. «Поступок этот — вполне серьезно размышляет автор „Сценической топографии“^[269], — можно было бы счесть демонстративным, будь он совершен на публику».

Несмотря на особую близость Гаррика к Национальному поэту, сделанный Стратфордом выбор не всем пришелся по нраву^[270]. «Если предполагается, что этот ‘Юбилей’ должен стать серьезным собранием в честь величайшего поэта в мире, — раздраженно вопрошал Стивенс^[271], напечатавшийся под псевдонимом Зингис в „Паблик эдвертайзер“ 23 августа 1769 года, — то почему было не поставить во главе литератора?.. Разве ученые мужи хуже оберегали бы славу поэта? Никто не спорит, Шекспир писал преимущественно для сцены, но разве из этого следует, что почести ему подобает воздавать одним лицедеям?» Нужно, однако, отдать должное главному распорядителю: Шекспиру на «Юбилее» было уделено почти столько же внимания, сколько и самому Гаррику.

Для празднований на берегах Эйвона возвели восьмиугольный деревянный амфитеатр классического образца — благоразумно измененного, чтобы походить на ротонду в Рэниле^[272] и удовлетворять современным вкусам. Ротонда, семидесяти футов в диаметре, со сценой, достаточно просторной для сотни выступающих, и залом для танцев, способная вместить тысячу зрителей, была обтянута изнутри алым бархатом и освещена великолепными люстрами, которые на протяжении двух месяцев отливал «Гибби» Джонсон — капельдинер при ложах в «Друри-Лейн». Здесь была съедена огромная черепаха весом в 327 фунтов, приготовленная Гиллом из Бата; здесь проходили представления и костюмированный бал.

Самый прославленный знаток Шекспира не явился — отсутствие Сэмюэла Джонсона заметили и огорчились. Он поправлялся после болезни и предпочел на время «Юбилея» укрыться у Трейлов в Брайтоне. Не приехала и остальная просвещенная публика. Зато Босуэлл, с радостью отложив лечение венерического недуга, явился и, вступив в сонный городок, где проживало 2287 душ, испытал (по его собственным словам) чувства, подобные тем, что нахлынули на Цицерона в Афинах. В первое утро, в среду, 5 сентября, загромыхали тридцать пушек, по всему Стратфорду зазвонили колокола^[273], а певцы — актеры в фантастических костюмах — пели в сопровождении кларнетов, флейт, гобоев и гитар: «Встань вместе с солнцем, красота, / Шекспиру поклонись». Во время торжественного завтрака в ратуше ополчение графства играло «Уорикшир» Дибдина, и Босуэлл подпевал хору: «Таких не знали Уиллов, как уорикширский Уилл». Даже некогда незаконно подстреленный Бардом олень послужил к вящей славе края: «Таких воров не знали, как уорикширский вор». Бюст в церкви Святой Троицы был увит гирляндами, а вместо религиозного обряда была исполнена «Юдифь», оратория доктора Томаса Арна^[274], дирижировавшего оркестром театра «Друри-Лейн» в полном составе с солистами и хором. Потом процессия с музыкантами во главе, убранная юбилейной лентой всех цветов радуги (символизировавших универсальный гений поэта) и юбилейной медалью с изображением Шекспира и девизом «Таких, как он, нам больше не видать» проследовала к Месту рождения на Хенли-стрит. Там все пропели куплет, сочиненный по этому случаю Гарриком: