Трансцендент (СИ) - Ашмаев Илья - Страница 12

— Я найду тебя.

Вилиал покинул деревню сразу же после сделки с Фёдором — нанял попавшегося мотоциклиста и добрался с ним до ближайшего города, в котором и остановился на ночлег. На следующее утро он не спеша выполнил все гигиенические процедуры, которые были необходимы для поддержания в чистоте и порядке человеческого тела, позавтракал и также не спеша отправился на прогулку.

Вскоре демон остановился у сидящей возле церковных ворот сгорбленной мужской фигуры маленького роста и посмотрел в скомканную шапку для подаяний. Там лежала одинокая монетка, всем своим видом показывающая, что ей настолько же одиноко, насколько одиноким и покинутым выглядит её хозяин. Нищий был одет в рваное коричневое полу-пальто с грязным меховым воротником, ватные штаны и запачканные пятнистые валенки с обрезанными голенищами. На голове у бедолаги был повязан белый платок в цветочек, стянутый несколькими узелками. Вкупе с растянутой на лице беззубой улыбкой он придавал мужичку залихватский образ карибского пирата.

— Дай копеечку! Христом… — тут нищий невольно закашлялся, — Бо…го…м… — кашель стал надрывным, и под конец мужик еле хрипел. — Прошу!

— Христом Богом, говоришь? — задумчиво переспросил Вилиал, — ну-ну. А пойдём-ка я тебя лучше накормлю!

— Зачем?! — испуганно раскрыл глаза нищий на странного мужчину. — Господь накормит, ты денежку дай! На богоугодное дело, — смиренно добавил мужичок и поклонился прохожему.

Демон усмехнулся, откинул подол плаща, вынул из кармана пиджака крупную купюру и положил в шапку.

— Дам ещё столько же, если проведёшь меня в своё жилище.

— Да что вы, барин! Побойтесь Бога, какое жилище?

— Слишком много было сказано тобой про Бога, грешник. Ты видимо хорошо с ним знаком… вот и побеседуем.

С этими словами Вилиал лёгким движением руки подхватил обескураженного нищего под руку, поднял его на ноги и посмотрел в глаза.

— У тебя квартира здесь двухкомнатная за углом, на втором этаже — я слышал, участковый говорил, когда ты деньги ему отдавал. Вот там и поговорим.

Испугавшийся такого поворота бедолага от неожиданности отпустил прижатую к животу руку и на землю посыпались звонкие монеты и бумажные купюры всех достоинств.

Незнакомец помог собрать деньги и они двинулись с мужичком через перекрёсток. Никто не обращал на них внимания, и вскоре они оказались в той самой квартире, о которой было упомянуто выше. По пути Вилиал узнал, что нищего зовут Прохор, он инвалид с одной почкой, лежал в психической, «ветеран двух отечественных», готовился лететь в космос и под конец был жестоко обманут собственными детьми, оставившими его без жилья и средств к существованию. Эта квартира якобы не его, а сожительницы, которая умерла год тому назад (почему-то опять в психической), и живёт он там якобы на птичьих правах, пока не объявятся родственники покойницы. «Фантазией тебя Бог точно не обделил», — подумал демон и, захлопнув дверь, оглянулся в квартире.

Уныние, упадок и угнетённость в этом жилище удивительно соседствовали с роскошью, расточительством и рафинированностью. На длинной стене прихожей, покрытой рваными бесцветными обоями, ярким жизненным пятном красовалась большая картина в позолоченной раме — великолепная копия «Последнего дня Помпеи» Карла Брюллова. «Сюда! Лицом к лицу заката, не робея! Сейчас придет к концу последний день Помпеи», — почему-то сразу вспомнились Вилиалу стихи Бориса Пастернака. Под стать картине притягивала взор средних размеров венецианская люстра на потолке, переливающаяся дорогим стеклом, хрусталём и бронзовыми декоративными подсвечниками. Последним днём Помпеи выглядела кухня этого пристанища, вид на которую, к сожалению, открывался справа. Там царило целое нагромождение грязных тарелок, вилок, стаканов и кастрюль, затянутых паутиной, покрытых пылью и засиженных мухами. Из кухни тянуло неприемлемым зловонием и прогоняло быстрее прочь. Пройдя дальше по коридору, гость попал под ничем не примечательную арку, но вот за аркой открывался вид весьма неожиданный и непривлекательно противоречивый.

На покрытом облезлым жёлтым линолеумом полу величественно почивал яркий персидский ковёр ручной работы, изрезанный солнечными узорами и цветущими водяными лилиями. По четырём углам большой светлой комнаты стояли массивные, в полтора метра высотой кованные канделябры, удачно оттеняющие затянутые паутиной углы с почерневшими лохмотьями былых обоев. Слегка откинувшись на стену невысокой узорной спинкой, с нетерпением ожидала своего причудливого хозяина большая низкая тахта, обитая богатой индийской тканью с золотой притачной бахромой. Завершал весь этот пёстрый ансамбль с опаской примостившийся на кухонном табурете огромный полупроводниковый ящик с кинескопом, гордо именовавший себя телевизором. Люстры на облупленном потолке не было — видимо её наличие считалось неприличным излишеством на фоне имеющейся уже в комнате роскоши. На двух смело свисавших сверху проводках крепились грязный черный пластмассовый патрон и ввёрнутая в него огромная пыльная электрическая лампочка.

Прохор молча стоял в коридоре, исподлобья глядя на Вилиала, пока тот рассматривал его гнездо. Редкие немытые волосы его торчали в разные стороны, а все мышцы, казалось, были напряжены.

— От сожительницы, говорите, досталось? — с иронией спросил демон, не оборачиваясь на хозяина квартиры.

— Вы о телевизоре? Нет, сам купил. Я тогда был здоров и хорошо зарабатывал, — с прохладцей в голосе ответил Прохор.

— Я о персидском ковре, картине и канделябрах, — не замечая изменившегося тона «нищего», парировал Вилиал.

— Ах, это… В наследство получил, тётя умерла.

— Так от чего тогда нищенствуете? Немалые деньги можно выручить…

— Память. Любил тётю безумно.

Вилиал резко повернулся к церковному попрошайке и снова посмотрел в его светлые голубые глаза.

— Я предлагаю вам сделку. Очень хорошую сделку! Я не всякому её предлагаю. Мне нужна лишь правда. Я и так могу её узнать, для меня это не трудно. Но мне нужно узнать эту правду от вас. Вас гложет печаль… это очевидно. Вы совершили когда-то глупую ошибку и до сих пор вас не отпускает отчаяние, поскольку время не повернуть назад и невозможно что-либо исправить. Вы мне честно и откровенно рассказываете всё, что тогда с вами тогда случилось. Я же… я же предоставляю вам возможность искупить свою вину. Я могу это сделать. И после этого вас уже никогда не будут мучить бессонница и дешёвая водка, пытающаяся заглушить беспощадную память.

Прохор исподлобья молча смотрел на Вилиала, пока тот произносил свою речь. Оба не сводили друг с друга глаз, но насколько же разными были их взгляды… Взгляды короля и шута. Один свысока, властный и не терпящий пререканий, холодный и пронзительный. Другой — снизу вверх, прищуренный, двусмысленный, закрытый и притаившийся.

— Кто вы такой? Назовите себя.

— Я слуга того, чьё имя в страхе боятся произнести прислужники веры.

— У меня было мало оснований доверять вам доселе, а теперь их вообще не осталось.

— Вам вообще некому доверять в этом мире, а после случившегося меньше всего вы можете доверять самому себе.

— Вы действительно можете мне помочь?

— Да.

— Хорошо. Я согласен.

— Я не принимал общество. Я был асоциален по своей природе. Меня раздражали собрания, демонстрации, кинотеатры, школы… Даже в детском саду я прятался на прогулке за верандой и сидел там, пока меня не хватятся воспитатели — я не хотел общаться ни со сверстниками, ни с ними. Я не понимал, почему общество проявляет ко мне насилие, почему я должен подчиняться его глупым законам и принимать его показную нравственность. И в школе, и в институте меня считали белой вороной. Для меня же все окружающие были грязной, серой и безликой пернатой массой. В карканье своём и суете они пожирали друг друга, а я не хотел их участи. Я стремился к одиночеству, поскольку не видел вокруг ни друзей, ни единомышленников. Помните у Достоевского: «Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой». Не дало мне общество такого человека, и я стал делать то, что делают все одинокие души в наше время — я стал пить. В алкогольном угаре я часами вёл с собой душеспасительные и философские беседы, вслух, иногда на повышенных тонах, иногда в обнимку… да, в обнимку с самим собой. Я человек! И мне просто необходимо было кого-то обнимать. И я обнимал себя. Родители оставили меня рано — сначала умер отец, затем мать. Институт я заканчивал сиротой. Они купили мне квартиру, когда я поступал в ВУЗ, а сами жили в трёхкомнатной, в другом городе. У них было две машины, большой дачный участок. Всё это досталось мне по наследству. Плюс сбережения в банке, золотые украшения, облигации… У отца был свой бизнес, который мать некоторое время продолжала, а я просто продал его.