Принцессы Романовы: царские дочери - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 48

Принц получил согласие и уехал в Копенгаген, готовиться к официальной помолвке. Александра Николаевна осталась ждать. В то лето императорская семья снова посетила Москву. И там впервые обратили внимание на то, что Адини покашливает и быстро утомляется. Она даже несколько раз просила освободить ее от вечерних приемов. Но к зиме она окрепла, держала наравне со всеми пост, радостно ждала жениха, который прибыл в конце декабря. Состоялась официальная помолвка и большой прием по этому торжественному случаю. И именно на этом приеме лейб-медик Виллем, коснувшись руки Александры Николаевны, обратил внимание на то, что ладонь ее влажна и холодна. «Она явно нездорова», – сказал Виллем своему коллеге.

Несмотря на опасения лейб-медика, Александра Николаевна оставалась бодрой и веселой, она наслаждалась обществом жениха, радостно предвкушала то время, когда они с Фридрихом будут полностью принадлежать друг другу… Пока же им во имя соблюдения приличий приходилось находиться в обществе нескольких фрейлин и великой княжны Ольги Николаевны, которая – возможно, искренне, а возможно, из-за обиды и зависти, ведь она была старше, а принц выбрал не ее! – заявляла, что считает жениха сестры «незначительным и без особых манер».

В Петербург приехал отец жениха, старый ландграф Вильгельм Гессен-Кассельский. Он был от всего сердца восхищен прелестью своей будущей невестки и полюбил Александру Николаевну как родную дочь. Император Николай I, в свою очередь, проникался все большей симпатией к своему будущему зятю. Все обещало молодым абсолютное счастье. Придворные умиленно говорили, что младшую из великих княжон ожидает будущее, подобное «заре прекрасного дня», ибо жених не мог на нее насмотреться, а искренняя любовь между женихом и невестой благородной крови – это такая редкость! Было решено, что молодые проживут в России до весны. В Копенгагене тем временем подготовят для них дворец, а еще дом у моря для летнего отдыха…

Владимир Гау. Великая княжна Александра Николаевна (1840 г.)

В январе 1844 года состоялась свадьба. В Петербурге по этому случаю было дано более десятка балов только в Зимнем дворце, а еще все знатные вельможи устраивали праздники в честь новобрачных. Александра Николаевна веселилась от души. Но однажды, возвращаясь с бала у графа Нессельроде, она почувствовала удушье и открыла окно кареты. Морозный воздух принес ей облегчение – и простуду. У Александры Николаевны – теперь уже великой княгини и принцессы Гессен-Кассельской – поднялась температура. Новобрачная не желала обращать внимание на недомогания, продолжала посещать балы, но ей становилось все хуже и вскоре она слегла. Тогда же открылось, что Александра Николаевна беременна: взаимная любовь супругов принесла свои естественные плоды. Доктора окружили великую княгиню самой пристальной заботой, ей запретили выезжать, настаивали, чтобы она больше времени проводила в покое, лежа на диване. Молодой супруг оставался с ней, читал ей вслух Платона, труды которого Александра Николаевна считала весьма полезными и облагораживающими, а принц Фридрих с ними прежде не был знаком и открывал их для себя. Однако, несмотря на покой и лечение, ей не становилось лучше. Александру Николаевну лихорадило, она задыхалась, худела вместо того, чтобы набирать вес, как положено будущей матери, и на щеках у нее появился специфический румянец… Все указывало на признаки чахотки. Но врачи еще надеялись, что рождение ребенка может оздоровить слабую и чахнущую девушку. В те времена чахоточных барышень иногда специально выдавали замуж: отчего-то считалось, что беременность может укрепить организм. Хотя на самом деле беременность только усугубляла течение болезни.

Николай I в то время был с визитом в Великобритании, но спешно вернулся, узнав, что у его младшей дочери подозревают чахотку. К его приезду ситуация была уже безнадежной: лейб-медик Мандт сообщил государю, что одно легкое Александры Николаевны не дышит вовсе, другое поражено, так что надежды нет…

Молодые супруги переехали в Царское Село. Там, на свежем воздухе, Александре Николаевне стало легче. Но все равно она задыхалась даже во время прогулок в открытой коляске. Спальню ей устроили в большом открытом кабинете, с семью окнами, где постоянно циркулировал воздух. Но юной великой княгине становилось все хуже. Ее супруг обезумел от горя: обожаемая жена угасала с каждым днем!

Из-за слабости Александра Николаевна не смогла выносить ребенка и 29 июля родила шестимесячного мальчика, который прожил полтора часа, что позволило окрестить его: по лютеранскому обряду, согласно брачному договору. В том, что малютка Вильгельм умрет, не сомневался никто. Сама Александра Николаевна пережила сына на пять часов. Ей не сказали, что сын ее умер, и Александра Николаевна надеялась, что, возможно, малютку смогут выходить. Наивная надежда: в те времена столь недоношенные дети не выживали. Она успела исповедоваться, причаститься и даже сказать несколько утешительных слов своему мужу, который все равно оставался безутешным, прежде чем лишиться чувств от слабости и удушья. Скончалась Александра Николаевна уже не приходя в сознание.

«Видеть Папу было поистине душераздирающе, – писала в своих мемуарах Ольга Николаевна. – Совершенно внезапно он превратился в старика. Мама много плакала».

Младший брат, Константин Николаевич, особенно друживший с покойной, записал в дневнике о дне погребения сестры: «4 августа. Настал, наконец, тяжелый последний день. Не забуду я никогда, как гроб понесли, как Папа в полголоса сказал: „С Богом“, как гроб медленно стал спускаться в тихую могилу, как мы все бросили на него землю, как, наконец, я в последний раз взглянул на него в глубине могилы – и все исчезло с лица земли, что было Адини».

Погребена Александра Николаевна в Петропавловском соборе, у северной стены, недалеко от западных дверей.

Петербург оделся в траур, как говорили – «в городе не было ни одного сухого глаза». Императрица Александра Федоровна заболела от переживаний. В Царском Селе, в той комнате, где умерла Александра Николаевна, ее родители устроили молельню, в центре которой на иконостасе поместили икону, написанную Брюлловым: «Святая царица Александра, вознесенная на небо». Брюллов лично знал царских дочерей, был потрясен ранней смертью этой доброй и кроткой девочки и придал святой Александре черты покойной великой княжны. В память преждевременно умершей великой княгини в Петербурге открыли женскую Александринскую больницу (на Надеждинской улице) и устроили образцовый приют с сиротским отделением для девочек.

Фридрих Гессен-Кассельский носил траур по Александре Николаевне девять лет. Он хотел бы и вовсе не жениться, но был принужден родными. 14 мая 1853 года он сочетался браком, предварительно испросив на то благословение своего бывшего тестя императора Николая I, с принцессой Марией Анной-Фредерикой Прусской, которая приходилась внучкой великой княгине Марии Павловне и правнучкой русскому императору Павлу I. Очередное причудливое переплетение династических судеб…

5 сентября 1866 года он взошел на трон под именем ландграфа Фридриха Вильгельма II. Вторая жена родила ему шестерых детей. Но Фридрих никогда не забывал свою возлюбленную Адини и первого ребенка, несчастного маленького Вильгельма. Каждый год – до самой смерти! – 29 июля ландграф надевал траурные одежды и уединялся для молитв за своих дорогих усопших, для того чтобы оплакать супружеское счастье, которое длилось так недолго, а могло бы украсить всю его жизнь.

Мария Фредерикс, дочь фрейлины и лучшей подруги императрицы, оставила подробные записки об этом ужасном несчастье:

«Лето это вся царская фамилия проводила в Царском Селе; надеялись, что воздух этой местности будет здоровее для возлюбленной больной; но ей становилось все хуже, сухой кашель и жгучая лихорадка ее одолевали; она, видимо, гасла. Помню, как в день смерти великой княгини матушке, возвратившейся домой только для того, чтобы с нами пообедать, во время стола пришли сказать, что Ее Высочество скончалась. Мать моя бросила и нас, и обед и поспешно отправилась к убитой горем императрице. Вечером меня повезли приложиться к телу усопшей. Это была первая покойница, которую мне приходилось видеть. Она была чудо как хороша; лежала на своем смертном одре, как изваянная из белого мрамора статуя; около нее покоился ее новорожденный ребенок, которого, кажется, она даже не доносила, и он жил только несколько часов. Комната была в полумраке, все было тихо, уныло; слышался только голос дьякона, читавшего нараспев грустным, тихим голосом Св. Евангелие. Первое семейное горе, постигшее нашу дорогую императорскую фамилию!