На край света (трилогия) - Голдинг Уильям - Страница 122

– Вы невыносимы!

По-моему, я зарычал.

– Возможно, сэр. Зато я не распускаю слюни по всем морям, целуя руки женщинам, годящимся мне в матери!

Похоже, удар попал в точку. Бене с трудом оторвался от переборки и выпрямился.

– Да уж, мистер Тальбот, вы, по-видимому, предпочитаете школьниц!

– Множественное число тут ни при чем! Для меня существует только одна женщина!

– Вы не умеете любить, мистер Тальбот. Это ваша главная беда.

– Я не умею любить?! Ха-ха! – вот что я отвечаю вам! Слышите, сэр?!

– Вы не в себе. Договорим, когда протрезвеете. Всего вам хорошего.

Подгоняемый качкой, он почти скатился по лестнице, ведущей в кают-компанию, миновав по дороге мистера Смайлса.

Я по-ребячески заорал ему вслед:

– Слыхали, мистер Смайлс? А мы, оказывается, мамочек любим!

Мистер Смайлс проследовал мимо меня, словно глухой, не ответив и даже не взглянув в мою сторону – точно призрак, спешащий на встречу с кем-то еще.

Я пошел к себе в каюту. Время, само время тянулось нестерпимо. Я влез в плащ и вышел постоять на палубе. Меня тут же швырнуло волной на цепи, и я бы остался висеть там, но, собравшись с силами, все-таки поднялся на ноги. Происшествие остудило мой гнев. Я застыл, глядя на представление, которое давал океан. Гребни волн вздымались выше головы. Иногда мы ныряли в них боком, так что шкафут заливало водой, иногда отклонялись так, что можно было разглядеть водоворот, в котором, окруженная пеной и стеной зеленой воды, висела во тьме одинокая птица. Горизонтально несущийся дождь и брызги заслоняли птицу, и вода хлестала со шканцев, как из водосточного желоба.

Все это отрезвило и утихомирило меня. Тросы, скрепляющие судно, напомнили о том, где мы, и что творится вокруг. Я проклял себя за неожиданный взрыв, за то, что позволил выплеснуть злобу. Сам от себя такого не ожидал. По возвращении в каюту мне наконец-то удалось заснуть.

От сна об обрывах и склонах меня пробудил страшнейший толчок. Я очутился на полу около койки, с которой только что упал, или, точнее, был сброшен. Как только я попробовал встать, на меня опрокинулся парусиновый стул, и мы вместе поехали по палубе, пока не врезались в переборку под откидным столиком. Я кое-как поднялся на ноги, и угол, под которым висел на стене фонарь, полный масла, на пару секунд поверг меня в такой ужас, что я застыл на месте. Угол свидетельствовал о том, что мы съезжаем задом наперед – задним ходом! – прямо в море, и вот-вот утонем. Я не удержался на ногах и повис, цепляясь за койку; дурацкий фонарь торчал надо мной, опровергая все законы Природы, о которой так любит писать мистер Бене. С той минуты я перестал до конца понимать, что и как делаю. Сперва показалось, что корабль уже ушел под воду, и очень скоро из всех отверстий хлынет вода. С этой мыслью мешалась другая: сейчас время ночной вахты, я опоздал, оставил Чарльза без помощника! Когда я немножко пришел в себя, лучше мне не стало, так как было ясно – что-то случилось. Кругом стоял шум. Тонко визжали дочурки Пайка, им вторила какая-то дама – не иначе как Селия Брокльбанк. Перекрикивались мужчины. Вопли смешивались с другими звуками: гудели и хлопали паруса, грохотали блоки, где-то звенело и билось стекло. Я вынырнул в коридор и повис, ухватившись двумя руками за поручень – на самом деле повис, так как корабль, казалось, стоял на голове. Стоило отцепить от поручня руку, как резкий рывок оторвал другую. Я кувырком полетел по коридору и с глухим стуком врезался в переборку, да так, что голова закружилась. На некоторое время я застрял там, словно пришпиленный, наблюдая, как Олдмедоу безуспешно пытается вырваться из пассажирского салона. Давление чуть-чуть ослабло, и я воспользовался передышкой, чтобы выползти на шкафут и добраться до моего излюбленного укрытия – вантов по левому борту, точно там было спокойнее. Увы, привычное место было не узнать! Рядом кто-то чертыхался, я даже не видел кто. Наконец глаза мои привыкли к темноте. Мерцали поднятые паруса. Это был все тот же потусторонний штормовой свет, который почти не освещал корабль, зато озарял огромные, словно облачные, стены, которые окружали нас со всех сторон и вздымались так высоко, что закрывали звезды, превращая их в расплывчатые пятна. Мерцающие паруса обвисли. Водный мир под ними выглядел сплошной неразберихой огромных волн: спереди, сзади – будто черные горы. На моих глазах одна из этих гор – за кормой – изменила форму, расплылась и словно бы исчезла. Я пишу «словно бы», так как не заметил, куда она делась! Едва она пропала, я почувствовал растущее давление и повис – на этот раз на вантах. Шкафут уплыл из-под ног, накрытый очередной волной, которая выросла со стороны носа и обрушилась на нас. С оглушительным хлопком наполнились ветром топсели, за ними – остальные паруса. Грохот стоял, как во время канонады. Нас вознесло на вершину мира. Я перебежал к трапу и уцепился за поручень. Корабль встал на дыбы. Я вскарабкался по лестнице, высунул голову чуть выше уровня палубы – и никого не увидел!

Можно ли считать, что тогда и настал самый страшный миг в моей жизни? Нет – потом бывали и похуже. Но этот – так сказать, первая ласточка – был усилен моим ужасом. Я глазам не верил: обезлюдевшие шканцы и – о Господи! – штурвал! Я одолел трап, который к тому времени почему-то стал горизонтальным, рывком выволок себя – наверх? вбок? – и бросился к рулевому колесу.

– Эдмунд! Слава Богу! Помогайте!

Скорей, скорей! Я о кого-то споткнулся – то ли мертвый, то ли без сознания. Чарльз всем телом повис на штурвале с правой стороны.

– На правый борт!

Страх куда-то исчез, на него не оставалось времени. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, я старался помочь Чарльзу, который в одиночку, в бушующем море, дергал и тянул штурвал. Кажется, помог: под нашим общим натиском колесо сдвинулось. Чарльз начинал рывок, я доводил его до конца. Крутануть штурвал не так уж трудно, если покрепче ухватиться за ручки! А вот после, когда приходится тянуть вниз, в какой-то момент кажется, что ничего, кроме слепого упрямства, не в силах одолеть чудовищного невидимого зверя. Не знаю, сколько раз нам пришлось вертеть колесо. Корабль двигался рывками – порывы ветра, которые бились в паруса, как только мы поднимались на гребень очередной волны, делали управление почти невозможным. Скоро Чарльз перестал отдавать приказы, так как я понимал его без слов. Рулевое колесо говорило со мной на своем, безмолвном языке.

– Позвольте, сэр!

Это был матрос. Даже два – они перехватили у нас штурвал. Еще один стоял на коленях и тряс безжизненное тело, о которое я споткнулся, когда бежал сюда. На шкафуте показался капитан: без шляпы, на лице кровь, в руке – пистолет. Запрокинув голову, он смотрел на паруса.

– На мидель!

Прозвучал чей-то спокойный голос:

– Все в порядке, мистер Саммерс!

Я отполз от штурвала к трапу. За мной на четвереньках двинулся Чарльз.

– Меня не разбудили на вахту!

– Это не ночная, – измученным голосом ответил Чарльз, – это утренняя вахта. Тяжело говорить…

– Господи, что…

Он только головой помотал. Я замолчал, с облегчением вцепившись в поручень.

– Вы целы, Чарльз?

Он кивнул. Ощущение собственной полезности переполняло меня. Вот она, возможность что-то предпринять, вместо того, чтобы валяться в койке.

– Я погляжу, что еще можно сделать. Может быть, там…

Я вернулся на шканцы. Капитан и Камбершам стояли у поручня. Переступая вдоль него, я приблизился к ним и заорал Камбершаму:

– Вам помочь?

Оторванный от поручня неведомой силой, я на мгновение повис в воздухе. До меня долетел грубый ответ:

– Лучше не лезьте!

Казалось, я вот-вот стукнусь о лестницу, ведущую на полубак, но вместо этого меня на нее положило. Я вскарабкался как можно выше и буквально вплелся в поручни. Ветер ослаб, но его хватало, чтобы время от времени наполнять паруса. В довершение всего вид кругом расстилался такой, что хотелось забиться в трюм, чтобы не видеть неминуемого конца. Волны, ранее скрытые за пеленою брызг или сглаженные порывами ветра, теперь явились во всей красе. Мир сузился до размера трех волн: за нами, перед нами и та, на гребне которой мы качались. Корма падала; верх и низ, право и лево смешались. Нос поднялся и тут же резко ушел книзу, так, что я завис прямо над ним. Картина оказалась столь невыносимой, что пришлось зажмурить глаза и, как пишут в книгах, «обратиться в слух». Каждый раз, когда корма опускалась, раздавались равномерные хлопки, означающие, что паруса теряют ветер. Гром, похожий на орудийную пальбу, указывал на то, что они снова надуваются, когда поднимается нос, а может, и корма – не знаю. Рулевой обязан принимать эти рывки во внимание, так как из-за них корабль может «подать назад», начать двигаться задним ходом – неприятная неожиданность для того, кто стоит за штурвалом. В этих безбрежных морях малейшая ошибка может заставить судно выйти из ветра, перевернуться и утонуть – именно поэтому офицер неотлучно, час за часом, стоит рядом с рулевым, проверяя его каждое движение, ежеминутно рискуя нашими жизнями!