Пейзаж с Булли - Нарсежак Тома - Страница 1

Буало-Нарсежак

Пейзаж с Булли (Рассказ)

Сесиль дошла до такого состояния, когда от переживаний ломит все тело. Теперь ей хотелось только сидеть, лежать, спать… спать! Она даже не могла вспомнить, где оставила машину и некоторое время походила на неожиданно проснувшегося в незнакомом месте человека, который хочет вспомнить свое имя и свое прошлое. Затем она сориентировалась, вернулась назад и внезапно поняла, сколь все это несерьезно. Должен же наступить момент, когда супруги начинают трезво оценивать друг друга! Конец ли это любви? Или начало другого чувства, когда учишься жить по-новому? Неужели Морис и впредь будет таким совершенно чужим ей человеком, который остался дома? Все произошло в одно мгновение, щелчок — и она увидела его не глазами любящей женщины, а глазами врача или полицейского. Ну, конечно, это типичный художник-неудачник. Упрямый и трусливый одновременно, но способный в своем упрямстве ударить. Теперь она боялась вернуться домой, страшилась увидеть Мориса, сбросившего маску. Не к чему себя обманывать: это ужасно, то, что с нею произошло.

Сесиль вынула из сумочки ключи от машины. Эта малолитражка была еще одним поводом для ссор. Купили ее с помощью дяди Жюльена. Тот охотно ссудил им 400 тысяч франков. Нет, она больше никогда не возьмет эту машину, ведь она не принадлежит ей. Будет ходить пешком. Приучит себя обходиться малым. Она не станет просить. Сирота и разведенка? Почему бы и нет?

Сесиль вспомнила, что не купила хлеба. И пусть! Морис обойдется и так. Надоело быть его нянькой! Она подъехала к маленькой улочке, где они жили близ Венсенского леса, и резко затормозила. Возле дома стояла большая зеленая машина — «бьюик» или «понтиак» …Чья она, Сесиль догадалась сразу, и сразу поняла, что дядя Жюльен приехал за долгом. Сколько бы Морис не говорил, что он — лучший из людей, она знала, что наступит момент, когда тот потребует назад деньги. Только Морис мог не понимать этого! Значит, придется продать малолитражку. Но все равно не хватит. Что подумает этот человек о ней? Морис уже наверняка все взвалил на нее!

Зеленая машина отъехала. Догнать ее, что ли, познакомиться с этим дядей Жюльеном, объяснить ему… Но тот был уже далеко. Ей не хотелось идти наверх — убирать окурки, готовить, слушать восторги Мориса: «Все в порядке!» Как бы хорошо ей жилось одной! Она заперла машину — потому что привыкла к порядку, и стала подниматься по лестнице.

Морис запевал. Услышав, как хлопнула дверь, он закричал:

— Это ты, Сесиль?

И выбежал в коридор. В левой руке у него были галстуки, в правой — пара ботинок.

— Мы уезжаем, дорогая… Едем… Да что с тобой?

— Здесь был твой дядя?

— Да.

— Он приезжал за деньгами?

— Какими деньгами?.. Ах, да… Но об этом можно забыть… Я все тебе расскажу.

Он подтолкнул ее в комнату, служившую ему мастерской.

— Так вот: ему надо уехать. Он не объяснил причину, это в его духе… Дай мне кончить… Просто сказал, что мы нужны ему, чтобы посторожить замок… Да… знаю… старики Агиресы… Так они рассчитались и уехали в Испанию. А так как Жюльен не нашел еще им замену, он вспомнил про нас.

Никогда прежде Сесиль не видела его таким возбужденным. «Абсолютный ребенок», — подумала она.

— Он дал нам время собраться?

Морис бросил галстуки в набитый чемодан.

— Нет! Я говорил тебе, что у него там собака, к которой он очень привязан. Так вот: он не может ее забрать с собой. Несчастный пес подохнет с голода, а пожрать он горазд! Это немецкая овчарка. Ты, кажется, любишь эту породу? Чем ты недовольна, Сесиль?

— Не знаю. Если бы не долг, то…

Морис опустился на колени и обнял ее.

— Все улажено, малышка, все! Жюльен простит нам долг, если мы тотчас отправимся туда. Это совершенно серьезно. Замок нельзя оставлять без присмотра — в нем столько ценного. Одной мебели на десятки миллионов. К тому же это замок его жены. Будь он его собственностью, Жюльену было бы наплевать. Но семья графини, то бишь моей тетки, может устроить скандал из-за пропавшей вилки!

Сесиль смотрела на поднятое к ней лицо, на чистый лоб, который никогда не избороздят морщины забот, на зрачки горящих глаз, в которых отражались две задумчивые женщины. Она невольно закрыла их руками и, помимо своей воли, прошептала:

— Хорошо… Едем.

Тут Морис показал себя с лучшей стороны. Одежда, обувь, белье жены… «Оставь, оставь, это мужское дело!» — посыпались в чемоданы. С трудом запирая их, он продолжал рассказывать.

— Нам предстоит проехать километров пятьсот. Доберемся к вечеру… Я плохо знаю местность. Где-то около Льежа… Местные жители так и не приняли Жюльена… Передай свитер… Графиня даже не решилась обвенчаться там. Их бы забросали камнями. Подумать только! Потомок Форланжей, род которых идет от крестоносцев, и мой Жюльен! Приготовь сендвичи… Что ты так смотришь на меня? Впрочем, не надо. Жюльен дал мне десять тысяч на дорогу. Если проголодаемся, где-нибудь перекусим.

Они поехали. Морис, не переставая, болтал, нервно смеялся, и Сесиль было подумала, что дядюшка напоил его. Морис был не из тех, кто любит пережевывать старые анекдоты (да она их и так знала наизусть), а тут стал вспоминать романтическую встречу Мадлен де Форланж с Жюльеном Меденаком, безумную страсть графини, разрыв с семьей и через семь лет ее смерть на Канарских островах от перетонита… Дядя Жюльен был для Мориса богом. Ей даже казалось, что он пытается ему подражать. Бедный Морис! Куда ему до него! Ради которого женщина пожертвовала всем.

— Он очень любил жену? — спросила она.

Морис растерянно обернулся.

— Кто?

— Твой дядя.

— Ну и вопросы ты задаешь! Конечно, любил. Одно то, что он согласился потом жить в такой дыре, говорит о многом.

— Но он ведь все время разъезжал.

— Конечно! Когда одиночество становилось нестерпимым, он убегал. Нормально. Подумай, с ним жили только слуги!

— А как бы ты поступил на его месте?

— Что за странный вопрос?!.. На его месте… — не отрываясь от дороги, Морис пожал плечами. — Хотел бы я оказаться на его месте… — Он тут же спохватился. — Нет, правда. Он ведь не был счастлив. Утром он мне показался человеком, которому надоела его бесцельная жизнь. Он страшно постарел и похудел. Похоже, отъезд Агиресов совсем подкосил его.

— Что мешает ему все бросить и поселиться в Канне или в Италии? Там вокруг него будут люди!

— Что бросить?.. Я ведь объяснял тебе, что ему там ничего не принадлежит. Он только получает определенную сумму по завещанию, хотя и немалую. Но замок остается собственностью Форанжей. Разве не ясно?

— Пожалуй.

— Он не имеет права даже подсвечник продать.

— Если он надолго, нам придется там обосноваться? — спросила она.

— Не думаю. Все это займет недели две-три, а затем он вернется. Привычка. Ведь ему немало лет!

Морис умолк. Сесиль задумалась. Три недели! А потом? Покачивание машины убаюкивало. Она попробовала возобновить разговор.

— Если б не собака, нас бы никогда не пригласили.

— Как тебе не стыдно! — запротестовал Морис. — Он славный. Не станешь же ты попрекать его тем, что он любит пса.

Сесиль уже не слушала его. Усталость, от которой она вероятно никогда не избавится, навалилась на нее, и она уснула.

Ее разбудило ощущение свежести. Морис при свете фар рассматривал карту. Пытаясь подняться, Сесиль вскрикнула. Было трудно разогнуться — все тело онемело. Ступив на землю, она едва не упала.

— Я уж думал, ты проспишь до конца, — сказал Морис. — Мы приехали… Или почти… Вот уже минут двадцать, как я ищу на подъезде к Льежу нужную нам дорогу. Кажется, нашел.

Он свернул карту. На фоне темного неба как китайский рисунок, вырисовывалась колокольня. Тишина была такая, что шаги на каменной дороге разносились, как под сводами. Они поехали дальше. Сесиль молчала. Она продрогла. Стена справа от них казалась бесконечной. Потом дорога свернула в сторону и они очутились перед огромными, почти незаметными в обрамлении из камня и плюща воротами. Морис затормозил и вытащил тяжелую связку ключей.