Частный детектив. Выпуск 5 - Пратер Ричард Скотт - Страница 46

Более того. Чтобы осудить такого человека, как Райс, мало располагать непоколебимыми доказательствами. Если останется хоть одна щелочка, многоопытный адвокат превратит ее в удобную лазейку; на худой конец, слушание дела будет отложено, за это время кое–кто из свидетелей получит дырку в черепе, а обвиняемый, выпущенный под залог, внезапно скроется. Да мало ли что произойдет!

Первое из упомянутых мною дел было — об организованном шантаже десятка высокопоставленных лиц в Голливуде, второе — о контрабанде наркотиков. Как я уже сказал, пострадали только пешки. Райс остался в стороне.

Но все это было давно. Что я такое натворил, чтобы Райс взялся за меня сейчас?

Единственное дело, над которым я в данное время работал, было простым, по крайней мере внешне: смерть Чарли Вайта. Я не мог представить, каким образом оно затрагивало босса мафии. Да и мои последние дела тоже не касались Джо Райса.

Ну что же, возможно, когда я потолкую с Джонни Троем, он сможет немного рассеять темноту. Сейчас мне надо выполнить все формальности и постараться остаться в живых, пока полиция будет этим заниматься.

Наконец я услышал сирену.

Около четырех часов полиция все закончила. Собрали тела, патроны и оружие, привели в чувство Бубби. От этого, естественно, не было никакого толку. Он не сказал ничего определенного.

О чем бы его ни спрашивали, он повторял одно и то же: “Я делал только то, что мне велел Снэг. Тони? Он не знает никакого Тони. Тони Ангвиш? Он даже не слышал такого имени Нет, он вовсе не собирался застрелить Скотта, только ударить. Он не выносит парней с такими светлыми волосами”.

Допрос продолжался в таком духе. После этого Снэга отправили в морг, Бубби в отдельную камеру; а я помчался на окраину Лос—Анджелеса и поднялся на четвертый этаж здания полиции.

Центральное управление отдела по расследованию убийств помещалось на четвертом этаже в комнате 314. В дежурке я выпил пару чашек кофе, пока разговаривал с Сэмом.

Сэмом я зову одного из самых толковых офицеров, который работает по ограблениям, наркотикам, мошенничеству, шулерам, убийствам. Он дорос из простых копов до капитана Центрального полицейского дивизиона Л. А. Сэмом называл я его один, для остальных он был Фил Сэмеон.

Сэм — большой, солидный, видавший виды, опытный работник, без крика и шума преданный своему делу. Человек честный и справедливый, он никогда не был груб с подчиненными и с подонками, попавшими к нему в руки, но и не давал им спуску, считая, что за все надо платить сполна. У него на этот счет была совершенно точная формула: “Мошенник должен сидеть в тюрьме. Если человек не хочет сидеть в тюрьме, то не должен быть мошенником”.

Сэм жевал большую черную незажженную сигару. Не закуривает при мне — я не выношу их дыма. Сейчас Фил Сэмеон провел рукой по своим серебристо–серым волосам, передвинул сигару из одного угла рта в другой и сказал:

— Мы ничего не вытянем из Максима, Шелл. Он из тех людей, которые могут переносить лишения неделями, даже не спросят, где находится туалет.

Максим, Роберт Максим, Бубби.

— Даже если он и будет говорить, это ничего не даст, — сказал я, — да меня, откровенно говоря, интересует только Тони.

Сэм закусил свою сигару.

— Если ты действительно видел его, вряд ли от него можно ждать откровенного признания. К тому же ты не уверен, Шелл.

— Это самое скверное. Но три из пяти, что это был Тонн.

— Мы послали словесный портрет на Ангвинаци. Возможно, что–то прояснится.

До сих пор не было никаких данных о наличии связей между Бубби, Снэгом и Джо Райсом. Ничего нового не появилось и в отношении смерти Чарли Вайта.

Допив кофе, я поехал на свидание с Джонни Троем.

Я опаздывал больше, чем на час. Возможно, он откажется меня впустить.

Роял Крест стоял на Голливудском бульваре, к западу от Ле Врие, роскошный восьмиэтажный апартамент–отель, в спокойном жилом квартале, где масса деревьев, зеленые большие лужайки, в то же время рядом центр Голливуда.

В вестибюле, просторном и прохладном, живописно располагались пышные современные диваны и кресла. Связь с квартирами — по внутреннему телефону. Позволение войти последовало немедленно. Скоростной лифт молниеносно доставил меня под самую крышу; я нашел дверь и постучал.

Впустил меня определенно не Джонни Трой. Сначала я подумал, что это девушка, но не в моем вкусе, потом сообразил, что это все же парень. Отворив дверь, он торопливо махнул рукой и, не проронив ни слова, возвратился в тускло освещенную комнату. На нем была свободная белая рубашка, узкие черные эластиковые брюки и темные домашние шлепанцы.

Когда я прошел за ним в комнату, он эффектно рухнул на мягкую подушку возле парня в тельняшке, синих джинсах и высоких коричневых сапогах, которые я называю “мокроступами”. Парень остро нуждался в бритье.

Тихо звучала одна из пластинок Джонни Троя, — такой у меня еще не было. Что–то о том, что он любил любовью, которая больше любви. Текст показался пошловатым.

Комната величиной с вестибюль маленького отеля в фешенебельном квартале. На подушках в самых непринужденных позах расположились пятеро. Справа от входа — прекрасный низкий диван, обитый золототканым материалом. На нем устроилось еще трое, а возле дивана, опираясь на шероховатую черную поверхность камина, в котором пылали дрова, возвышался Джонни Трой.

Публика, несомненно, колоритная, но в присутствии Джонни Троя все казались бесцветными тенями. Не то, чтобы он был по–особому одет. Синий пиджак, рубашка и галстук немного посветлее, кремовые брюки. Но в Джонни — особый шарм. Он невольно притягивал к себе общее внимание. Есть же такие люди, вроде ничего особенного, но все глаза обращаются к ним, будто подчиняясь магниту.

Джонни Трой обладал таким магнетизмом и вообще был привлекательным малым. Очень высокий, стройный, красивый, как греческий бог. Светлые золотистые волосы пенились вокруг головы подобием нимба. Разговаривая, он подчеркивал значение сказанного грациозным движением рук.

Как только я вошел, он повернулся, взглянул на меня, поднялся и пошел навстречу. Протянув руку, он Улыбнулся и спросил:

— Мистер Скотт?

Я кивнул; мы обменялись рукопожатиями.

— Юлиус позвонил и предупредил о вашем визите. Я ожидал вас чуть раньше, вот почему не встретил у дверей.

— Прошу простить за опоздание, мистер Трой. У меня произошла небольшая неприятность по дороге.

— Все в порядке. Надеюсь, вы не возражаете против этой банды?

Он махнул рукой, указывая на присутствующих, нахмурился и добавил:

— Многие из них не признают никаких условностей. Не позволяйте выбить себя из седла.

Он подмигнул мне. Я усмехнулся в ответ.

— Этого не случится.

— Прекрасно. Мы все друзья. Большинство — клиенты Себастьяна. Полагаю, вы многих знаете, хотя бы заочно.

Я действительно увидел несколько знакомых физиономий. На золотом диване сидел Гарри Вароу, местный телевизионный обозреватель и, отчасти — писатель. Броская примета — белая прядь в каштановых волосах. Глаза — надменные, холодные, но он ухитрялся разглядеть ими самый “горячий” материал, мимо которого проскакивали другие. Белая прядка придавала ему очень решительный вид, что соответствовало истине. Его репортажи — злободневны и весьма остры.

Рядом с ним полулежал худощавый, томный, весь такой салонно–поэтический Рональд Дангер, автор самого шумного бестселлера сезона. О романе с дурацким названием “Ляг и умри”, столько говорили, что даже я его прочитал от начала до конца, несмотря на то, что с первой страницы меня затошнило:

“Преследуемый в какофонии молчащих сумерек своим неослабевающим желанием Рори, я познал шок нереальности, когда впервые увидел Лайбиду”. Далее выясняется, что Лайбиде — 76 лет, именно она была “первой девушкой” семнадцатилетнего героя. Полагаю, что достоинства таких произведений вам ясны.

Парень, впустивший меня в дом, — поэт, хотя не припоминалось ни его имя, ни тем паче стихи, а тип в мокроступах — скульптор. Я видел фотографию его последнего творения, состоящего из половины автомобильной оси, тряпичной куклы и разбитого унитаза. Вроде бы он получил за сей шедевр какую–то премию, но какую — Бог весть.