Гений - Слаповский Алексей Иванович - Страница 20

Нина улеглась ровно, удобно, чтобы ничто не мешало разжигать в себе злобу к изменнику-мужу. Но как-то не злилось. Вместо этого, стоит закрыть глаза, видела она эту проклятую шею Торопкого, которую так расписал Евгений. И большую его голову, широкие плечи. Просто наваждение какое-то. Нина открывала глаза, но с открытыми глазами вообще ни о чем не думалось, было пусто и одиноко. Закрывала глаза – опять Торопкий. А ведь рядом ребенок спит, стыдно-то как! Она посмотрела на Владика. Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку и раскинув руки. Спит, не видит ничего. Нина снова закрыла глаза – Торопкий тут как тут. Но ведь мне муж изменил, вспомнила она. И я думаю о Торопком не потому, что он мне нравится, а нарочно, чтобы отомстить Аркадию. И, разрешив себе это, она начала думать о Торопком уже без стеснения, во всех возможных вариантах. Но не по причине любви к нему, что отдавало бы развратом, а по причине мести, что все оправдывало.

– Как хочешь, Женя, – сказал Аркадий, – но в самом деле, или придется тебе в Пухово вернуться, или я тебя в психушку сдам. Кто тебя просил ляпать про Анфису?

– Евгений признал, что это было ошибкой, – признал Евгений.

– А толку, что ты признал? Нинке это не объяснишь теперь! Что обидно: было-то один раз пять лет назад. Нинка ведь и развестись может, если ей в голову ударит!

Евгений ровным голосом произнес:

– Лев Толстой сказал, что брак есть вечная борьба мужчины и женщины за власть друг над другом. Бернард Шоу сказал, что брак – уродливая форма сосуществования двух разных существ. Чехов сказал, что брак крепок, когда сильна половая любовь, все остальное скучно и ненадежно. Оскар Уайльд сказал, что брак – пусть к убийству себя и любимого человека.

– Он был голубой, не считается. Много ты помнишь, как я вижу.

– Да. Фрейд сказал, что, когда люди женятся, они живут не друг для друга, а для кого-то еще. Для общества. Для детей. Для прокормления. Для порядка. Он же сказал, что секс в браке без влечения – одна из частых причин импотенции. Лао-Цзы сказал, что без фундамента общества рухнет дом любой семьи. Кастанеда сказал, что, если муж и жена окажутся вдвоем на необитаемом острове, муж первым делом утопит жену. Или съест.

– Лихо. Что же, людям жениться вообще не надо?

– Почему? Чехов советовал одному из братьев побыстрее жениться, потому что это его спасет. Толстой считал, что без брака человек – зверь. Нечего защищать, нечего жалеть. Бернард Шоу сказал, что в браке проявляется все плохое, но и все хорошее. Бог сказал: плодитесь и размножайтесь.

– Ты только Бога не трогай!

– Нельзя тронуть то, чего нет.

– Ты еще и в Бога не веришь?

– Верю.

– Это как? Его нет, а ты веришь?

– Верить в то, что есть, намного проще.

– Я чувствую, у тебя в голове кислое с пресным, холодное с горячим, каша, в общем.

– Как у всех, согласился Евгений, – согласился Евгений.

– Ну нет. Я точно знаю, что Нинку свою люблю.

– Такого не бывает. Никто никого не любит целиком. Ты любишь в ней что-то. Всё целиком вообще любить нельзя. Вот мы сегодня говорили о картошке. Что она и полезная, и вредная. Каждый человек тоже и полезный, и вредный, и хороший, и плохой. Любят за хорошее. А иногда и за плохое. Но вообще-то все люди любят всех людей. Потому что в каждом человеке есть хоть маленькое зеркальце, в котором каждый другой человек может увидеть себя. Видит – и любит.

– Это кто тут? – спросили из темноты.

А потом по глазам ударил луч фонарика.

Торопкий закрыл рукой глаза.

– С кем имею честь? – спросил он, становясь подчеркнуто вежливым, как всегда в острых жизненных ситуациях: вежливость в таких случаях была для него как шест для канатоходца – помогала держать равновесие.

– Документы покажем!

Луч фонаря ушел вбок, Торопкий проморгался, вгляделся. Перед ним были два российских пограничника, Толя и Коля, с которыми он встречался уже, когда шел сюда. Сказали друг другу «Привет! – Привет!» – и разошлись, а теперь вдруг – документы. Почему?

– Толя, Коля, мы же виделись! Вы же меня сто лет знаете!

– Мы и в ту сторону обязаны были документы посмотреть, но не успели, – сказали Толя и Коля. – Ты слишком быстро пробежал. Как заяц.

Торопкий достал паспорт, протянул. Толя и Коля внимательно пролистали его под фонарем.

– Ходишь и ходишь туда-сюда, – сказали они. – Без конца ходишь и ходишь. Зачем?

– По делам.

– Это каким?

– Слушайте, ребята, что случилось? Все время нормально пропускали, а теперь… Не понимаю.

– Мало ли, что все время, – сказали Толя и Коля. – Может, у нас новый приказ есть?

– И что там?

– Не имеем права говорить, – государственно объявили Толя и Коля. – А вот задержать имеем право. С целью депортации.

– Так депортируйте сейчас.

– Это одно, а то другое. Если мы тебя официально депортируем, ты сюда уже не попадешь.

– Толя, Коля, но я же не знал про ваш новый приказ! Давайте так: уплачу штраф, а в другой раз буду осторожнее!

– Это можно, – сказали Толя и Коля.

– Вам в рублях или в гривнах? – спросил Торопкий.

– Да все одно. Хоть в юанях!

Юаней у Торопкого не было, он дал Толе и Коле гривны – столько, сколько, по его представлению, было достаточно.

И угадал: Толя и Коля остались довольны, вернули паспорт и сердечно с ним распрощались, пожелав доброй ночи.

– Поэтому, – продолжал Евгений, – ты что-то любишь в Нине, что-то в Светлане, а что-то в Анфисе.

– Вообще-то да. Знал бы ты, какая у Нинки…

Аркадий не договорил, вздохнул и повернулся на бок.

– Все. Пора спать.

– Утро вечера мудренее, – согласно откликнулся Евгений. – Будет день, будет и пища. Всякое семя знает свое время. День да ночь – сутки прочь. Лови Петра с утра, а ободняет, так провоняет.

– До утра будешь куковать? – спросил Аркадий.

– Память тренирую, – сказал Евгений. Но замолчал. Вернее, продолжил вспоминать пословицы, но не вслух, только шевелил губами и улыбался, радуясь богатству русского языка и своей памяти.

А Торопкий, перейдя дорогу и направляясь к своей машине, подумал: для полного анекдота не хватает, чтобы сейчас встретился украинский кордон и тоже учинил проверку документов.

Глядь: двое. И один тоже Коля, а второго зовут Леча. Они встретили Торопкого приветливее, чем российские пограничники, с улыбкой.

Но все же сказали:

– Леша, дорогой, покажи документы.

– Так вы меня уже видели, что ж сразу не спросили?

– Сразу ты туда шел, а теперь обратно идешь. Мы для тебя же проверяем, чтоб ты не забывал документы носить.

– Как я забуду, если я на машине? Вот – и права, и паспорт.

Коля взял паспорт, а Леча права. Осмотрели.

– Вообще-то половина двенадцатого уже, – сказал Леча.

Торопкий вспомнил, что после десяти часов вечера переход через границу запрещен. То есть он и в течение дня запрещен во всех местах помимо КПП, но негласно разрешался. Да и после десяти разрешался, поэтому строгость пограничников была необычной.

Что-то происходит, подумал Торопкий. Что-то происходит, а я не знаю. Какой я после этого журналист?

– Какой-нибудь новый циркуляр или приказ прислали? – решил он выведать.

– Каждый день что-нибудь присылают, брат, – уклончиво ответил Леча.

– Но я-то не знаю, давайте штраф заплачу, – предложил Торопкий, которому очень хотелось домой.

– Мы что, чужие? – обиделся Леча. – Не надо нам штраф, лучше в следующий раз принеси маслоприемник для «девятки», он копейки стоит, а у нас тут нет.

– Маслоприемник, хорошо.

– Для «девятки».

– Запомнил, маслоприемник для «девятки». Я, может, и тут найду.

– Вот спасибо! Будь здоров, привет семье!

А над Грежиным, на крутом кустистом холме, стоял приехавший из Москвы инженер-проектировщик и архитектор Геннадий Владимирский. Он оглядывал поля, леса и речку Грежу, огибающую поселок. Вон там и там могут без ущерба для пейзажа пройти две железнодорожные колеи. А там – удобное место для моста. А на том вон пустыре разместятся пути и строения железнодорожного узла, а при нем – терминально-логистический центр.