Бронепоезд. Сталинская броня против крупповской стали - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 27

Старшина был на кураже и послал «особиста» куда подальше.

Разъяренный «особист» остановил проходящих пехотинцев и указал им на старшину:

– Арестовать!

Сопротивляться и усугублять этим свою вину разведчик не стал, сам снял пояс с кобурой и ножнами.

«Особист» занимал отдельную маленькую избу. В одной комнате было что-то вроде кабинета, в другой – стол. Для арестованных во дворе – крепкий сарай. Когда были арестованные, автоматчик из взвода охраны стоял на посту и караулил задержанного.

Старшину сразу заперли в сарае, а «особист» принялся строчить командиру дивизии рапорт. Да, пьяный старшина второго взвода не соблюдал требования устава, оскорблял матерными словами советского командира и пытался ударить его.

Командиру разведроты инцидент стал известен уже через полчаса.

Выручить из беды разведчика, собрата – святое дело, и Пчелинцев отправился к «особисту» – надо было заминать конфликт. Но у «особиста» взыграла гордыня, и он решил потоптаться на разведке и досадить Пчелинцеву. Примирения сторон не получилось, хотя лейтенант «особиста» уговаривал.

Пока суть да дело, вечер настал, а может, Пчелинцев специально резину тянул – кто поздним вечером рапорт комдиву понесет? Дело-то не срочное. Только накликал «особист» на себя беду.

Пчелинцев наедине разговаривал с командиром первого взвода Гладковым, и о чем они шушукались в пустой землянке, никто не знал.

А утром у избы «особиста» прогремел взрыв. Свиста мины или снаряда никто не слышал, и надо ли говорить, что разведчики подхватились.

Одним из первых у места взрыва оказался Гладков.

Пчелинцев как бы невзначай очутился у сарая и приказал часовому бежать за санинструктором. Стоило ли сомневаться, что к моменту, когда прибежали штабные и санинструктор, сарай был пуст? Об арестованном никто и не вспомнил – бумаги на него в штабе не получали. А когда проверили дела на столе и в железном ящике у «особиста», обнаружили только доносы.

Для выяснения причины взрыва вызвали саперов. Те предъявили хвостовик мины, причем немецкого производства, и картина стала ясна.

Останки «особиста» похоронили с воинскими почестями, в закрытом гробу, потому как части тела собирали долго. Видимо, «особист» насолил многим, иначе появились бы вопросы: как упала немецкая 81-миллиметровая мина у избы «особиста», если дальность полета ее от передовой была на километр меньше?

Но выглядело все реально, многие ничего не заподозрили: мало ли на фронте случаев трагической гибели солдат и офицеров?

Через несколько дней прибыл новый «особист», и некоторое время он пытался опрашивать бойцов, даже осколки мины из бревенчатой стены ножом выковыривал. Но вел он себя смирно, к разведчикам попусту не приставал. То ли сам понял, то ли надоумил кто – каждый хотел на войне выжить. Только одни под пули шли, а другие за их спинами отсиживались. Бродил потом по дивизии неясный слушок, но доказательств не было, так он и затих со временем.

Начальник разведки отдал приказ: добыть «языка», и желательно – офицера. Приказать легко, а как его добыть? Ночью офицеры в землянках спят, часовые по траншее ходят. Причем немцы несли службу ревностно, на посту не спали. Единственное, в чем они делали себе поблажку, – так это курили. Разведчикам эта вредная привычка на руку была, необычным запахом часовой выдавал свое местоположение.

Рядового из траншеи утащить проще, но толку мало: иной раз «язык» знал только фамилии командиров взвода, роты и батальона. На том его познания и заканчивались. Ни расположения батарей, ни местоположения командных пунктов, а уж тем более планов командования такой «язык» не знал. В общем, обычный рядовой – «язык» никчемный. Возни и риску много, а выхлоп нулевой.

Группа, шедшая в поиск, была большой – пятнадцать человек. Группа делилась еще на две части – тех, кто осуществлял непосредственный захват, и группу прикрытия.

Сергей, как новичок в разведроте, попал в прикрывающие. Его задачей, как и других, было не допустить гибели «языка», охранять группу захвата от неожиданностей и боестолкновения.

Сопровождающий группу сапер полз впереди, снял две противопехотные мины уже почти у немецких траншей и вернулся назад.

Передовую траншею группа преодолела легко. Часовой только что прошел, повернул за изгиб траншеи, и разведчики поодиночке и без звука, как тени, перемахнули препятствие. Со второй линией было проще: часовых меньше и солдаты беспечные.

Старшина Гладков вел группу целенаправленно и на небольшом привале объяснил:

– Мы «языка» взяли месяц назад, и он сказал – медсанбат в деревне, вроде полевого госпиталя. В основном – легкораненые, нам вполне сгодятся.

Разведчики понимающе кивнули. Наши бойцы при легких ранениях тоже лечились в медсанбате при дивизии. При ранах серьезных оказывалась первая помощь, и раненый переправлялся в госпиталь.

Немцы госпитализировались в полевые госпитали при любом, даже пустяковом ранении. Нашим бы такое и в голову не пришло, зачастую санинструктор перебинтовывал на месте, и боец нес службу дальше. Дело было в том, что немец за ранение получал нашивку и после выздоровления ему полагался кратковременный отпуск на родину.

У немцев была очень хорошо развита система поощрений: пехотинец сходил три раза в атаку – получил значок, как и танкист за три атаки, причем за пять атак значок был бронзовый, а не алюминиевый. Любой сослуживец или прохожий в тылу мог видеть – герой идет, и это не считая медалей и орденов.

Поэтому шанс выкрасть почти здорового и безоружного «языка» был – в немецких и наших госпиталях оружие изымалось. Но у немцев после выздоровления солдат или офицер всегда возвращался в свою часть, а наш мог попасть даже в другой род войск, за исключением, пожалуй, летчиков или моряков.

Углубились они в чужой тыл изрядно, километров на пятнадцать-семнадцать. Госпитали всегда находились вне досягаемости пушек, большинство орудий – как наших, так и немецких – стреляли на 13–15 километров.

Гладков вывел группу к деревне точно, как будто ходил здесь уже не раз. Деревня была небольшой, и на окраине ее стояли армейские палатки – много. По дорожке прохаживался часовой, и на примкнутом к винтовке штыке отблескивала луна – чем он себя и выдал сразу.

Группа прикрытия редкой цепью легла по периметру госпиталя. Группа захвата решила искать туалет. Тяжелораненых тут быть не должно, а если и были после операций, им подавали «утки». Поэтому сортир – самое подходяще место, нападения здесь никто не ожидает.

Шли минуты. Сергей с еще одним разведчиком – из бывших штрафников – лежали рядом.

Вадим сказал:

– В крайней палатке ни огня нет, ни движения.

– Может, операционная там, – резонно заметил Сергей.

– Схожу посмотрю.

Вадим уполз к палатке и вернулся через четверть часа – сидор его был распухшим.

– Тоже мне, операционная! Продовольственный склад у них там! Гляди, консервы, – разговор был шепотом.

Вадим поерзал:

– Тяжело, переложил бы ты к себе половину.

– Позже. Не дай бог стукнет – часовой тревогу поднимет.

Через полчаса они заметили, как в сторону от госпиталя метнулись три тени, несущие тело.

Вадим толкнул Сергея в бок:

– Дело сделано, птичка наша. Несколько минут – и уходим.

В госпитале текла обычная жизнь. Из палаток доносились стоны раненых, обрывки разговоров.

Через пять минут они стали отползать к месту сбора. Вадим повернулся в сторону и пискнул, как мышь, приложив руки ко рту.

– Не кричать же, – усмехнулся он, – а это – условный сигнал.

Вскоре все разведчики были в сборе.

У немца была забинтована левая рука, но вот кто он был по званию – неизвестно. Вместо брюк – пижамные штаны, на торсе – майка.

Немец был связан по рукам и ногам, во рту – кляп. Сначала его несли двое разведчиков, но немец был здоровым, откормленным, и они быстро выдохлись.

– Старшой, тормози! В нем, наверное, пудов десять, не меньше. Пускай сам топает.