Подари мне все рассветы - Бэлоу Мэри - Страница 2

• Предыдущая
• 2/84
• Следующая

— Конечно, если ты не хочешь, я вернусь в дом, — подзадорила она. — Может быть, ты боишься?

Он боялся. До смерти боялся.

— Разумеется, я не боюсь, — пренебрежительно ответил он, положил руки на ее талию и, наклонив голову, поцеловал девушку. Поцеловал так, как всегда целовал свою мать — едва прикоснувшись и громко чмокнув. Только Жанну он поцеловал не в щеку, а в губы.

Она была такая мягкая, и от нее приятно пахло. Она положила руки ему на плечи и обняла его за шею. Ее темные глаза вопросительно глядели в его глаза. Он судорожно глотнул, понимая, что она заметит его нервозное состояние.

— И, разумеется, я еще раз хочу тебя поцеловать, — сказал он и, наклонившись, снова прикоснулся губами к ее губам, задержавшись там на несколько мгновений. Он был потрясен незнакомыми ощущениями, которые вызвал поцелуй во всем его теле: у него перехватило дыхание, его словно обдало жаром, в паху почувствовалось напряжение. Он поднял голову.

— Ах, Роберт, — вздохнула она, — ты и понятия не имеешь, как скучно быть пятнадцатилетней. Или ты знаешь? Ты, наверное, помнишь? Конечно, для мальчика все бывает совсем по-другому. От меня до сих пор ждут, что я буду вести себя как ребенок. А я уже не ребенок. Все считают, что я должна быть послушной и благовоспитанной и довольствоваться компанией твоих отца и матери, — хотя маркиза ведь тебе не мать, не так ли? — и моего папы. Мне не положено находиться в компании молодых людей, которые сейчас танцуют и веселятся в гостиной. Как я смогу вынести такое в течение целой недели?

Ему хотелось бы бросить к ее ногам пригоршню звезд с неба. Ему хотелось бы, чтобы музыка не переставая играла целую неделю, чтобы он мог танцевать с ней, целовать ее и помочь ей развеять скуку, одолевшую ее в деревне.

— Но я тоже буду здесь, — напомнил он.

Она с надеждой взглянула на него снизу вверх — макушка ее головы едва доходила до его плеча.

— Да, — сказала она, — я буду тайком убегать и проводить время с тобой, Роберт. Вот будет весело! А от моей служанки сбежать проще простого. Она страшная лентяйка, но я не жаловалась папе, потому что ее лень помогает мне воспользоваться свободным временем с выгодой для себя. — Она рассмеялась своим заразительным смехом. — Ты очень красив. Покажешь мне завтра развалины замка? Мы ходили туда недавно, но маркиза не позволила мне побродить там, боялась, как бы я не ушиблась. Я могла лишь глядеть по сторонам да слушать, как твой отец рассказывает историю старого замка.

— Я отведу тебя туда, — сказал он, заметив, однако, что она собирается тайком убегать к нему.

Конечно, Жанна была права. Им было не положено даже встречаться. Не говоря уже о том, чтобы танцевать или целоваться. Если узнают, что он водил ее на развалины замка, будет страшный скандал. Надо бы объяснить все ей. Но Роберту было семнадцать лет и он пока еще думал, что с обстоятельствами можно бороться или игнорировать их.

— Правда? — радостно воскликнула она, прижимая ручки к намечающимся округлостям девичьей груди. — Сразу после завтрака? Я поднимусь в свою комнату, чтобы отдохнуть. Маркиза всегда настаивает на отдыхе. Где мы встретимся?

— За конюшнями. Но до развалин почти целая миля. Ты сможешь пройти пешком такое расстояние?

— Конечно, — пренебрежительно фыркнув, заявила она. — И еще я хочу взобраться на башню.

— Там опасно, — сказал он. — На некоторых ступенях лестницы раскрошился камень.

— Но ведь ты туда поднимался? Значит, и я поднимусь. Сверху, наверное, открывается хороший вид?

— Оттуда видна деревня и еще дальше, — сказал он. В гостиной музыканты заиграли кадриль.

— Так, значит, до встречи. После завтрака, — сказала она. — По крайней мере есть чего ждать. Доброй ночи, Роберт.

Она протянула ему тонкую ручку. Он взял ее и в смятении понял, что она хочет, чтобы он поцеловал руку. Он поднес ее руку к губам, чувствуя себя ужасно глупо. И все-таки ему было удивительно хорошо.

— Доброй ночи, мисс Моризетта, — сказал он. Она рассмеялась.

— А ты, оказывается, очень обходителен. Ты заставляешь меня почувствовать себя по меньшей мере восемнадцатилетней. Только зови меня Жанной.

— Спокойной ночи, Жанна, — сказал он, радуясь тому, что в темноте не видно, как он покраснел.

Она повернулась и, миновав мощеную террасу, скрылась за углом дома. Он понял, что она пришла сюда, воспользовавшись черным ходом, и возвратилась тем же путем. Интересно, вышла ли она просто для того, чтобы подышать свежим воздухом, или же потому, что увидела его из окна своей комнаты? Окно ее спальни как раз выходило на террасу и фонтан.

Ему хотелось верить, что она приходила именно к нему. Она назвала его высоким. Она не сказала, что он тощий или длинный. Ей понравился белокурый цвет его волос и то, что он не стрижет их коротко. Она назвала его красивым — очень красивым. И попросила поцеловать ее. Она попросила показать ей завтра развалины замка. Сказала, что теперь по крайней мере ей есть чего ждать.

Напрочь забыв о звуках музыки и веселья, доносившихся из гостиной, он понял, что не просто очарован красотой изящной темноволосой девушки, а глубоко и бесповоротно влюблен в Жанну Моризетту.

С момента своего прибытия в Хэддингтон-Холл Жанна несколько раз мельком видела его, хотя их, конечно, официально не представляли друг другу. Отец объяснил ей, что мальчик является внебрачным сыном маркиза и что даже сам факт его проживания здесь не вполне приличен. Отец добавил также, что маркизу его присутствие, очевидно, сильно расстраивает, потому что бедняжка, судя по всему, бесплодна и не может родить законных наследников или даже дочерей.

Жанне было абсолютно безразлично, имеет ли он или не имеет законное право находиться в доме маркиза. Она была рада, что он там живет, и сожалела лишь о том, что нельзя открыто завязать с ним дружбу. Ей очень редко приходилось знакомиться с мальчиками или молодыми людьми, так как в отцовском доме она вела весьма уединенную жизнь, а в школе, где она училась, учениц строго оберегали от любых нежелательных контактов с мужчинами за ее стенами.

Мучаясь от скуки и одиночества в Хэддингтон-Холле, она исподтишка наблюдала за мальчиком из окна своей спальни. И в конце концов даже влюбилась в высокого долговязого парнишку с несколько длинноватыми белокурыми волосами.

В тот вечер, когда состоялся бал, хотя ее отец и маркиза пытались убедить ее, что это вовсе не бал, она в отвратительном настроении стояла у окна своей комнаты и увидела его. Сначала он был на террасе, а потом исчез из поля зрения где-то у фонтана, должно быть, уселся на скамью. Горничную она уже отослала спать. Ее охватило возбуждение: ей захотелось незаметно спуститься вниз, выйти из дома и поговорить с ним.

Она поддалась искушению и была очарована. Она даже и не подозревала, какой он на самом деле высокий и какое красивое у него лицо с орлиным носом, четкой линией рта и губ и открытым взглядом ясных глаз. Ему было семнадцать лет. Он был уже юношей, а не мальчиком, как ей показалось поначалу.

Он был первым мужчиной, с которым она танцевала, не считая учителя танцев в школе, и первым мужчиной, который ее поцеловал — не в первый раз, когда его поцелуй был похож на отцовский, а во второй, когда его губы задержались на ее губах и она с упоением почувствовала себя скверной девчонкой. Еще не поднявшись вверх по лестнице в свою комнату, она уже знала, что влюбилась в него, а войдя в комнату и закрыв за собой дверь, зажмурилась и попыталась вспомнить, каковы на вкус его губы. Потом она открыла глаза, подбежала к окну и, спрятавшись за тяжелой бархатной шторой, стала наблюдать, как он ходит взад-вперед по террасе. Она напрасно беспокоилась — он даже не взглянул наверх.

Она влюбилась в него — влюбилась в высокого, стройного белокурого бога, которому было целых семнадцать лет и привлекательность которого еще больше усиливалась благодаря тому, что он был «запретным плодом».

Они провели вместе четыре дня, вернее, четыре вечера, когда она, как были уверены ее отец и маркиз с маркизой, должна была послушно отдыхать в своей комнате. В первый день они отправились к развалинам замка и поднялись по винтовой каменной лестнице на башню. Он шел впереди и то и дело оборачивался к ней, чтобы указать на полуразрушенную ступеньку и предупредить, чтобы она осторожнее на нее ступала. Ей было страшно, но не хотелось признаваться в своей слабости. Однако когда они поднялись на самый верх и обнаружили, что парапет, которым была обнесена смотровая площадка, разрушился до основания, она чуть не завизжала от ужаса, но взяла себя в руки и лишь тряхнула головой, храбро оглядевшись вокруг.

• Предыдущая
• 2/84
• Следующая