Скандал с Модильяни. Бумажные деньги - Фоллетт Кен - Страница 56

– Опять в точку.

– Так зачем же ты загодя готовил ловушку для фальсификаторов?

– Скажем так: я очень верил в твои способности, детка.

И в комнате воцарилось молчание, пока за окнами на город опускался вечер.

Эта книга была написана в 1976 году непосредственно перед «Игольным ушком»[22], и я считаю ее лучшим из моих романов, не снискавших особого успеха. Он был опубликован под псевдонимом Закари Стоун, как и «Скандал с Модильяни», поскольку эти две вещи схожи между собой: в них нет какого-то одного главного героя, а выведены несколько групп персонажей, чьи истории переплетаются между собой и заканчиваются общей кульминацией.

Причем в «Бумажных деньгах» связи действующих лиц между собой значительно менее легковесны, поскольку в книге я пытался показать, насколько тесно коррупция сблизила между собой преступный мир, высшие финансовые круги и журналистов. Поэтому концовка гораздо серьезнее, чем в «Скандале с Модильяни», – если разобраться, она почти трагична. Однако более поучительны различия и сходства между «Бумажными деньгами» и «Игольным ушком». (Читатели, которые желают только съесть торт, не интересуясь рецептом его приготовления, могут сразу переходить к первой главе.) Сюжет «Бумажных денег» – самый умный из всех, придуманных мной, а тот факт, что книга плохо продавалась, привил мне убеждение: слишком умные сюжеты больше нравятся авторам, нежели читателям. Ведь сюжет «Игольного ушка», в сущности, предельно прост. При желании его можно целиком изложить в трех абзацах, что я и сделал, когда только задумал роман. В «Игольном ушке» всего три или четыре основных персонажа, в то время как в «Бумажных деньгах» их десятки. Но при всей сложности фабулы и при большом числе действующих лиц «Бумажные деньги» вполовину короче «Игольного ушка». Как писатель, я неизменно должен был бороться с чрезмерной краткостью повествования, и роман «Бумажные деньги» наглядно покажет вам мое поражение в этой борьбе. Множественность персонажей поневоле вынуждала меня рисовать их портреты скупыми, пусть и смелыми мазками, а потому книге недостает ощущения глубокого проникновения писателя в личные жизни героев, чего ждет аудитория от подлинного шедевра беллетристики.

Одной из сильных сторон романа можно считать его структурное построение. Действие происходит в течение всего лишь одного дня в редакции лондонской вечерней газеты (я сам работал в таком издании в 1973-м и в 1974 годах), а каждая часть представляет собой хронику одного часа этого дня, в трех или четырех эпизодах описывая одновременно то, что происходит в отделе новостей, и реальные события, которые газета освещает (или же упускает из вида). В основу «Игольного ушка» я положил даже более жесткую структуру, хотя, насколько мне известно, никто не обратил на нее ни малейшего внимания. В той книге шесть частей. В каждой части шесть глав (за исключением последней, в которой их семь). Первая глава каждой части посвящена шпиону, вторая – тем, кто на него охотится, и так продолжается поочередно до шестой главы, где обязательно показываются международные и военные последствия описанного ранее. Читатели подобных тонкостей не замечают – да им это и ни к чему, верно? – но я все же подозреваю, что регулярность построения и даже, если угодно, симметрия важна для того, чтобы они считали книгу хорошо написанной.

Еще одна черта, сближающая «Бумажные деньги» и «Игольное ушко», – это присутствие мелких, как бы случайных, но ярко описанных фигур заднего плана: проституток, воров, слабоумных детей, женщин из семей рабочих и одиноких стариков. В более поздних произведениях я стал обходиться без них, считая, что они только отвлекают читательское внимание от главных героев. Но меня и сейчас порой посещает мысль, не перехитрил ли я здесь сам себя, слишком далеко зайдя в своих умствованиях.

Ныне я уже далеко не так непоколебимо уверен, как был в 1976 году, что нити, связывающие преступников, финансовых воротил и журналистов, настолько уж прочны. Но, по моему мнению, книга остается глубоко правдивой в другом. Это подробная картина Лондона, каким я знал его в семидесятые годы, с его полисменами и мошенниками, с банкирами и девочками по вызову, с репортерами и политиками, с магазинами и трущобами, с его улицами и главной рекой. Я любил тот город, и надеюсь, что вы его полюбите тоже.

Кен Фоллетт, 1987 г.

Это была самая счастливая ночь в жизни Тима Фицпитерсона.

Именно об этом он подумал в тот момент, когда открыл глаза и увидел в постели рядом с собой девушку, которая все еще оставалась погружена в крепкий сон. Он не двигался, опасаясь разбудить, но смотрел на нее, смотрел почти украдкой в холодном свете наступавшего лондонского утра. Она спала, вытянувшись на спине, в полной расслабленности, свойственной обычно детям. Тиму это напомнило его Эйдриенн, когда она была еще маленькой. Но он сразу же отогнал непрошеное воспоминание.

У рыжеволосой девушки, лежавшей рядом, прическа напоминала небольшую шапочку, из-под которой торчали миниатюрные ушки. Все ее черты выглядели уменьшенными: нос, подбородок, скулы, ровные и белые зубки. Один раз в темноте той ночи он накрыл ее лицо своей широкой неуклюжей ладонью, мягко прижав пальцы к углублениям глазниц, к ее щекам, заставив приоткрыть нежные губы, словно мог кожей ощутить ее красоту, как ощущают жар от огня.

Ее левая рука безжизненно лежала поверх одеяла, чуть откинутого, обнажившего узкие хрупкие плечи и одну не слишком выпуклую грудь, сосок которой во сне обмяк.

Они были совсем рядом, но почти не касались друг друга, хотя он даже чувствовал тепло, исходившее от ее бедра. Он отвел взгляд, упершись им в потолок, и на мгновение позволил чистой радости от совершенного прелюбодеяния наполнить все свое существо подобием нового физического удовлетворения. Потом поднялся с кровати.

Он встал рядом с постелью и еще раз посмотрел на нее. Ее сон ничто не потревожило. Яркий утренний свет не сделал ее внешность менее привлекательной. Она оставалась очень хорошенькой, несмотря на спутавшиеся волосы и не слишком опрятно размазанные остатки того, что вечером было тщательно наложенным макияжем. Зато дневное освещение не проявило милосердия к нему самому, как знал Тим Фицпитерсон. Поэтому он и постарался не разбудить ее: хотел взглянуть на себя в зеркало, прежде чем она увидит его.

Все еще нагишом он прошлепал по тускло-зеленому ковровому покрытию гостиной в ванную. На несколько мгновений он словно увидел комнату впервые, и она показалась ему безнадежно унылой. Софа была обита в тон полу еще более тусклой зеленой тканью, а на ней лежали выцветшие подушки в цветочек. Простой деревянный письменный стол, какой можно увидеть в миллионах офисов, старенький черно-белый телевизор, шкафчик с выдвижными ящиками для хранения папок и прочих бумаг, книжная полка с учебниками по юриспруденции и экономике да несколько выпусков «Хэнсарда»[23]. А ведь он когда-то считал, что очень круто иметь собственное временное пристанище в Лондоне.

В ванной висело зеркало в полный рост, купленное не Тимом, а его женой еще до тех дней, когда она полностью и окончательно рассталась с городской жизнью. Он смотрелся в него, пока ванна наполнялась водой, гадая, что было такого особенного в теле мужчины среднего возраста, вызвавшего у красивой девушки – лет, вероятно, двадцати пяти – необузданный порыв похоти. Он выглядел здоровым, но далеко не в форме: в том смысле этого определения, когда оно употребляется для описания людей, которые регулярно занимаются физическими упражнениями и посещают спортзалы. При невысоком росте и плотном телосложении, его еще полнили небольшие излишки жира, особенно на груди, на талии и на ягодицах. Впрочем, он обладал вполне нормальным телом для мужчины сорока одного года от роду, но в то же время едва ли мог так уж сильно возбудить даже самую охочую до секса молодую женщину.