Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 9

Но кто мог оправдать судейских, если первую апелляцию Марты Лонгман отклонили? Дело исходно было фикцией. Патолог по необъяснимой причине умолчал о решающем факте – агрессивной бактериальной инфекции у второго ребенка. Полиция и Королевская прокурорская служба вопреки всякой логике добивались осуждения, медицинское сообщество было обесчещено показаниями его представителя, и вся система – сборище безответственных профессионалов – обрушилась на добрую женщину, уважаемого архитектора, довела ее до отчаяния и до смерти. Столкнувшись с противоречивыми заключениями нескольких экспертов-медиков о причине смерти детей, суд глупо предпочел вердикт «виновна» вместо того, чтобы занять позицию скептицизма и неопределенности. Ранси, по общему мнению, был милейшим человеком и добросовестным, трудолюбивым судьей. Но когда Фиона услышала, что оба патолога и врач вернулись к работе, она не могла с собой справиться. Это дело вызывало у нее тошноту.

Ранси приветственно поднял руку, и ничего не оставалось, как остановиться и быть любезной.

– Дорогая.

– Доброе утро, Шервуд.

– Прочел чудесный маленький диалог в новой книжке Стивена Сэдли. Прямо для вас. На суде в Массачусетсе. Придирчивый адвокат на перекрестном допросе спрашивает патологоанатома, был ли он вполне уверен, приступив к вскрытию, что пациент мертв. Тот отвечает: абсолютно уверен. Да, но как можно быть уверенным? А так, отвечает патологоанатом, что мозг пациента находился в банке, которая стояла у меня на столе. Однако, говорит адвокат, не мог ли пациент еще быть жив тем не менее? Что ж, отвечает тот, мог быть жив и заниматься где-то адвокатской практикой.

Он расхохотался, закончив рассказ, но при этом смотрел ей в глаза – передалось ли ей его веселье. Она постаралась как могла. Юристы больше всего любят анекдоты о своей профессии.

Наконец она села за стол с чашкой чуть теплого кофе и занялась судьбой ребенка, увезенного из страны. Она делала вид, что не замечает Полинга в другом конце кабинета – тот кашлянул, намереваясь что-то сказать, но передумал и исчез. Она отвлеклась от собственных забот, заставила себя вернуться к заявлениям и стала быстро читать.

В десять зал встал при ее появлении. Она выслушала адвоката расстроенной матери – он требовал вернуть ребенка, ссылаясь на Гаагскую конвенцию. Когда встал адвокат марокканского мужа и попытался убедить Фиону в неясности некоторых моментов, касающихся действий его клиента, Фиона его оборвала.

– Я ожидала, что вы будете краснеть за своего клиента, мистер Сомс.

Вопрос был технический, многосложный. Худенькая мать была почти не видна за адвокатом и как будто еще съежилась, когда спор принял более абстрактный характер. Похоже, после этого заседания Фиона ее больше не увидит. Печальное дело перейдет к марокканскому судье.

Затем срочное заявление адвоката о взыскании алиментов. Судья выслушала, задала вопросы, приняла иск, назначила слушание. В обед ей хотелось побыть одной. Полинг принес сэндвичи, шоколадку, и она поела за своим столом. Телефон лежал где-то под бумагами; в конце концов она не выдержала и проверила, нет ли писем и пропущенных звонков. Ничего. Сказала себе, что не испытывает ни разочарования, ни облегчения. Выпила чай и дала себе десять минут на чтение газет. По большей части – Сирия: репортажи и мрачные фотографии – правительство обстреливает из орудий гражданское население, беженцы на дороге, беспомощные протесты министров иностранных дел со всего света, восьмилетний мальчик лежит с ампутированной левой ногой, бесцветный Асад с безвольным подбородком пожимает руку русскому чину, слухи о нервно-паралитическом газе.

В других местах несравненно большие несчастья, но после обеда она опять занялась здешними. Она с пренебрежением отнеслась к ходатайству ex parte[6] о выдворении мужа из семейного жилища. Заявление было растянутое, очкастый адвокат нервно моргал, и это еще больше ее раздражило.

– Почему вы не уведомили другую сторону? В документах ничто не указывает на необходимость такого рода действий. Вы пытались связаться с другой стороной? Нет, насколько я вижу. Если муж рад дать такое обязательство вашей клиентке, вам не следовало меня беспокоить. Если нет – вручите уведомление, и я выслушаю обе стороны.

Заседание закончилось, она решительно вышла. Потом вернулась, чтобы заслушать ходатайство о запретительных мерах, поданных от лица мужчины, опасавшегося, что любовник его бывшей жены может применить к нему насилие. Подробная аргументация, ссылки на тюремный срок у любовника, но судим тот был за мошенничество, а не за физическое насилие – и в итоге ходатайство отвергла. Достаточно было бы взять с него письменное обязательство.

Чашка чая в кабинете, потом снова в зал: мать разводится, срочное заявление в суд о выдаче паспортов троим детям. Фиона склонялась к тому, чтобы согласиться, но, выслушав доводы насчет осложнений, которые за этим последуют, отказала.

Без четверти шесть обратно в кабинет. Она сидела за столом, бессмысленно глядя на книжную полку. Когда вошел Полинг, она вздрогнула и подумала, что, наверное, задремала. Он сказал, что пресса сильно заинтересовалась делом свидетелей Иеговы. Материалы будут в большинстве утренних газет. На их сайтах фотографии мальчика и семьи. Источником могли быть сами родители или родственник, которому быстренько заплатили. Секретарь передал ей в руки газеты и коричневый конверт – когда она его распечатывала, в нем что-то загадочно звякнуло. Письмо со взрывчаткой от недовольного истца? Было такое – когда бомба, неуклюже снаряженная разгневанным мужем, не взорвалась в руках ее тогдашнего секретаря. Ах, да – новые ключи к ее другой жизни, перемене существования.

И через полчаса она направилась к этой новой жизни, но кружным путем – не хотелось входить в пустую квартиру. Она вышла через главный подъезд и пошла по Стрэнду к Олд-вич, потом на север по Кингзуэй. Небо было шарового цвета, дождь почти не чувствовался, понедельничная толпа в час пик – реже обычного. В перспективе – еще один долгий хмурый летний вечер с низкой облачностью. Темнота ее больше устроила бы. Когда проходила мимо слесарной мастерской, где делали ключи, сердце забилось чаще: вообразила ссору с изгнанным Джеком, лицом к лицу на площади, с криками, под каплющими деревьями, на слуху у соседей, притом коллег. И она будет кругом неправа.

Она повернула на восток, мимо Лондонской школы экономики, мимо Линкольнз-инн-филдс, перешла Хай-Холборн, потом, чтобы оттянуть возвращение домой, снова пошла на запад по узким улочкам викторианских ремесленных мастерских, а теперь – парикмахерских, гаражей, закусочных. Прошла по Ред-Лайон-сквер, мимо мокрых алюминиевых кресел и столиков кафе, мимо Конвей-Холла, где стояла, дожидаясь входа, небольшая толпа приличных, седых, озабоченных людей, возможно, квакеров, собравшихся вечером, чтобы возражать против теперешнего положения вещей[7]. Ну, ей самой предстоит такой вечер. Но, служа закону со всеми его историческими накоплениями, ты крепче привязан к теперешнему положению вещей. Даже если этому противишься или не признаешь этого. Сейчас на полированном ореховом столике в прихожей на Грейз-инн-сквер лежит с полдюжины тисненых пригласительных билетов. Судебные инны, разные королевские общества, именитые знакомые приглашают Джека и Фиону Мей, тоже превратившихся с годами в миниатюрный институт, явиться публике в лучших нарядах и поддержать своим авторитетом, поесть, выпить, поговорить и вернуться домой до полуночи.

Она медленно прошлась по Теобалдс-роуд, все еще оттягивая возвращение и снова задавая себе вопросы: не столько ли утрата любви ее гнетет, сколько потеря респектабельности в современном понимании; не столько ли презрение и остракизм страшат, как в романах Флобера и Толстого, сколько чужая жалость. Стать предметом общей жалости – это род смерти в обществе. Девятнадцатый век ближе, чем кажется большинству женщин. Выступать перед людьми в трафаретной роли – признак не морального прегрешения, а плохого вкуса. Неугомонный муж, стойкая жена, сохранившая достоинство, безвинная молодая соперница где-то там. А она думала тогда на летней лужайке, перед тем, как влюбилась, – с ролями покончено.