Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 27

– Но ваши учителя, наверное, должны очень отличаться от старейшин.

Он пожал плечами.

– Не знаю. – И добавил в качестве объяснения: – В школе было колоссально.

– И что же во мне такого, по-вашему? – Она задала вопрос серьезно, без тени иронии.

Вопрос его не смутил.

– Когда я увидел, как плачут родители, слезами плачут, плачут и почти кричат от радости, все рухнуло. Но в том-то и дело. Рухнуло в… правду. Конечно, они не хотели моей смерти! Они меня любят. Почему не говорили этого, а все – о райских радостях? Тогда я понял это как обыкновенное человеческое дело. Обыкновенное и хорошее. Бог тут ни при чем. Это глупость просто. Это как будто взрослый вошел в комнату, где дети портят жизнь друг другу, и сказал: «Бросьте, кончайте эту ерунду – пора чай пить!» Этим взрослым были вы. Вы все это понимали, но не говорили. Только задавали вопросы и слушали. Вся жизнь и любовь, которая у него впереди, – так вы написали. Вот что в вас «такого». И такое мое открытие. Со «Старой песни» и дальше.

По-прежнему серьезно она сказала:

– И голова чуть не лопнула.

Он радостно засмеялся, услышав цитату из своего письма.

– Фиона, я почти разучил пьесу Баха, играю без единой ошибки. И могу сыграть тему из «Коронейшн-стрит». Читал «Сновидческие песни» Берримена. Буду играть в спектакле и должен сдать все экзамены до Рождества. И благодаря вам весь теперь полон Йейтсом.

– Да, – тихо сказала она.

Он подался к ней, опершись на локти; темные глаза блестели в отвратительном свете, и казалось, все лицо его мелко дрожит в предчувствии чего-то, от какого-то нестерпимого желания.

Она задумалась на секунду, а потом сказала шепотом:

– Подождите здесь.

Фиона встала, замешкалась и, казалось, сейчас передумает и сядет. Но она повернулась и вышла в холл. Полинг стоял в нескольких шагах, делая вид, будто интересуется книгой посетителей на мраморном столике. Тихим голосом она быстро отдала несколько распоряжений, вернулась в библиотеку и закрыла за собой дверь.

Адам, сняв с плеч полотенце, разглядывал картинки местных достопримечательностей. Когда она села, он сказал:

– Никогда не слышал об этих местах.

– Тут вас может ждать много открытий. – И возвращаясь к прерванному разговору, она сказала: – Итак, вы потеряли веру.

Он как будто съежился.

– Да, может быть. Не знаю. Наверно, мне страшно сказать это вслух. Сам не понимаю, где я на самом деле. То есть, если ты отошел на шаг от свидетелей, так можешь совсем уходить. А ни там, ни сям не получается.

– Может быть, каждому надо верить в чудеса.

Он снисходительно улыбнулся.

– Вряд ли вы сами так думаете.

В ней победила привычка подытоживать мнения сторон.

– Вы видели, как плачут родители, и вы растеряны – подозреваете, что их любовь к вам сильнее их веры в Бога и в загробную жизнь. Вам надо уйти. Это совершенно естественно для человека в вашем возрасте. Может быть, вы поступите в университет. Это поможет. Но все-таки не понимаю, что вы делаете здесь. А главное, куда вы дальше направитесь?

Второй вопрос обеспокоил его сильнее.

– У меня в Бирмингеме тетя. Сестра матери. Она пустит меня на неделю-другую.

– Она вас ждет?

– Ну, более или менее.

Она хотела сказать, чтобы он сейчас же написал ей, но он вдруг протянул к ней через стол руку, и она так же быстро убрала свою на колени.

Он заговорил, но не в силах был смотреть на нее и выдерживать ее взгляд. Он приложил ладони ко лбу, заслонив глаза.

– У меня вот какой вопрос. Когда услышите его, сочтете глупым. Но, пожалуйста, не отказывайте сразу. Скажите, что подумаете над этим.

– Да?

Он сказал столу:

– Я хочу поехать и жить у вас.

Она ждала продолжения. Она не ожидала такой просьбы. Но теперь просьба казалась очевидной.

Он по-прежнему не мог посмотреть ей в глаза. И заговорил быстро, словно стесняясь своего голоса. Он все продумал.

– Я могу делать у вас разную работу – по хозяйству, бегать с поручениями. А вы – давать мне списки для чтения, ну, все, что мне, по-вашему, надо знать…

Он проехал за ней полстраны, подстерегал ее на улицах, шел в грозу под дождем – чтобы попросить. Это было продолжение его фантазии о совместном морском путешествии с разговорами целый день, прогулками по кренящейся палубе. Логичное и безумное. И детское. Молчание окутало их и связало. Даже щелканье вентилятора будто притихло, и ни звука извне. Он по-прежнему прятал от нее лицо. Она смотрела на коричневые вихры волос, уже совсем высохших. И мягко сказала:

– Вы же понимаете, что это невозможно.

– Я не помешаю вам, в смысле, вам с мужем. – Он наконец отнял руки от глаз и посмотрел на нее. – Понимаете, как жилец. Когда сдам экзамены, устроюсь на работу и буду вам платить.

Она мысленно увидела свободную комнату с двумя односпальными кроватями, плюшевых медведей и других животных в корзине, игрушечный буфетик, так набитый, что не закрывалась дверца. Потом кашлянула, встала, прошла через всю комнату к окну и сделала вид, что смотрит в темноту. Потом, не обернувшись, сказала:

– У нас всего одна свободная комната и множество племянников и племянниц.

– Так это единственное препятствие?

В дверь постучали, и вошел Полинг.

– Через две минуты, миледи, – сказал он и вышел.

Она вернулась от окна к Адаму и наклонилась, чтобы подобрать с пола его рюкзак.

– Мой секретарь поедет с вами на такси, сначала на вокзал и купит вам билет на завтра утром до Бирмингема, а потом – в ближайший отель.

Помолчав, он медленно встал и взял у нее рюкзак. Несмотря на рост, он выглядел сейчас обескураженным малышом.

– Значит, все на этом?

– Обещайте, что еще раз свяжетесь с матерью до того, как сядете в поезд. Скажите ей, где вы будете.

Он не ответил. Она подвела его к двери и вместе с ним вышла в холл. Никого. Карадок Болл и его гости сидели в гостиной за закрытой дверью. Она оставила Адама ждать у библиотеки, а сама пошла в свою комнату взять деньги из сумки. На обратном пути с широкой лестницы ей открылась сверху вся картина. Парадная дверь была распахнута, и дворецкий разговаривал с таксистом. За ним, перед ступеньками портика стояло такси с открытой дверью, из машины лились веселые и тягучие звуки арабской оркестровой музыки. Ее секретарь торопливо шел по холлу, видимо, чтобы предотвратить осложнения, которых ожидал от дворецкого. Адам же все еще стоял перед дверью библиотеки, прижимая рюкзак к груди. Когда она дошла до него, дворецкий, секретарь и водитель стояли на дорожке у машины и что-то обсуждали. Если подходящий отель, это было бы кстати, подумала она.

Адам начал было:

– Но мы даже не…

Но она остановила его, подняв руку.

– Вам надо ехать.

Она легонько, пальцами притянула его за лацкан тонкого пиджака. Она хотела поцеловать его в щеку и потянулась вверх, а он наклонился, и когда их лица сблизились, повернул голову так, что их губы встретились. Она могла отстраниться, сделать шаг назад. Но осталась на месте, парализованная неожиданностью. Прикосновение чужих губ уничтожило всякую возможность выбора. Если может быть целомудренным поцелуй в губы, то таким он и был для нее. Мимолетное касание, но больше, чем формальный поцелуй, больше, чем поцелуй матери со взрослым сыном. Две, может быть, три секунды. Достаточно, чтобы ощутить мягкость его полных губ и разницу лет, разницу жизней, которая их разделяла. Они отстранились друг от друга. Остаточное ощущение чужой плоти на губах, может быть, снова притянуло бы их, но послышались шаги по гравию и по каменным ступеням снаружи. Она отпустила его лацкан и сказала:

– Вам надо ехать.

Он поднял рюкзак, выпавший из рук, и следом за ней прошел по холлу и вышел за дверь, на прохладный ночной воздух. Таксист приветливо махнул ему рукой снизу и открыл заднюю дверь машины. Музыку он уже выключил. Она собиралась дать деньги Адаму, но почему-то вдруг передумала и отдала их Полингу. Тот кивнул и с гримаской взял тоненькую пачку бумажек. Адам, передернув плечами, словно отряхнувшись от всех них, нырнул в открытую дверь машины и сел с рюкзаком на коленях, глядя прямо перед собой. Уже сожалея о том, что она устроила, Фиона обошла машину, чтобы в последний раз обменяться с ним взглядом. Он, несомненно, видел это, но отвернулся. Полинг сел рядом с шофером. Дворецкий небрежным движением руки захлопнул дверь Адама. Машина отъехала, Фиона, ссутулясь, поднялась по треснутым каменным ступеням.