Крепость королей. Проклятие - Пётч Оливер - Страница 17

Но все внимание Матиса было приковано к Пастуху-Йокелю.

Сгорбленный, он сидел во главе стола. Крепкое туловище его беспокойно покачивалось из стороны в сторону. Он был жилист, с жидкой бородкой и длинными черными волосами, собранными в пучок. Над правым плечом торчал небольшой горб, что придавало ему некоторое сходство со злобным придворным шутом. В рваной льняной рубахе и потертых штанах из телячьей кожи Йокель по сравнению с другими ремесленниками походил на нищего. И все-таки, когда он взял слово, остальные тут же замолчали.

– В прошлую неделю мне довелось побродить в окрестностях Ойссерталя, – начал он.

Голос у Йокеля был тихий, но при этом пробирал до костей, как нежные звуки флейты. Голос этот служил пастуху оружием, и он умело им пользовался.

– Пас там своих овечек. Вы же знаете, в этом году кормиться им особо нечем. А тут в нос мне бьет такой аромат! Жаркое и солонина, колбасы и сало… Я думал, уснул невзначай!

Йокель залился звонким, едва ли не детским смехом. Но потом в голосе его зазвучали резкие, почти угрожающие нотки:

– А в окна вижу, как монахи в монастыре подносят жирному настоятелю блюда, полные мяса. Так его много, что нашему брату даже в Кирмес[5] не видать. Мясо ваших коров и ваших свиней. А вы при этом голову ломаете, как следующую зиму пережить… И в петле болтается мальчишка только за то, что застрелил одну-единственную косулю! Вот я и думаю: справедливо это? Скажите, люди добрые, справедливо ли это?

Ремесленники согласно забормотали. Речь Йокеля так их увлекла, что они только теперь подняли головы и увидели в дверях Дитхельма Зеебаха с Матисом.

– Это Матис, – отечески произнес Зеебах, заметив недоверчивые взгляды мужчин, и похлопал Матиса по плечу: – Сынок замкового кузнеца, вы все его знаете. Он…

– На что нам сдался этот малец? – перебил его кожевник Непомук Кистлер низким, не терпящим возражений голосом. Будучи главой своего квартала, седовласый старик заседал в совете Анвайлера и уже не одно десятилетие представлял интересы общины. – Дитхельм, это мужской разговор! Да и кто тебе сказал, что мальчишка сегодня же не отправится к наместнику и не доложит о нашем собрании?

– Кистлер прав, – подал голос ткач Петер Маркшильд, еще один советник. По красному, отечному лицу видно было, что сегодня он уже принял кружку-другую вина. – Скверно ты придумал – приглашать сюда парня. Вышвырни его вон!

– Парень останется, это я его пригласил. – Йокель говорил тихо и мягко, и все-таки Маркшильд вздрогнул.

Матис вспомнил, как пронзительно этот голос звучал несколько дней назад, на висельном холме Квайхамбаха. У Йокеля поистине был талант околдовывать людей речами.

– Но… но… – пролепетал Петер Маркшильд. – Что это значит, Йокель? Мальчишка может стать нам угрозой. Если он отправится к Эрфенштайну, то…

– И что он такого расскажет? Что несколько добропорядочных горожан собираются каждое воскресенье в трактире и разговаривают? – Йокель покачал головой: – Слишком долго мы трусили перед верхами. Уж разговаривать-то нам никто не запретит.

Он улыбнулся и показал Матису на стул подле себя. Юноша не в первый раз заметил, что на правой руке у пастуха осталось только три пальца. Средний и указательный ему давным-давно отрубили прихвостни герцога, потому что уже тогда он примкнул к мятежным крестьянам.

– Матис смышленый парень, уж я‑то знаю, – мягко продолжал Йокель. – Он нам еще пригодится, можете мне поверить.

Красный до ушей, Матис сел рядом с пастухом, и тот похлопал его по плечу:

– Парень знает, о чем толкуют в крепости, и многое может поведать. Если герцог или же епископ в Шпейере что-нибудь задумают против простого люда, то наместник Трифельса узнает об этом одним из первых. А следом за ним и мы. Верно, Матис? Будешь нам вместо лазейки.

Юноша молча кивнул и неловко поерзал на стуле. Впервые он повстречал Йокеля примерно год назад в долинах Вингертсберга. С тех пор они виделись раз десять или двенадцать. Именно Йокель первым рассказал ему о Мартине Лютере, бывшем монахе и ученом, который перевел Библию на немецкий язык и выступал против торговли индульгенциями. В Анвайлер тоже не так давно заезжали священники и за деньги обещали отпущение всех грехов.

Тихим, вкрадчивым голосом Йокель рассказывал Матису о растущем произволе, о том, как поборы становились все тяжелее, а дворяне и духовенство жили в свое удовольствие. Потом он обрушивался на крепостничество, которое превращало крестьян в рабов: они даже детей не могли поженить без позволения феодала. А если крестьянин умирал, то вдова еще и заплатить должна была рыцарям, графам и герцогам!

Матис был не единственным, к кому Йокель обращал свои речи. За несколько лет, объезжая со своим стадом луга и долины Васгау, этот бродяга собрал вокруг себя немало последователей, и число их только росло. С недавних пор к нему примкнули многие из горожан Анвайлера. Им тоже приходилось несладко от выплат герцогству Цвайбрюкен, и по воскресеньям «Зеленое древо» становилось местом встреч для всех недовольных. Под видом утреннего застолья здесь тайно обсуждали политику и религию.

– Мы как раз обсуждали то, что наместник Гесслер снова повысил хлебный налог, – объяснил Йокель Матису. – Скоро крестьяне со своего зерна и горсти муки не получат. А потом им еще и доплачивать придется! Что скажешь, Матис? Должны мы и дальше это терпеть?

Матис почувствовал на себе взгляды всех без исключения мужчин. Кровь ударила ему в голову.

– Надо… – начал он неуверенно. – Надо написать прошение императору. Уверен, ему обо всем этом ничего не известно. Вряд ли ему хочется, чтобы его подданные померли с голоду.

Йокель склонил голову, словно задумался. При этом горб его шевелился, как живое существо.

– Написать императору, хм… – начал он тихо. – Неплохая идея. Но знаешь что? Кайзер давно утратил право голоса в Германии. Даже славного Максимилиана не воспринимали всерьез, а уж его недавно избранного внука – тем более! Он сидит где-то по другую сторону мира и живет бок о бок с маврами. Насколько я знаю, изнеженный мальчонка даже по-немецки не говорит.

Некоторые из мужчин рассмеялись, и Йокель с улыбкой продолжил:

– Нет-нет, кайзер ничего не решает. Курфюрсты поделили между собой земли и выдали по клочку герцогам, графам и епископам. А те разделили ее между своими рыцарями и баронами, охотятся и пируют. И в самом низу находится крестьянин, простолюдин, и должен оплачивать их пирушки! – Он окинул присутствующих гневным взглядом. – Задумайтесь, как английские крестьяне говорили еще столетия назад: «Адам был пахарь, пряха – Ева. Кто был король, кто – королева?» Хватит это терпеть!

Аптекарь Шперлин прокашлялся и поправил пенсне.

– Может, ты и прав, Йокель. Но что нам остается делать? Уж не драться ли? – Он с грустью покачал головой. – У господ есть деньги и оружие. Так всегда было, и так оно и останется.

– Так оно останется, потому что мы безропотно все терпим, как мои овцы! – прошипел Йокель. – Если подняться всем вместе, никто нас не остановит – ни герцог, ни епископ!

– То есть ты предлагаешь поднять восстание? – выдохнул ткач Маркшильд. – Но… это же противно заповедям Божьим! Я думал, стоит только поговорить с наместником, и…

– Мы не единственные восстанем! – перебил его Йокель. – В Альгое, на Верхнем Рейне, во Франконии – всюду бурлит! Церковь тоже расколота. Этот Лютер один из нас! Он объявил войну порочным порядкам Рима.

– Лютер хочет лишь обновить церковь, – пробормотал аптекарь Шперлин, потупив взор. – Про новые порядки в городах и деревнях он ничего не говорил.

– Трусы! – вспылил Йокель и с силой ударил по столу. – Хотите изменений, но желаете, чтобы никто не нарушил вашего покоя… Хотите есть жаркое, но при этом думаете, как умаслить господ… Так не пойдет! Или вы за борьбу, или против нее; третьего не дано!

– Попридержи язык, Йокель! Ты забываешь, с кем говоришь!