Мир фантастики 2014. На войне как на войне - Дивов Олег Игоревич - Страница 2

– Мыться тоже с ним будешь? – съязвил Конюхов, тыкая пальцем в оружие.

– Точно. – спокойно отозвался Никифоров. – Тебя им буду парить, вместо веника. Славно пойдет! Особенно если взять за ствол, да промеж лопаток…

– Не ссорьтесь, – лениво протянул Степан. Он сидел, прислонившись лопатками к теплым бревнам бани, и чувствовал, что может просидеть так хоть сто лет – не двигаясь, чувствуя, как старое дерево вытягивает из тела усталость. – Что там у тебя, Андрей?

– Ничего. Грибов насобирал, – колдун развернул плащ-палатку и предъявил кучу маслят.

– Ой, мои любимые! – совершенно по-детски обрадовался Конюхов. Потом подозрительно посмотрел на Никифорова. – Андрюша, а ты их как собирал?

– Как? – растерялся тот. – Н-ну… руками и ножом…

– Точно не заклятием? А то, если они сами к тебе в плащ-палатку прыгали, я их есть не буду!

– Тьфу, блин! – Никифоров дал подзатыльник хохочущему сержанту, осторожно уложил плащ-палатку на пенек, изрубленный колуном. Подошел Якупов, потрогал маслят пальцем.

– Бик якши, после бани поджарим с лучком…

– Да уж. Ты, Татарин, повар знатный, – старшина прислушался.

Стукнула дверь, и из предбанника вылетели все трое молодых – распаренные до малинового тела, с прилипшими тут и там березовыми листьями.

– Ох-х… не могу! – стонал Ясин. – Упарили!

– Значит, Хозяину понравилось, – Степан Нефедов потушил окурок и поднялся. – Ну, мужики, айда.

– Хорошая баня… – прошептал Конюхов. Маленький сержант сидел на полке, полузакрыв глаза, и на его блестящем от пота теле все резче выделялись старые багровые шрамы. А Нефедов лежал рядом и, хотя прошло уже больше десятка минут, был почти сухим, а шрамы, которых у него было куда больше, оставались белыми.

– Командир, а ты почему не потеешь? – спросил Никифоров. Даже в бане колдун не снял с шеи железный оберег-ворон и теперь, морщась, то и дело плескал на него холодной водой из бочки.

– Это только мертвые не потеют, – стальная коронка тускло блеснула в луче света из маленького оконца, когда Степан улыбнулся, – а я живой. Только тяжело потею, долго… что правда, то правда. Я, Андрюша, в свое время столько альвовских настоев выпил – мало не покажется. Учитель из меня дурные соки выгонял, он сам так говорил. Приучал тело работать быстрее и сильнее, раны залечивать. А на вкус все эти настои, скажу я тебе, – дрянь страшная. Похлеще того, который ты нам под Волоколамском давал, чтобы волки нас не чуяли, помнишь? Так вот – тот просто малиной был. После альвовских сутки выворачивало сначала с непривычки-то, человек к ним не приспособлен. Многие помирали, говорят.

– А ты? – спросил Конюхов и тут же, опомнившись, захохотал во все горло.

– И я, – старшина пожал плечами и перевернулся на живот, – ну уважил наш Хозяин! Ай да баньку истопил! Обязательно надо оставить ему тут свежий веник. Не забудь, Саня. А теперь – ну-ка, Файзулла, поддай на каменку да пройдись по мне березовым как следует!

Переждав лютый жар, вырвавшийся из каменки после ковша воды, татарин принялся стегать Степана веником – да так, что тот вскоре почувствовал, как тело становится звонким и легким, точно воздушный шарик…

Грохот двери заставил его подскочить. В баню ворвался Женька Ясин – уже одетый, передергивая затвор автомата.

– Немцы! – крикнул он.

– Чего? – Нефедов еще не успел осмыслить, но тело уже исполняло привычный ритуал, собираясь как пружина перед боем. – Какие немцы? Откуда?

– Отряд на опушке леса… Ласс заметил… Похоже, из окруженцев, а может, десант… – Женька торопился, захлебываясь словами.

– Тихо, не шустри! – остановил его Санька Конюхов. – Сколько?

– Человек двадцать. Все в пятнистом, ранцы за плечами… Идут врассыпную.

– Ясно. Значит, не простая пехтура, – подытожил Никифоров, натягивая штаны.

Они едва успели выскочить из бани и повалиться в полынь, как тут же попали под обстрел. Немцы оказались зоркими и опытными, огонь повели густо, и даже Тар'Налю, в первую же минуту прострелившему головы двоим, пришлось залечь и откатиться за пенек. Пули взвизгивали, чавкали, врезаясь в бревна, гудящие под выстрелами, шипели в сырой траве.

Степан, подкатившись к остаткам забора, выцелил перебегавшую фигуру в камуфляже, нажал на спуск и тут же, на выдохе, подловил второго. Немец выгнулся, повалился в борозду между кучами сопревшей картофельной ботвы, заскреб каблуками по земле и угомонился.

Сзади вскрикнул Конюхов, длинно выматерился сквозь стон. Обернувшись, Нефедов увидел, что конопатый сержант зажимает ладонью плечо, а сквозь пальцы у него сочится кровь, лентой сползая по руке.

– Сашка, за баню! – крикнул он. Рядом вдруг возник Ласс.

– Нет, Старший, второй отряд заходит с другой стороны. Они обошли деревню, – альв оставался невозмутим, и только длинные пальцы с нечеловеческой быстротой порхали над патронником карабина.

– Проворонили! – Старшина заскрипел зубами.

– Нет, Старший, – повторил Ласс. – Они шли под Незримым Словом, но их увидел Тэссэр. Кроме него, их не увидел бы никто, – альв выстрелил дважды, приник к земле, когда автоматная очередь сбрила траву у его головы.

– Никифоров, сзади! – Старшина надсадно крикнул во весь голос, выщелкнул опустевшую обойму из «парабеллума». «Пропало чистое белье», – мелькнула нелепая мысль.

И тут он увидел, как распахнулась дверь бани, хотя изнутри за нее никто не держался. В проеме показалось что-то – мохнатое, черное, словно бы клубящееся, как дымный сгусток. Нефедову показалось, что он различает два глаза – горящие красные точки. Файзулла Якупов крякнул, что-то быстро сказал по-татарски, словно отгонял дурной знак.

– Сюда! – густой голос перекрыл выстрелы, над огородом будто прошелестел банный веник. Мгновенно сообразив, что к чему, Степан крикнул:

– Отходим к бане! За мной! – и рванул в открытую дверь предбанника.

За ним ввалились остальные, каким-то чудом поместившись в небольшом пространстве. Выстрелы снаружи сразу же стали слышаться еле-еле, словно всю баню обернули гигантской подушкой. Бойцы стояли, тяжело дыша, перемазанные травяной зеленью и грязью.

– Сашка тут? – Нефедов вытянул шею.

– Здесь… – прерывисто отозвался из полумрака Конюхов, которому Ласс бинтовал руку быстрыми витками. – Чего теперь, командир? Я, конечно, понимаю, что тактика и стратегия… Но они же нас окружили. Ясин погиб, пулю прямо в лоб получил, я сам видел…

Скрипнула, открываясь, дверь в парилку, но жаром оттуда не дохнуло – наоборот, холодом, точно из погреба. Черный дым стоял в дверях плотно как кисель. И там, в глубине, два тусклых глаза смотрели сквозь него. Потом дым вдруг как-то сжался, втянулся сам в себя – и оказалось, что посредине парилки стоит маленький мужичок с черной бородой, в длинной исподней рубахе.

– Не бойтесь, – сказал он. Все молчали, и только Степан перевел дух и устало сел на лавку.

– Чего бояться? – сказал он. – Русский банник не обидит.

– Не обижу, – подтвердил мужик. Глаза его, цвета раскаленного угля в печке, впивались поочередно каждому в зрачки долгим взглядом. – Уважили. Истопили баню. Все честь по чести.

Хозяин говорил отрывисто, речь его напоминала пощелкивание поленьев в топке.

– Все сделали. За что обижать? – Тут банник перевел взгляд в окно. В это мгновение пуля выбила стекло, обдав его веером стеклянных брызг, но Хозяин даже не поморщился, не отвел лица, только черные волосы на затылке заострились иглами, встали дыбом.

– Они сюда пришли. Кто звал? – Теперь банник разговаривал сам с собой. – Дом порушили. Даже пса убили. Теперь снова пришли. НЕ ДАМ!! – вдруг заревел он так страшно, что отшатнулся даже старшина, ударившись затылком о бревенчатую стену. Только Тэссэр остался неподвижен, выцеливая кого-то сквозь выбитое окно. По ушам ударил выстрел, гильза покатилась по доскам.

Обернув к солдатам Особого взвода закопченное лицо, банник улыбнулся, показывая острые шилья зубов.