Настоящая любовь - Бэлоу Мэри - Страница 2

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая

– Если Ребекка с дочерьми до сих пор не появилась, – сказал он, – то, возможно, и вообще не появится. Миссис?..

– Филлипс, – представилась она, вновь присев в неловком книксене. – Дилис Филлипс, ваше сиятельство. Но ведь уже были и другие пожары, как сегодня. Следующими загорятся заставы.

– Я поживу немного в Тегфане, миссис Филлипс, – сообщил он. – И лично прослежу, чтобы вам не угрожали. Вы будете в безопасности. Даю слово.

– Господи, какой вы добрый, – сказала она, – и надо же, что вы и есть хозяин Тегфана. Но я все равно дубинку не выброшу.

Она весело рассмеялась и пошла на дорогу, чтобы отпереть и открыть ворота. Граф Уиверн подумал, что она слишком стара и слаба для такой работы. Но наверное, с делом справляется, хотя не годится старой женщине жить одной. Впрочем, какой у нее выбор? Работный дом?

Он проехал вперед и протянул монету, но старуха отступила назад, покачав головой.

– Господа проезжают бесплатно, – сказала она. – Доброй вам ночи, ваше сиятельство, и смотрите, куда ступает конь. Дорога плоха, а время темное.

Он не убрал руку, хотя знал, что землевладельцы, которым по карману пошлины, часто ездят бесплатно, тогда как бедняки вынуждены отдавать последние крохи или никуда не ездить.

– Возьми, – сказал он. – Я поднял тебя с постели и напугал таким поздним приездом.

Она взяла монету и еще раз почтительно присела.

Он поехал дальше, слыша, как за спиной закрываются ворота. Интересно, заметила ли миссис Филлипс, что весь разговор шел на валлийском. Его дед ни слова не произнес на этом языке. И он сам последние шестнадцать лет не говорил на нем, если не считать нескольких раз в течение первых лет после отъезда в Англию, когда он шептал что-то по-валлийски, оставаясь один в комнате.

Наедине со своей душой.

В деревне Глиндери были две церкви, одна красивая, с высоким шпилем, изящными готическими пропорциями, другая – приземистая, массивная, с виду не такая привлекательная. Первая была англиканская, вторая – нонконформистская.

Первую посещали только горстка людей из деревни и близлежащих ферм, а также несколько слуг из сорока, что служили в хозяйском доме, в Тегфане, хотя церковную десятину платили все без исключения – причем деньгами, а не продуктами, с тех пор как несколько лет назад был принят новый закон, который лег на плечи людей тяжелым бременем. Но самое скверное, что деньги от этого побора шли не церкви, а человеку, который владел приходом.

И церковная десятина, и рента – все шло владельцу Тегфана и Глиндери, хозяину ферм и земель, за пределами которых большинство жителей поместья никогда не бывали, графу Уиверну.

Почти все деревенские жители и обитатели ферм на много миль вокруг ходили в маленькую часовню. Она была не только духовным центром общины, но и местом собраний, на которых часто звучали музыка и песни, столь важные для валлийской души. Проповеди его преподобия Майриопа Ллуида всегда были по крайней мере в два раза длиннее проповедей англиканского священника. Проповеди в часовне отличались неизменной зажигательностью, они оказывали почти гипнотическое воздействие на прихожан, которые могли слушать своего пастыря, говори он в два раза дольше. Тот факт, что англиканская служба заканчивалась в течение часа, тогда как служба в часовне часто затягивалась на два, не служил поводом для прихожан сменить веру.

Затем, когда служба заканчивалась, начиналось самое интересное, хотя, разумеется, вслух об этом никто не говорил. В хорошую погоду прихожане собирались на улице перед церковью, а если шел дождь, то толпились на крыльце или у задних скамеек или даже просачивались в классную комнату воскресной школы. На этих собраниях дружески беседовали, обменивались новостями и мнениями, делились сплетнями. Люди, многие из которых жили и работали не покладая рук всю неделю на фермах, слишком удаленных друг от друга и от деревни, чтобы поддерживать какое-то общение, с нетерпением ждали воскресного утра. Это было лучшее утро недели, и все им дорожили.

Глинис Оуэн, служившая судомойкой в Тегфане, за всю жизнь не чувствовала себя такой важной особой, как в это воскресное утро. Этим утром она пришла в часовню и принесла с собой новость, что среди ночи неожиданно явился граф Уиверн и вызвал в доме общий переполох. Сама Глинис пока не видела хозяина, но то, что он приехал, не подвергалось сомнению.

– Хвала Господу, – произнес преподобный Ллуид. Он стоял на верхней ступени каменной лестницы, ведущей на крыльцо, и прощался с расходившимися прихожанами. Священник вознес обе руки к небу, словно давая благословение. – Хвала Господу за то, что довел его до дома целым и невредимым.

С пастырем согласились не все.

– После стольких лет? – сказал Глин Беван, фермер. – И зачем он приехал?

– Прежде граф не очень-то интересовался своим домом, – заметила Гуэн Дирион, жена фермера, обращаясь к Блодуин Дженкинс, державшей лавку рядом с часовней. – Он был рад-радешенек убраться отсюда.

– И ни разу не приехал навестить свою старушку мать, – добавила мисс Дженкинс, кивком приглашая всех присутствующих согласиться с ее замечанием, – пока она не оказалась в деревянном ящике. Но тогда уже было поздно.

– Герейнт Пендерин. – Шорник Илий Харрис сплюнул на грязную дорогу, возможно, забыв на секунду, что на нем его лучший костюм и, следовательно, вести себя нужно подобающим образом. – Явился сюда не иначе как для того, чтобы выставиться перед нами своими расчудесными английскими фраками, распрекрасными английскими манерами и настоящим английским выговором. Будет строить из себя хозяина. Противно до тошноты.

– Илий, – с упреком произнесла миссис Харрис, бросив робкий взгляд на священника.

– Как сказалось, так и сказал, женщина, – буркнул Илий, чуть пристыжено и в то же время с вызовом.

– Пендерин, – заговорил Ивор Дейвис, бондарь. – Тот самый, который разбил сердце своей матери, как сказала Блодуин, и которому на нас наплевать. Наглость – вот как это называется. Приехал, чтобы помыкать нами.

– По правде говоря, справедливости ради мы тоже не очень хорошо обращались с его матерью много лет, – сказала миссис Олуэн Харрис, для которой честность была превыше всего, при этом она кивнула остальным женщинам в знак того, что ждет от них подтверждения. – Пока не узнали всю правду.

– Герейнт Пендерин, – задумчиво произнес Алед Рослин, деревенский кузнец, ни к кому не обращаясь. – Для возвращения он выбрал не лучшее время. Возможно, ему придется пожалеть, что он так поступил. И нам тоже.

– Наверное, следует подождать, – предложил фермер Ниниан Вильямс, сложив руки на круглом животе, – и тогда мы поймем, зачем он приехал и что намерен делать. В конце концов, у него есть полное право жить в своем доме. Нам следует дать ему шанс.

– Да, папа. – Сирис Вильямс, невысокого роста, худенькая и робкая, редко говорила на людях, но была в ней определенная смелость, которая иногда заставляла ее брать слово. – Мне исполнилось всего лишь пятнадцать, когда он приехал на похороны матери. С тех пор прошло десять лет. Тогда мне было его жаль: он казался таким потерянным под пристальными взглядами людей, которые скорее готовы были придраться к любой мелочи, чем оказать ему теплый прием. Возможно, нам не стоит судить его теперь, когда он стал графом Уиверном, а подождать и посмотреть, что будет дальше. – Она раскраснелась, прикусила губу и потупилась.

– Так и сделаем, – сказал Алед, не сводя подобревшего взгляда с Сирис. – Но не будем надеяться на слишком многое, ладно? Все-таки он граф уже два года, и за это время наша жизнь не только не улучшилась, а даже наоборот.

Сирис подняла ресницы и встретилась с ним взглядом на несколько секунд, ее глаза наполнились тоской, которую она тут же спрятала, вновь уставившись в землю.

– Подождать и посмотреть? Дать ему шанс? – Голос Марджед Эванс звенел от негодования. – Лично мне ни к чему давать ему шанс. Этот шанс у него был в течение двух лет. Времени предостаточно. Даже чересчур. А Юрвину кто даст второй шанс? Юрвин мертв по вине Герейнта Пендерина, графа Уиверна. – Она буквально выплюнула это имя, гордо вскинув голову и выпрямив спину.

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая