Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна - Страница 75

Чурила взобрался на мёртвого тура, обеими руками схватил копьё и не без усилия вытащил его вон.

– Храбр ты, княже, без меры, – сказал Вышата ворчливо. – Метнул бы тебя зверюга, что бы мы княгине твоей сказали…

В голосе боярина впервые не было ни обиды, ни недовольства. Чурила вытер копьё о траву и ответил:

– Так ведь и мне, боярин, перед дочкой твоей стоять бы пришлось.

Возвращение в Беличью Падь было весёлым и шумным. Скрипя, катилась нагруженная добычей телега. Выбежавшие навстречу ребятишки и с ними Радогостев хазарчонок Светозар разглядывали убитого тура. Даже мёртвое, страшилище внушало почтение: вот-вот вскочит и бросится, наставляя рога…

– Не бросится! – сказал Радогость, на зависть всей ребятне поднимая Светозара в седло. – Никуда больше не побежит.

Телега переваливалась на ухабах. Голова тура моталась из стороны в сторону и печально покачивала огромными рогами, словно прощаясь со всем, что окружало тура при жизни…

Вышел встречать охотников и седоглавый кугыжа.

– Славного зверя приглядел, дед Патраш! – ещё издали крикнул ему князь. – Теперь баньку вели топить!

– Уже, господине, – поклонился старик, радуясь, что угодил. – Всё приготовил. Знаю, какую любишь…

Чурила подъехал и спешился, бросив Люту поводья.

– Приглашай, дед, да смотри квасу не забудь… Пошли, что ли, бояре!

Баня деда Патраша курилась у бережка, натопленная так, что брёвна стен чуть не лопались от щедрого жара. Притворив дверь, стали скидывать засаленную, заскорузлую от пота одежду. И Халльгрим с Чурилой, оставшись в чём мать родила, посмотрели один на другого с уважением.

Подле князя сын Ворона казался совсем светлокожим: ему, бродяге, в это лето было не до солнца. Но на этом различие кончалось. Обоих можно было поворачивать над огнём – не вышла бы ни единая капелька жира. Уже не удивляло, что тогда, в поединке, ни один не вырвал победы: железо нарвалось на железо, сила на силу…

– Что разглядываешь, точно красную девку? – невольно улыбнулся князь. Халльгрим коснулся пальцем длинного рубца, тянувшегося у того по загорелому боку:

– Кто это так тебя, конунг?

– Хазарин, – ответил Чурила, – тот же, что лицо разукрасил… А тебя кто? Сзади?

– Медведь, – уже отдаваясь блаженному теплу, проворчал Виглафссон. – Белый. Это было давно.

Ратибор с Радогостем разложили Чурилу на добела выскобленной лавке, подобрались с двух сторон – и одновременно пустились трепать о княжескую спину пушистые веники. В бане сразу же родился свежий лесной дух: повеяло берёзой, дубом и сосной. Чурила только стонал, изнеможённо жмуря глаза.

– Пару, пару поддайте…

Резной липовый ковшик опрокинулся над раскалёнными камнями. Душистое облако с шипением ударило в потолок.

Халльгрим с завистью поглядывал на гардского конунга. Тот, малиновый с ног до головы, уже с азартом охаживал веником распластанного на полке Радогостя. Одноглазый ярл мало-помалу начинал светиться всем телом, точно крица, брошенная в горн.

Виглафссон привычно поискал глазами сына и только тут вспомнил, что забыл-таки позвать его с собой в баню.

– Сделай мне так же, – попросил он Торгейра.

Левша, усердно растиравший изуродованную руку, блеснул из полутьмы белыми зубами:

– Ложись…

Хёвдинг подставил ему спину.

– Где это ты… так наловчился? – спросил он немного погодя, ощущая, как под ласкающими ударами рассасываются, точно вовсе их не бывало, старые шрамы.

– А всё там же, – мерно трудясь обеими руками, отозвался Торгейр. – У вендов…

Боярин Ратибор, отдуваясь, умащивался невиданным снадобьем: мёдом, перемешанным с солью.

– Дороден я, – в смущении пояснил он урманам. – Князь вот говорит, кольчуга скоро налезать перестанет…

По круглому лику боярина катилась обильная влага. А на полке, в горячем вихре, ахал и охал Вышата Добрынич. Попятнанное рубцами, заросшее седой шерстью тело полосовали в шесть рук.

Чурила – только головни от него зажигать – ударом плеча распахнул дверь, пролетел мимо шарахнувшегося кугыжи и с разгона ухнул в речку. Двое викингов и бояре со смехом, с гиканьем посыпались следом. Холодная вода перехватывала дух…

Вымывшись, князь потребовал квасу.

– И мне, – жалобно попросил Ратибор. Он лежал завёрнутый в холстину, вовсю продолжая потеть.

– Не дам, – сказал князь. – Ты у меня дождёшься, кони ложиться начнут.

– Ну вот, – заворчал боярин обиженно. – Как что, так Ратибор да Ратибор, а потом даже квасу жалеешь…

Чурила только махнул на него рукой. Дед Патраш сам подал пузатый ковш и остался стоять перед князем, выжидательно сцепив у пояса корявые пальцы.

– Что, старинушка? – спросил Чурила, передавая ковш Халльгриму. – Просить о чём-нибудь хочешь?

Мудрый дед безошибочно подобрал время. Молодой князь после бани был мягок и добр, словно ласковые венички прошлись не только по его телу, но и по душе. Кугыжа склонился перед ним едва не до земли.

– Всем родом челом бьём тебе, господине. Гневлив нынче Бог наш Кугу Юмо… жертвы просит…

Чурила сказал:

– Я-то тут при чём? Ваш Бог, не мой… я ему не молюсь.

Патраш продолжал:

– Кугу Юмо живёт в святом лесу, к которому мы, меряне, не смеем сейчас приблизиться. Ты – другое дело… Помоги, княже, умилостивить Кугу Юмо. Не то следующим летом всех нас в холопы к себе поведёшь…

Князь нахмурился. Он знать не знал мерянского Бога, но вот дань…

– Ладно, дед, – пообещал он. – Подумаю.

На другое утро к молению стали готовиться ещё затемно. Первым долгом из селения выпроводили всех мужчин. Троих дряхлых дедов спрятали по сараям. Даже князя кугыжа попросил удалиться. Негоже смотреть на таинство мужским глазам.

Чурила увел дружину в лес не пререкаясь. И там велел боярам присматривать, как бы кто из любопытных молодых воинов не ускользнул назад.

Кроме женщин остался дома только кугыжа. Ещё накануне он тщательно, до бритвенной остроты наточил прадедовский жертвенный нож. И вот теперь старец подошёл к своему кудо, поднял у входа большую пустую корзину и стукнул черенком ножа в еловую дверь.

– Кто там? – спросила изнутри старшая дочь.

– А кого ждёте? – чужим, грозным голосом спросил дед Патраш.

– Ждём великого Бога Кугу Юмо…

Старик распахнул дверь властным движением посланца сердитых небес. Не узнать было робкого кугыжу, ещё недавно с поклоном целовавшего княжеское стремя… Через порог ступил в дом суровый, всезнающий волхв.

Его женщины, от старухи до внучки, в ряд стояли у очага, повернувшись ко входу обнажёнными спинами. У каждой с шеи свешивались на цветных шнурках лепёшки, мешочки с зерном и мукой, вяленые рыбки, бурачки с маслом и мёдом… Один за другим кугыжа обрезал эти шнурки, складывая приношения в корзину, – и быстро, почти не делая больно, колол обоюдоострым лезвием белые, незагорелые спины и плечи.

Женщины стояли молча, не шевелясь. Не пикнула даже тринадцатилетняя внучка. Все знали: Кугу Юмо примет жертву и прикажет Ведь-Аве, Матери Вод, вновь наполнить рыбой реку… а лесной хозяйке – вернуть назад откочевавшую дичь. Примет он и капельки крови, оставшиеся на ноже. И у каждой женщины родятся крепкие, здоровые дети…

Наполнив корзину, кугыжа так же молча повернулся и вышел во двор. Оставил свою ношу у забора и зашагал к следующему дому, чтобы вновь стукнуть в дверь рукояткой ножа:

– Кто там?

– А кого ждут?

– Ждут небесного хозяина Кугу Юмо…

Утро было холодное – надвигавшаяся осень расчёсывала в лесу белую гриву тумана, и Даждьбог не торопился смахивать её огненным крылом. Воины, поднятые ни свет ни заря, зевали, кутались в плащи, раскладывали бледно светившиеся костерки.

К Чуриле, гревшемуся у огня, подошёл Ратибор. Боярин тащил с собой отрока, пойманного при попытке улизнуть в Падь. Парень плелся за ним, согнувшись в дугу, краснее рака: жёсткие пальцы боярина намертво зажали его ухо.