Беглец. Трюкач - Диллард Майкл Дж. - Страница 56

— Очень интересно, — сказал Камерон. — Лично я уже абсолютно проснулся и полон недоверия.

Режиссер терпеливо улыбнулся:

— Скажи мне, ты веришь в то, что произошло?

— Что произошло? — откликнулся Камерон. — Что вы имеете в виду?

Режиссер пожал плечами:

— Вчера на дамбе. В фильме, который мы завтра покажем Бруссару. Какая разница? Что на самом деле реально?

— Может быть, вы мне скажете.

— Искусство, мой друг. Только искусство реально. Только искусство повторяется. Да, снова и снова. Бесконечно.

Камерон тряхнул головой. Говорит, как оракул, подумал он.

— Вы всегда говорите загадками? — спросил он.

Режиссер снова улыбнулся.

— Странно, — пробормотал он. — Полное отсутствие любопытства. Я был уверен, ты спросишь меня о чем-нибудь еще.

— О чем? — спросил Камерон со скукой.

— О трюке, — ответил Готтшалк. — О том трюке, который ты будешь делать вечером.

Вчера все выглядело иначе! Камерону с трудом верилось в это. Теперь, глядя на двуязычную вывеску, рекламирующую аквариум, он улыбнулся про себя. Да, не прошло и одного дня, как слова потеряли свои ужасающий смысл, и все изменилось. Он получил отсрочку, совершенно новый шанс в жизни. Даже Готтшалк казался теперь другим человеком. А может быть, потому, что он впервые посмотрел и увидел его в ослепительном дневном свете? Режиссер был в длинном махровом купальном халате и шлепанцах, которые нежно чавкали по настилу пирса в такт его шагам. Его бледное задумчивое лицо казалось бледнее обычного в солнечном свете, почти прозрачным и несло печать грустной озабоченности. Он выглядит, как профессор, подумал

Камерон, один из тех легендарных немецких профессоров, которые из года в год толкут одну и ту же воду в ступе…

— Море, — пробормотал Готтшалк, — оно всегда действует стимулирующе. Зеркало смертности и бессмысленности, в то же время удивительно успокаивающее, потому что показывает время понятным для нас образом. Как часы. Путем звука и движения. Как ты думаешь, почему я выбрал для съемок именно берег моря? Потому что здесь все начиналось, здесь человек, вышел весь мокрый из глубин и здесь я могу жить со всей своей неустойчивостью наедине с моими идеями, которые есть не что иное как фантомы, бесформенные и опасные, но полные красоты.

В этом месте режиссер погрузился в молчание и стоял, пристально глядя на воду. Камерон подумал, не задремал ли он, убаюканный разговором с самим собой, но через мгновение Готтшалк взял его под руку и потащил на скамейку около парапета.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросил он.

Камерон пожал плечами:

— Вторник?

Режиссер улыбнулся:

— Да, вторник, двадцать шестое июня. Согласно популярной традиции среди ранних поселенцев в этих краях, кто бы ни ступил в море двадцать шестого июня, излечивался от любых болезней, видимых и невидимых. Этот обычай древней Римской Фонтиналии — Праздник Воды — был перенесен в Англию и Ирландию легионерами в первом веке до рождества Христова. Сохранившись у друидов, он был перенесен на эти берега переселенцами-христианами более трехсот лет тому назад. В первое время поселенцы приходили на берег двадцать четвертого — день святого баптиста Джона, но так как Верховный Суд колонистов заседал один раз в год, двадцать пятого июня, дата была изменена так, чтобы люди, приходящие со всех сторон на этот праздник правосудия, могли провести каникулы на море. Так постепенно религиозное значение праздника было забыто. Но традиция осталась, и двадцать шестое все еще официально считается началом летнего сезона. Взгляни на всех этих людей на пляже! Куда ни посмотришь — всюду самая большая толпа людей в году. Почему? Зачем? Какой первобытный инстинкт, какая тайная движущая сила до сих пор заставляет фермера сняться со своей далекой высокогорной равнины, оставить каменистые поля и молочное хозяйство, запихнуть своих жен и детей в семейный драндулет и привезти их на море двадцать шестого июня? Ты можешь это объяснить?

— Нет, — сказал Камерон. — Я не умею разгадывать загадки.

— Какой же ты не любопытный! Море, мой друг. Море объясняет это. Море руководит человеком, как луна приливом и отливом. Да, море манит нас своей неправдоподобной глубиной, своими изумительными красками и невероятной силой, с какой оно навсегда связало континенты.

Готтшалк снял свои затемненные очки и взглянул на солнце. Камерон был потрясен, увидев боль на его лице и глаза, полные слез.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Я как Глаукус, — ответил режиссер. — Ты знаешь историю? Он съел волшебную траву и прыгнул в море, где превратился в бога, обладающего пророческим даром.

Камерон ничего не ответил, а просто покачал головой. Снова загадки, подумал он.

— Глаукома, мой друг. У меня глаукома. Коварный недуг. Медленно прогрессирующий и абсолютно безболезненный. Иногда его можно еще замедлить каплями пилокарпина. А вообще это кончается полной потерей зрения. Атрофия глаз. Они становятся зелеными и твердыми. Как изумруды в глазницах бога солнца инков. Да, глаза превращаются в изумруды — пугающая трансформация. Попытайся представить

Ужас. И я — я, который, помимо прочего, должен видеть!

Режиссер замолчал и снова погрузился в свои мысли, но через минуту Камерон увидел, как он изучает чертово колесо в луна-парке, которое быстро и легко вращалось в ясном голубом небе.

— Слишком много историй, — пробормотал он.

— Слишком много совпадений. — И взяв Камерона под руку, повел его в противоположный конец пирса.

— Это, должно быть, прямо здесь. Поверни-ка голову вправо и взгляни на колесо. Немного выше, пожалуйста. Да, так. Знаешь, что я вижу? Я вижу чертово колесо, наложенное на твои глаза под стеклами очков. Двойная экспозиция всегда была моей творческой особенностью. Она великолепна для начала. Именно то, что я искал.

Бесконечные загадки, подумал Камерон.

— Начала чего? — спросил он.

— Моего следующего фильма, — ответил режиссер, возобновляя прогулку вдоль пирса, — который будет о жене первого астронавта, затерявшегося в космосе. И с тех пор проделывающего бесконечные трюки. Бессмертная мумия. Ты можешь это вообразить? Бессмертную мумию, вынужденную в результате катастрофы вращаться среди звезд и бережно хранимую в сердцах и умах своих сограждан. Да, женщина! Именно о ней мой фильм. Эта женщина содрогается от всего, что крутится. Может она навсегда оставаться верной своему мужу-герою? Может она продолжать не жить? Влюбится ли она когда-нибудь еще? Да, я наконец нашел прекрасное начало — героиня, ошеломленная и измученная ночными кошмарами, смотрит в упор на чертово колесо, которое зрители видят отраженным в ее очках. Нет, сначала я покажу чертово колесо на расстоянии, затем буду держать его в фокусе до тех пор, пока оно не рассорится в очках, и, наконец, отъеду камерой чуть-чуть в сторону, чтобы показать ее лицо. Таким образом, я создам настроение тайны и подозрения.

Они дошли до конца пирса и поднялись на крытую веранду, окружавшую обшарпанное казино.

— Ну, — сказал режиссер. — Что ты об этом думаешь?

— Звучит интересно, — ответил Камерон.

Режиссер задержал на нем укоризненный взгляд.

— Интересно? — повторил он.

— Дело в том, что меня в данный момент занимает совсем другая история.

— Счастливчик, можешь зациклиться только на одной истории.

— Это занимает все мое время, — сказал Камерон сухо.

— Ничего удивительного. Твоя история довольна интригующая. Она начинается с trompe l'огеllе (слуховой обман), продолжается trompe l’oeil (обман зрения) и кончается — впрочем, кто знает, как она кончится?

Камерон засмеялся:

— Большим количеством трюков, я думаю. Так же, как с тем трюкачом, о котором вы упоминали?

— Просто, фильм, — сказал режиссер, — фильм, который мы снимаем, — это прямолинейная мелодрама. Герой — беглец, которого с самого первого эпизода обнаруживает полиция на танцплощадке. Он обманывает их и убегает через веранду. Сначала он поворачивает в одну сторону, потом в другую, но его преследователи наступают с двух сторон. Наконец, за углом он осознает, что у него один путь к спасению.