Человек должен жить - Лучосин Владимир Иванович - Страница 16

— Можно вызывать? — повторила сестра.

— Подождите, как вас зовут?

— Руфа.

— Вы немка? У немцев есть слово «руфен».

— Я совершенно русская. Руфа, Руфина, разве не слышали такого имени?

— Нет.

Руфина стояла передо мной: миловидное лицо, светлые волосы, падающие на плечи.

— Вызывайте, пожалуйста, Руфина. — Я сел за столик и поставил перед собой стетоскоп. В клиниках нам запрещали пользоваться фонендоскопом, он будто бы усиливает и искажает звуки. Мы пользовались только стетоскопами. Но перед практикой я все же купил фонендоскоп. Он лежал в моем чемодане и ждал своего часа. Екатерина Ивановна, пожалуй, не будет иметь ничего против фонендоскопа, поскольку она сама им выслушивает. А Михаил Илларионович? Это можно будет проверить. Завтра же! Все врачи в поликлиниках пользуются фонендоскопами. Чем же я хуже их?

Вошел мужчина лет сорока пяти. Он жаловался на боли в животе, изжогу, тошноту. Он достал из бумажника анализ желудочного сока и протянул мне. Кислотность была резко понижена. Я попросил его прилечь на кушетку и начал пальпировать живот. Иногда он вскрикивал от боли.

— На рентгене не были? — спросил я.

— Орлова обещала послать, да вот и сама слегла. Пошлите, если можно, доктор. Буду вам очень признателен.

— Оденьтесь, — сказал я и стал заполнять, амбулаторную карту. Я не знал, могу ли сам подписывать рецепты, могу ли самостоятельно направить в рентгеновский кабинет. И пошел спросить об этом у Екатерины Ивановны.

Несколько метров разделяли наши кабинеты. Я шел и думал о Венере. Вошел в десятый кабинет и, глядя на Екатерину Ивановну, сказал:

— Я хочу спросить… — И запнулся. Я забыл, о чем хотел спросить. Венера стояла передо мной, а не старушка Екатерина Ивановна со сморщенным, высохшим личиком. Я нахмурил лоб, щелкнул себя по голове.

— Выскочило… Сейчас вспомню… Ах, да!.. Можно мне самому подписывать рецепты и разные направления?

— Конечно, конечно! Безусловно! Но как вы могли забыть такой простой вопрос?

Я ужасно покраснел. А она спросила:

— У вас там опять девица? — Она сделала паузу. Я молчал. — И опять не хочет себя показывать? — Екатерина Ивановна улыбнулась, уверенная, что попала в точку.

— Что вы! У меня мужчина сорока пяти лет.

Мне хотелось подойти к столу, найти карточку Венеры и посмотреть ее адрес и место учебы или работы. Но как? Любовь Ивановна так подозрительно на меня смотрела, будто наверняка догадывалась, что творится со мною. Я подошел к столу и спросил:

— До которого часа будем принимать?

— Официально до семи… а вообще, пока не примем всех. А вы что, спешите куда-нибудь?

— Нет, просто так. Чтобы знать.

Я поспешил в свой кабинет, написал больному рецепт, потом написал направление в рентгеновский кабинет и рассказал, что можно и чего нельзя есть. Он поблагодарил и вышел. Его фамилия была Краснов. Я запомнил эту фамилию. По истории мы учили — был такой царский генерал Краснов.

В этот вечер я принял еще семь больных. Хуже всего я знал рецептуру и частенько выходил из своего кабинета к Захарову, чтобы спросить у него. Не пойму, откуда он помнил рецепты. К Екатерине Ивановне я обращаться не хотел: и так, наверно, надоел ей. К Чуднову тоже идти было как-то неудобно, пусть он думает, что я и рецептуру знаю хорошо, — не хотелось подводить и себя и свой институт.

Около семи вечера принесли амбулаторную карту из кожного кабинета. Я прочел: «Петров Алексей Сидорович, двадцать три года, рабочий». Врач-дерматолог записал: «На голенях геморрагическая сыпь, боли в суставах. Очевидно, ревматизм. К терапевту на консультацию».

«Нашли терапевта, — подумал я. — Почему не повели больного к Екатерине Ивановне?»

— Кто у вас участковый врач? — спросил я.

— Орлова была, а теперь вы.

Я попросил показать ногу. Петров поднял штанину. В нижней трети голени виднелась ярко-красная сыпь. Пятнышки, словно веснушки, обсыпали голень спереди.

— Сыпь беспокоит? Чешется? Болит?

— Некрасиво! На пляж совестно идти. Поэтому и пришел.

— А боли в суставах тоже не беспокоят?

— Побаливают маленько, — ответил Петров, — но это чепуха, поболят да перестанут.

Я попросил Петрова раздеться до пояса и выслушал его сердце, шумов пока не было.

— Оденьтесь, пожалуйста, — сказал я, — хочу показать вас другому врачу. — Сказав это, я задумался над собственными словами: «Другому врачу». Выходит, я хвастаюсь. Он и в самом деле может подумать, что я врач. Но я не хотел его обманывать, это получилось само собой.

Я повел Петрова в десятый кабинет. Екатерина Ивановна осмотрела ногу, потом начала пальцем надавливать на нее. Сыпь не исчезала.

— Видите? — спросила она и посмотрела на меня не совсем обычно. — Мелкие кровоизлияния. Возьмите его в свою палату. Места у вас, кажется, есть.

— Хорошо, — сказал я. — Писать направление?

Она кивнула. Я написал, чтоб положили в мою палату. Екатерина Ивановна подписала и сказала, чтобы Петров сейчас же шел в больницу.

— Если не возражаете, мы подвезем вас на машине.

— На «Скорой помощи»? Что вы, доктор? Куры смеяться будут. Я вообще должен подумать, ложиться ли мне. Я чувствую себя прекрасно.

— Не советую вам задумываться над этим, товарищ. Вы немедленно должны лечь в больницу. Совет врача для больного человека — закон. Игорь Александрович, проводите товарища к машине. Любовь Ивановна, вы будете его сопровождать вплоть до палаты.

— Да вы что! Повезете как арестованного? Уж если так надо, я и сам дойду. Что же я, несознательный какой?

— Дайте мне честное слово, что через час будете в больнице, — сказала Екатерина Ивановна.

— Могу даже побожиться, если желаете.

— Через час позвоню в больницу. Смотрите, если вас там не окажется!

Петров ушел. Любовь. Ивановна направилась к двери, чтобы вызвать следующего больного. Екатерина Ивановна попросила пока не вызывать. Она смотрела на меня.

— Злокачественная форма ревматизма. Очень нехороший ревматизм у этого товарища. Игорь Александрович, не проморгайте. Я могу забыть — склероз. А вы забыть не имеете права. Договорились? Все.

Я возвратился в свой кабинет, взялся за работу. Сколько прошло времени, не знаю.

Принят последний человек. Я вышел на крыльцо. Гринин сидел на скамейке. Рядом стоял Захаров.

— Игорек вышел! — сказал Гринин и встал. — Игорек Александрович Пшенкин.

— Зачем коверкаешь мою фамилию? — спросил я.

— Ничуть, Игорек! Другой бы поблагодарил, что я нашел ему такую звонкую, видную фамилию. Да еще с окончанием на «ин». Гринин… Пшенкин… Импозантно! А то прозаическая Каша… Поменяй фамилию!

— И не подумаю! На твое «ин» мне наплевать.

— А зря… Не плюй в колодец… Моя фамилия еще прославит отечественную науку. Не веришь? Я придумаю операцию по пересадке носа от трупа. Многие желают иметь более правильный нос.

— Я твоей операцией не воспользуюсь. Не надейся.

— Да?

— Да! Мой нос не хуже твоего!

— Лично я против твоего носа ничего не имею. Ты с ним неотразим!

Чем бы его поддеть? В голову ничего не приходило.

Мы опоздали, в столовой ужинали больные. Нам пришлось ждать, пока освободится какой-нибудь столик.

Я зашел в свою палату: Петров лежал на светлом пикейном одеяле. Я сделал ему замечание. Он не шевельнулся.

— Целых пятнадцать минут лекцию ему читаем, не понимает человек, — сказал Руденко. — Говорит, что здоров. Насильно, мол, его послали в больницу. А мы говорим, что здоровых сюда не направляют.

Петров продолжал лежать, мало того, он еще и ногу на ногу положил и стал качать ею.

Я весь дрожал. Мне не приходилось еще встречаться с такими типами.

— Вы дежурного врача позовите, — посоветовал Белов.

Я вышел из палаты. По коридору мне навстречу шел Захаров.

— Ужин стынет, — сказал он.

— Не до ужина.

Он спросил, в чем дело, и я рассказал.

— Эх ты, парень, — улыбнулся Захаров и легонько поднял мой подбородок. Не знаю, почему Николаю стало так весело. Мы вошли в палату.